Отдельные эпизоды 14 декабря вообще рассказаны так­же большею частью неверно во всем, что до сих пор печа­талось о событиях этого дня. Возьмем в пример рассказ о попытке митрополита Серафима, посланного для увеща­ния войск, принявших участие в восстании.

Ему выслан был очень далеко навстречу Михайло Кю­хельбекер, офицер Гвардейского экипажа. М.Кюхельбекер был человек крайне скромный и правдивый, и потому вполне можно верить его рассказу, всегда повторявшемуся в одних и тех же выражениях. Вот что произошло, по его ' словам: хотя и лютеранин, Кюхельбекер сначала подошел к благословению и потом спросил: «Куда вы, ваше высо­копреосвященство, и что вам нужно?»

Митрополит отвечал: «А вот там стоят мятежники; мне бы, батюшка, надо было поговорить с ними»[21] .

«Послушайте, ваше высокопреосвященство, — возра­зил Кюхельбекер, — здесь идет дело политическое. Вы сами знаете, что в эти дела нечего вмешивать религию. Вы тут ничего не сделаете, а только раздразните людей, и, пожалуй, в вашем лице еще оскорбят и религию. Поэтому и советую вам дальше не ходить, а идти с Богом домой».

«Покорнейше благодарю, батенька, ну так я и пойду назад», — отвечал митрополит, и сейчас же и пошел об­ратно, не сделав и шагу далее того места, где встретил его Кюхельбекер.

Рассказ о том, что будто бы офицер, стоявший в кара­уле у Сената, выстроил свой караул во фронт и сказал, что бунтовщики только через его мертвое тело проникнут в Сенат, совершенно ложен уже потому, во-первых, что когда первые даже войска, из участвовавших в восстании, пришли на Сенатскую площадь, то сенаторов уже не было в Сенате, и идти туда было не за чем. Правда, офицер этот получил за мнимый свой подвиг Владимира 4-й степени с бантом, как дается за военную заслугу, но сам ли он вы­думал такую историю, принятую впопыхах без всякой про­верки и при желании выказать подвиги верности, или кто другой оказал ему в том услугу, но во всяком случае это был не только самый грубый вымысел, но еще дело было совершенно напротив. Офицер этот был сам член общества и поставил караул во фронт по приказанию Александра Бестужева, которого сам спросил, что ему следует делать.

Все пространство на площади, кругом, почти около вос­ставших войск, было наполнено битком народом, кото­рый шумел и постоянно требовал оружия для содействия восстанию и на все увещания с правительственной сторо­ны отвечал насмешками, что «теперь, как вам приспичи­ло, то вы лисите, а после нашего же брата в бараний рог согнете». Посланных с увещаниями он стаскивал с лоша­дей и бил. Когда заметили в толпе, что какой-то поли­цейский что-то записывал на бумажке (вероятно, или фа­милии лиц, если кого знал из участвовавших в восста­нии, или приметы тех, кого не знал лично), то раздался крик: «Шпион, братцы, шпион». И его мигом смели — что с ним сделалось окончательно, никто после пояснить не мог.

Впрочем, это рассказывали те лица, которые искали оправдаться передо мною за делаемые им упреки, зачем они не провозгласили открыто настоящей цели восстания, соответственно тому, как было то предложено прежде. Дей­ствительно ли они говорили кому, это лежало вне повер­ки; но если они и объяснили это каким-либо кучкам сол­дат или народа, то это не имело никакого значения; надо было заявить цель восстания всенародно и торжественно.

Когда некоторые из офицеров* объявили народу цель восстания, то он отвечал: «Доброе дело, господа. Кабы, отцы родные, вы нам ружья али какое ни на есть оружие дали, то мы бы вам помогли, духом все бы переворотили». На объяснение, что при новом порядке вещей все без изъятия одинаково будут нести повинности и что тогда и солдатам можно, не ослабляя армии, значительно облегчить срок службы, в народе отвечали: «Так как же им родным (сол­датам) и не драться, ведь, значит, за свое дело стоят». Когда говорили народу, что вот теперь немцы всем зап­равляют и угнетают народ, то из народа кричали: «Дали бы нам волю, то мы бы всех немцев переколотили».

Итак, расположение народа было несомненно, и он дей­ствительно мог бы оказать значительную помощь восста­нию[22] , но, как упомянуто уже было выше, боялись, чтобы он не обратился на другое дело, тогда как вообще всячес­ки избегали начинать со стороны восстания какое-то бы ни было кровопролитное столкновение.

Вот почему, как ни старались мы беспристрастно ис­следовать дело смерти Милорадовича, расспрашивая всех в такое уже время, когда не было надобности никому ниче­го таить, и притом спрашивая преимущественно тех лиц, которые с нами были особенно искренни, мы не нашли ни в чем подтверждения тем рассказам о деле, которые до сих пор были обнародованы. Что со стороны восставших нисколько не желали кровопролития, даже когда на них нападали, лучше всего доказывают действия при атаке кон­ной гвардии. Когда вследствие этой неудачной атаки этот полк должен был поворотить фланговым оборотом и про­езжать почти вплоть вдоль восставших полков пехоты, то один залп с их стороны почти в упор мог бы положить всю конную гвардию на месте. Это вполне сознавали конно-гвардейские солдаты. Когда случилось им содержать ка­раул при нас, они всегда говорили: «Спасибо вам, госпо­да, а мы было думали, что ни один из нас и жив уже не останется».