Все эти войска должны были идти к Сенату, в котором были бы собраны тогда сенаторы для принесения новой присяги. Окружив Сенат, они должны были заставить сенаторов издать манифест, объявляющий о перемене правления и назначении регентства. Во всяком случае согласился ли бы Сенат или нет, положено было издать манифест от его имени. Между тем Лейб-Гренадерский полк должен был по восстании отрядить один батальон для занятия крепости, где находился и Монетный двор и где хранился только что полученный от займа запас монеты. В занятии крепости не предвиделось никакого препятствия, потому что и караул там был от того же полка, а через это занятие тайное общество не только имело бы в своем распоряжении казну, но и господствовало крепостными орудиями над дворцом и всем городом. Два другие батальона должны были по пути забрать с собою пешую и конную артиллерию и также явиться на сборное место перед Сенатом, заставя, если можно, присоединиться к себе и Кавалергардский полк.
Не находящиеся в строю члены общества, как военные, так и гражданские из служащих, равно как и все не служащие, должны были поддерживать связь между движением, развозя приказания и доставляя сведения одним о других.
Во всех официальных донесениях и рассказах партизанов правительственной стороны старались представить движение 14 декабря и участие в нем войск ничтожным. Это была положительная ошибка с их стороны, годная разве на то только, чтобы уменьшить вину распорядителей восстания. К несчастью их, беспристрастие истории заставляет сказать, что силы, находившиеся в их распоряжении, были огромные, действия солдат и второстепенных деятелей за малыми исключениями не оставляли желать ничего лучшего, но действия главных распорядителей, Трубецкого, Рылеева и Оболенского, были до того дурны и слабы, что они проиграли дело, несмотря на то, что и с правительственной стороны были сделаны всевозможные ошибки, так что я всегда говорил, что 14 декабря обе стороны играли как бы в «поддавки». Кроме того, уменьшать число участников восстания в гвардии уже потому не имело смысла, что все перевороты, совершавшиеся в Петербурге, всегда производимы были ничтожным числом, а при том настроении, какое было 14 декабря, удачное действие и небольшого числа сначала непременно дало бы решительный оборот делу.
К несчастью, вышло так, что решимость была в войске и второстепенных деятелях, а неуверенность и колебание сообщались от главных распорядителей, между тем как при разумном и энергичном образе действия успех был несомненным. Положительно можно сказать, что противная сторона могла рассчитывать только на два батальона, на первый батальон Преображенского полка, да на Саперный, и то на отрицательное только их действие, как опыт и доказал относительно Саперного батальона, который, если не перешел на сторону восстания, то и не осмелился сопротивляться ему. Если восстание не могло рассчитывать на эти два батальона, то потому, что не хотело заниматься ими, так как и офицеры, и солдаты в них пользовались очень дурною нравственною репутациею, которая составляла предмет неприличных шуток со стороны великих князей, но глубоко возмущала нравственное чувство. Притом большая часть офицеров в этих батальонах были на жаловании у великих князей, что в высшей степени оскорбляло гвардию, где служило тогда лучшее дворянство, и потому никто из порядочных офицеров ни за что не хотел идти в эти батальоны.
Относительно условий успеха не надобно забывать, что огромное влияние на решение солдат мог иметь Оболенский — как по доверию к нему солдат, так и по месту, которое он занимал. Он был старшим адъютантом в пехоте гвардии, и под его влиянием командир пехоты ввел строгую отчетность в наказаниях низших чинов, обуздывавшую излишнюю щедрость начальников на наказания. Солдаты знали, что это было дело Оболенского. Притом через него именно сообщались все приказания и распоряжения начальника пехоты, так что ему ничего не было легче, как направить эти распоряжения к цели восстания. Мы увидим ниже, как все эти выгодные условия уничтожены бесхарактерностью человека, бесспорно доброго до слабости, но занявшего место не по силам и не по способностям.
Выше было уже упомянуто, что Рылеев старался войти в сношение с Гвардейским экипажем через посредство Н.Бестужева со стороны Северного общества и Арбузова со стороны Гвардейского экипажа. Увлекаемый самолюбием, Арбузов захотел играть первенствующую роль и быть единственным посредником, так что он один присутствовал на общих совещаниях у Оболенского и Рылеева, а остальные офицеры Гвардейского экипажа получили все сведения только через него и не вполне были знакомы ни с подробностями военного плана, ни с ходом дела до самой минуты восстания, так как все это сообщалось одному Арбузову. Между тем, когда Гвардейский экипаж отказался приносить вторичную присягу, Арбузов допустил бригадному командиру арестовать себя и запереть в свою комнату, чтобы иметь, как упрекали его после, отговорку, почему не принял участия в деле.
Но, разумеется, более энергические офицеры, которых действия не ослаблялись сознанием нечистоты самолюбивых побуждений, не могли допустить ни бездействия Гвардейского экипажа, ни уклонения от участия в восстании Арбузова. Помня мое приказание, что если уже придется принять участие в действии, то действовать хорошо и с самоотвержением, они увлекли Гвардейский экипаж, освободили Арбузова и трех других арестованных же ротных командиров, не бывших, впрочем, членами тайного общества, и заставили всех идти на Сенатскую площадь. Таким образом Гвардейский экипаж принял участие в восстании в полном своем составе всех нижних чинов и офицеров и отправился по назначению к Сенату в совершенном порядке, но в замешательстве и остановке, произведенных Арбузовым в допущении арестовать себя вместо того, чтобы арестовать самого бригадного командира и делать хладнокровно распоряжения к выступлению на назначенный сборный пункт, и понуждаемые прискакавшим одним из членов общества с приказанием поспешить скорее к Сенату, офицеры Гвардейского экипажа не позаботились взять с собою орудия и забыли первое, вполне разумное распоряжение — отправиться сначала к Измайловскому полку, чтобы заставить его присоединиться к восстанию. Через это лица, руководившие движением, лишили себя огромной не только вещественной, но и нравственной силы, потому что если орудия и численное увеличение восставшей стороны целым полком и сами по себе могли дать огромный перевес восстанию, то не менее того было важно и нравственное влияние от принятия прямого участия в нем одного из двух старейших гвардейских полков; и это тем более достойно сожаления, что несомненное расположение к восстанию в этом полку выказалось впоследствии всеми возможными способами. Таким образом дело с этой стороны было сильно испорчено уже с самого начала.