На таких же условиях был и прикомандированный для чтения писем штаб-офицер. Священник и доктор получили также четверной оклад и сверх того награды, постоянном распоряжении коменданта находилась инвалидная рота с тремя офицерами для занятия караулов и казачий отряд войск с офицером; но коменданту предоставлено было право требовать особые наряды от войск и земства, как и было то, когда переходили мы из Читы в Петровский завод. Деньги наши хранились в местных горных управлениях и выдавались через коменданта; от горного же ведомства шло жалованье (1 р. 98 к.) и провиант (2 пуда муки), которые выдавались помесячно; оно назначало также прислугу нам, в Чите от земского наряда, а в Петровском заводе из ссыльных, причем развилось множество злоупотреблений со стороны служащих в штабе коменданта, так как приписывали будто бы для прислуги к каземату множество таких людей (даже прачек), которых в каземате никогда и не видали, а которые жили у плац-майора и плац-адъютантов. Прислуга состояла вся на наше жалованье и содержание, и ее было очень много. В каземате было 12 отделений, и в каждом по одному сторожу из инвалидов, да по прислужнику из ссыльных, кроме того четыре повара, два хлебопека, два банщика, два огородника и работник, смотревший за свиным хлевом. Баня и огороды были устроены на наш счет; мытьем белья занимались преимущественно солдатские жены.
Вначале предположено было содержать в каземате только тех, кто был судим Верховным уголовным судом; но потом, вследствие ложных опасений возмущения, горное начальство выслало в Читу всех, кто только был в заводах сослан из дворян — как по политическим, так и не политическим преступлениям. Поэтому были присланы офицеры Черниговского полка и два саперных офицера с одним поляком, как члены тайного общества, возникшего в западном крае. Те и другие судились обыкновенным военным судом. Прислан был тогда же и брат мой Ипполит, и его товарищи по Оренбургской затее, и майор Кучевский, сосланный за намерение поджечь Астрахань, а потому и прозванный в каземате бранд-майором, личность в высшей степени отталкивающая от себя явным ханжеством и последующими своими действиями вполне оправдавшая недоверие к своему лицемерию. Его звали также «шишка», потому что при земных поклонах он бил лбом в землю и набил себе огромную шишку на лбу; звали также и «пучок», потому что он связывал назади в пучок свои волосы как делали то церковные причетники. Его особенно долго не хотел комендант ни смешивать с нами, ни принимать, но из Петербурга решили, что, хотя никого бы не следовало смешивать с нами, но, если они уже присланы в каземат, то пусть в нем и остаются. Наконец, в Петровский завод был прислан слепой поляк Сосинович, сосланный за укрытие польского эмиссара Канарского.
Пока не началось отправление на поселение, то большее число находившихся в каземате доходило до 91 человека. Кроме того, с судьбою каземата были связаны и как бы причислялись к нему и жены некоторых товарищей наших. Между последними было много женатых, и почти все жены изъявили желание следовать за мужьями, но иные остались по воле мужей для воспитания детей; другим не позволял ехать недостаток средств. Впрочем, все оставшиеся в России сохранили верность своим мужьям, и только впоследствии три из них, жены Осипа Поджио, Лихарева и Фаленберга, вышли замуж, воспользовавшись законом, считающим брак расторженным в случае ссылки мужа или жены.
В Иркутские заводы приехала Трубецкая, в Благодатский рудник Волконская; в Читу — Муравьева, Янтальцева, Нарышкина, Давыдова, Фон-Визин и Анненкова; в Петровский завод Юшневская, Розен и Ивашева. Почти все строили себе как в Чите, так и в Петровском заводе собственные дома, и в Чите в каземат допускались только на свидание с мужьями очень короткое время и то при караульном офицере, дополняя это потом свиданием у частокола, что составляло главный источник дохода для наружных часовых, которые не дозволяли подходить к частоколу. Но в Петровском заводе, так как сначала перестали отпускать мужей к женам на дом, как вошло то уже в последнее время в обычай в Чите, жены должны были жить в каземате с мужьями в их номерах, имея, впрочем, свободный выход, что явно противоречило условиям содержания в каземате, так как через это не только делалось возможным словесное сообщение с посторонними, но и передача всего в каземат и обратно.
Впоследствии наша колония умножилась еще детьми наших товарищей. В Чите родились две дочери у Анненкова, из которых старшая впоследствии умерла; дочь у Волконского, также умершая при самом рождении; дочь у Трубецкого, сын у Давыдова и дочь у Муравьева. Вообще же число всех родившихся в Чите и Петровском заводе было более 20, но многие там и умерли, так что до зрелого возраста дошла только половина. Старшая дочь Трубецкого, превосходная девушка, была за сенатором Ребиндером, и умерла; две другие также замужем; дочь Муравьева замужем в Москве; сын Волконского женат, дочь Анненкова также замужем; сын его приобрел похвальную известность в Нижнем Новгороде как честный и энергический судебный следователь; дочь Давыдова осталась девицею, сын Розена женат.
В заключение надо сказать, что в числе других выгод, которые обе местности, как Чита, так и Петровский завод, извлекали от нашего пребывания в них, было учреждение в них почтовых контор, которых до нас не было и которые остались там и после нас.
Каземат наполнялся таким образом, что сначала очистили Петропавловскую крепость в Петербурге, где оказалась надобность в помещении для членов польского тайного общества, привозимых из Варшавы. Затем стали отправлять из Шлиссельбурга; отправление же из финляндских крепостей продолжалось до лета 1828 года и так, что самую последнюю категорию из числа осужденных в работу, ту, которой срок был только на один год, привезли последнюю и срок работы сочли ей со дня привоза в Читу. Таким образом, хотя приговор произнесен был 10 июля 1826 года, и не по их вине они так долго не поступали в работу, а держали их в крепостях, на поселение отправлялись они только летом 1828 года. При этом надобно заметить, что и места для их поселения были выбраны самые дурные, как, например, Березов, Туруханск и т.п. Те из наших товарищей, которые находились в Благодатском руднике, привезены были в Читу, как и упомянуто выше, в октябре 1827 года.
Между тем, как тех, которые судились Верховным уголовным судом и одни исключительно признавались правительством за политических, привозили обыкновенно в Сибирь с фельдъегерями и отправляли из Тобольска также на подводах в сопровождении казачьего офицера или чиновника, — всех других, помещенных также в каземат, но судившихся обыкновенным военным судом (офицеров из Брест-Литовска, лиц, замешанных по делу брата в Оренбурге и пр.) отправляли, как простых ссыльных, с партиями пешком и прямо в Нерчинские заводы.