ПолицмейстерПубликация по книге "Декабристы в рассказе помощника квартального". Берлин Издание Гуго Штейница. 1903 год.

I. Вечером на чашку чая затащил к нам Пчелов Шипова. Он вошел, любезно раскланялся и уселся на стул, кашляя и задыхаясь. Не смотря на свое полицейское звание, он оказался добрым и разговорчивым стариком. Мы его расспрашивали и заставляли рассказывать, что он видал на своем веку и за долгую службу в полиции. Шипов был настоящий ходячий архив. Он был свидетелем многих важных событий и рассказывал об них много разных интересных подробностей.

Все его рассказы отличались безискуственностью. Он относился к факту только в той мере, насколько при этом исполнял свою официальную обязанность и всегда с этой точки рассматривал событие, без критики, без  рассуждений, хорошо ли это или дурно. Вот несколько его рассказов:

—         Я, батюшка, давно в Петербурге, — говорил он, — сколько уже в  полиции служу!

—         И все до сих пор помощником? — спросил N.

—         Все помощником. Предлагали мне несколько раз сделать надзирателем, да Бог с ними совсем! Не хочу!

—         Отчего?

—         Оттого, что надзирателем побыл три, четыре года и вон. Ступай куда хочешь!

При мне надзирателей, я думаю, человек двадцать пять переменилось, а я все служу да служу. Бог с ними! Сперва я служил в Сенате. Тогда еще был не этот, а старый Сенат. Сперва с самого-то начала я в певчих был. У Бортнянского, братец мой, учился. Все его концерты пел. — И он запел старческим, дребезжащим голосом:

Блаженни людие, ведущие воскликновение! Пел он зажмурив глаза и с приятною улыбкою.

—         Оттуда я перешел в Сенат. В то время в Сенате было много таких, что и грамоте едва знали! Из Сената я уже опре делился в полиции и с тех пор вот и служу. Я и в двадцать пятом году во время бунта в полиции служил.

—         Так вы и во время бунта были?

—         Был, я уже тебе говорю братец! Надобно тебе сказать, что мы этого ничего решительно не знали. Слышим, что Николай отказывается от престола и Константин отказывается тоже, а почему, подлинно-то не знали. Отречение Константина в Москве лежало. Если бы его объявили тогда вовремя, при покойном еще императоре Александре Павловиче, так, пожалуй, ничего бы этого и не было! Всякий бы знал, кто Царь! А то сегодня говорят: император — Николай Павлович, а завтра — Константин Павлович. Для нас-то это было все равно; мы одинаково исполняли свою службу. Ведь кто бы ни был царем, всякий от полиции исправности потребует. Нельзя без этого. Какие ни введи порядки, а все-таки подбирать пьяных, смотреть за порядком и благочинием и забирать мошенников надо; значит, без полиции не обойдешься. Такого времени, братец, никогда не бывало как тогда. Бывало и бумаги, и указы так и пишутся один день: Указ Его Императорского Величества Константина Павловича; смотришь: завтра несут указ Императора Николая. Ну вот от этого пошли, разумеется, толки: кто же должен царствовать? кто имеет законное право на престол? А ты знаешь, как у нас толкуют? Иной ничего во всю свою жизнь не видал, не слыхал, и не читал, и не знает ничего, а туда же толкует. Положим там, кто все это знал, читал, ну и слышал от людей достоверных, ну те очень хорошо знали, что Константин Павлович и Николай Павлович уступали друг другу престол; а поди, вразуми всех! Это вот чернь и люди темные стали болтать, что они спорят, кому царствовать, и отнимают друг от друга престол. Все это распускали и люди злонамеренные; ну а простой народ верил. Ты ему наговори, поди; он и уши развесит. Дураки! Ну, наконец объявили Николая Павловича. Ничего; идет это все, как следует. Я тогда в первой части был и наш квартал был на канаве. Этой канавы теперь нет. Вот теперь там конногвардейский бульвар, липки насажены, казармы эти с лошадьми; а тогда этого ничего не было. Петербург-то на моих глазах, поди-ка ты, как изменился; совсем другой стал.

—         Ну что же ты начал про 14 декабря говорить?

—         Да, да. Иду я, братец ты мой, утром в квартал, это 14 декабря то. Со мною были кое какия бумаги; с одним мошенником тогда мы бились. Смотрю я: народ это ходит. Ну что же? пусть его ходит. Все это тихо, хорошо, в порядке; ни буйства, ни безначалия никакого нет; все как должно. Только я и думаю про себя: что это народ так расходился? Внимания, знаешь, большого не обратил, так только подумал да и забыл; известно, народ глуп, на все идет смотреть. Вот недавно кто-то разбил на панели бутыль с молоком; собралась толпа смотреть на пролитое молоко; другие, видя толпу, бог знает откуда шли тоже поглазеть. Пришел я в квартал. Ничего, сели это мы, как следует. Вдруг слышим на улице крик. Что такое? Говорят, что идут толпы разного звания людей и все кричат. Вот_мы и вышли. Слышим, кричат: «Константина! Константина!» Нам, братец, и в голову не пришло, что это такое! Дурят, думали, пьяные или так.