Южное общество было чрезвычайно сильно во второй действующей армии и в третьем пехотном корпусе первой армии. Не говоря уже о той поддержке, которую оно все­гда могло найти в южных военных поселениях, — не по­тому, что главный начальник их, граф Витт, был также и сам член общества, но потому, что раздражение в южных поселениях было еще сильнее, нежели в северных, и кро­вавые сцены в Чугуеве при устройстве поселений были еще у всех в свежей памяти. Чтоб судить о силе Южного общества, достаточно сказать, что членами его были почти вся главная квартира второй армии, офицеры Генерально­го штаба, семь адъютантов главнокомандующего графа Вит­генштейна, два сына его, все без изъятия полковые ко­мандиры, почти все бригадные, которых только «удостаи­вали» принять в члены общества*.

Дивизионные командиры явно благоприятствовали дви­жению идей, и сам начальник штаба, Киселев, играл дву­смысленную роль, потому что в его кабинете обсуждались многие отделы «Русской правды**, особенно военный».

Вся артиллерия 3-го пехотного корпуса наполнена была членами общества Соединенных Славян, присоединивших­ся к Южному обществу. В некоторых кавалерийских пол­ках, как например в Ахтырском гусарском, все офицеры поголовно были членами Южного общества. И вот несмот­ря на всю эту огромную силу, ее не попытались даже нигде, кроме Черниговского полка, привести в действие, и все по той же причине, которая исказила действия и на севере, — по политической неспособности главного распо­рядителя. Пестель был, бесспорно, человек большого ума, но ума чисто кабинетного, в практических же действиях обнаруживал всегда большую бестактность и радикальную неспособность. Все соображения его в этих случаях были донельзя ошибочны. Так, будучи уже сам полковым ко­мандиром, он не умел привязать к себе солдат, и его суро­вость к ним, которую он объяснял намерением будто бы нарочно раздражать солдат против правительства, чтоб тем легче побудить их после к восстанию, лучше всего выказа­ла, каким фальшивым расчетом он способен был подда­ваться. Восстание Черниговского полка ясно доказало, что солдаты гораздо скорее пойдут за начальниками, которые умеют защищать их от несправедливых требований и бес­полезного мучения, нежели за теми, которые показали свое бессилие, как бы хитро и искусно ни старались объяс­нить им его.

Пестель допустил арестовать себя самым постыдным об­разом; и бездействие его в решительную минуту тем неизвинительнее, что он был предуведомлен сыном Витгенш­тейна, что Чернышев приехал именно за тем, чтоб начать аресты по доносам Майбороды, Бошняка и графа Витта, имея уже и еще прежде того предостережение в аресте Вадковского по доносу Шервуда. Необходимо было немед­ленно арестовать Чернышева и даже самого главнокоман­дующего, так как и сами сыновья признавали неизбеж­ность этой меры. По-видимому, сначала на это и реши­лись, так как все распоряжения находились уже в руках общества, и в главную квартиру были приведены не в очередь самые надежные полки. Но Пестель все колебался приступить к решительным мерам — и попал в ловушку, так плохо даже поставленную, что, кажется, самый малосмышленый ребенок сейчас бы догадался, что ему тут насторожили западню. Его не решились арестовать в глав­ной квартире, а старались выманить из нее. И вот он при­нял от Витгенштейна поручение ехать к корпусному ко­мандиру Сабанееву с важными бумагами, относящимися будто бы до пограничных дел с Турциею, а что выбор пал именно на него, то это объяснили ему так, что он может и сам быть полезен советами, тогда как та самая важная бумага, которую он вез, и заключала в себе предписание об аресте его, и корпусная квартира Сабанеева была единственным местом, где не было членов общества и предан­ных Пестелю людей, потому что Сабанеев любил окру­жать себя единственно так называемыми хамами, т.е. выс­луживавшимися из простых людей или низкопоклонника­ми; разумеется, Пестель немедленно по вручении бумаги и был арестован.

Что же касается до Черниговского полка, то главным виновником неудачи восстания его был командир Ахтырского полка, Артамон Муравьев, человек очень энергич­ный на словах, но на деле всегда оказывавшийся ничтож­ным. Он со своим полком должен был идти на прикрытие артиллерии, и вместе с нею соединиться с Черниговским полком. Но когда артиллерийский офицер Андриевич при­вез ему о том приказание, то он отговаривался тем, что «жена его теперь в ванне», а по отъезде Андриевича вместо того, чтоб вести тотчас же полк, у которого и лошади были уже оседланы, поехал к дивизионному командиру Ридигеру, чтоб узнать, как говорил он, нельзя ли и его преклонить на сторону восстания. Разумеется, там он был арестован. Между тем Черниговский полк, оставленный без артиллерии и кавалерии, мужественно боролся и дер­жался три дня против целой дивизии, но, наконец, дол­жен был уступить, показавши только на опыте, что мож­но было бы сделать, если бы все члены общества сумели приобрести такое доверие от солдат, как Сергей Муравь­ев-Апостол.

В следственном комитете были поражены, с одной сто­роны, знанием всех так называемых государственных тайн и вообще настоящего положения государства, которое об­наружили многие члены тайных обществ, а с другой — силою аргументов, которые извлекались из этого знания. Все это, конечно, было скрыто в донесении следственной комиссии, но производило тем не менее до того сильное впечатление на членов ее, что нередко, не зная, чем опро­вергать допрашиваемого, его выводили из присутствия на некоторое время, чтобы приготовить возражение и даль­нейшие вопросы. Более всего мучило их желание дознать­ся, через кого могли мы получить такие сведения и не было ли между нашими соучастниками важных лиц; осо­бенно добивались показаний насчет Филарета, бывшего тогда уже архиепископом Московским, и Сперанского.