В начале нашего пребывания в Петровском заводе дамы жили в каземате. К числу живших в Чите прибавились три — Юшневская, Розен и Ивашева. Для них были на­значены два отделения, впрочем, Муравьева и Давыдова жили в неженатых отделениях, первая там, где помести­лись все родственники ее и ее мужа; вторая в том отделе­нии, где муж ее подобрал всех своих приятелей. Но по мере того, как дамы строили себе дома, повторялась та же история, что и в Чите, т.е. сначала стали отпускать мужей к женам на дом по случаю болезни, а там они и совсем переселились, хотя комнаты в каземате и считались до­вольно долго за ними. Некоторые дамы построили себе очень хорошие дома, как, например Муравьева, Трубец­кая, Анненкова и Волконская. Другие купили старые дома, но улучшили их пристройками и отделкою; вообще же помещались в Петровском заводе лучше, нежели в Чите, только по невыгодности места, как относительно почвы, так и климата, хозяйственная часть не была так развита, как в Чите, что, впрочем, смягчалось отчасти соседством богатых деревень семейских* раскольников, у которых было изобилие во всем, потому что, несмотря на недальнее рас­стояние от Петровского завода, и климат, и почва у них были несравненно лучше.

Только нельзя было иметь в Петровском заводе таких, как в Чите, собственных огородов и садиков; и обще­ственный сад в Петровском заводе, разведенный комен­дантом, хотя стоил несравненно дороже, чем тот, который развел он в Чите, далеко уступая ему, однако же, как по неудобству местности, большею частью болотистой, так и относительно растительности.

Каземат делился на 12 отделений и 7 дворов. Впослед­ствии пригородили к нему огромное место, предназначен­ное сначала для того, чтобы в случае потребности допол­нить здание каземата в полный квадрат. Теперь же он был отстроен «покоем», вполовину только квадрата. Всех ком­нат было 64. Посредине большого двора стояло особливое здание, в котором помещались кухня, пекарня, столовая и кладовая. Все было дурно устроено, и мы переделали все на свой собственный счет, устроив в кухне плиты, камен­ные ямы в кладовых, по случаю болотистого грунта и пр. Дворы обращены были в садики; а на пригороженном ме­сте устроены были для лета качели, столы и скамейки, а для зимы — горы для катания и каток. Сверх того, как в Чите, так и здесь были устроены солнечные часы.

Для женатых и для состоящих в старших разрядах, ко­торым приходилось поэтому прожить долее в казематах, отведены были особые комнаты; состоявших же в низших разрядах помещали по два человека в горнице или со сто­рожем. Когда же мало-помалу стали разъезжаться и нас оставалось уже немного, то можно было занимать и по два номера. Я никогда не менял ни отделения, ни номера, а постоянно занимал 29-й. Когда же остался один наш стар­шин разряд, то я занял и 28-й под свою переплетную мастерскую. Одна комната была, впрочем, с самого начала отведена под нашу аптеку.

Для охранения каземата снаружи были пристроены три гауптвахты, одна главная посреди главного фасада и две на оконечности крыльев. На всех трех были устроены ру­жейные бойницы (или узкие прорезы для перекрестного огня на случай возмущения внутри или атаки извне). На главной гауптвахте находился караульный офицер, на бо­ковых посты были унтер-офицерские. Но с ослаблением строгости надзора боковые гауптвахты превратили в сол­датские швальни; и даже на главной дозволили Артамону Муравьеву устроить токарную мастерскую, уменьшив число караульных. В замену того, вследствие покушения на ог­рабление и убийство Трубецкой и Давыдовой, велено было учредить ночной караул на дамской улице. Дом комендан­та был довольно далеко от каземата, и при его доме была особливая гауптвахта.

Выбор такой невыгодной местности, на какой построи­ли каземат, на болотистой низменности вплоть возле реч­ки, тогда как селение расположено было на сухом и воз­вышенном месте, можно было объяснить только страхом от пожаров, который доходил у коменданта до смешного. Он вытребовал из России отличные пожарные инструмен­ты и команду, которые и располагались в нарочно выстро­енном близ каземата здании. На крыше каземата везде сто­яли кадки с водою, а во время лесных пожаров, что слу­чается в Сибири нередко при выжигании травы, на крыше день и ночь сидели люди.

В начале нашего пребывания в Петровском заводе было очень много случаев воровства, грабежа и убийства, так что в первые семь месяцев было совершено девять убийств. Но когда в Петербурге встревожились покушением против Трубецкой и Давыдовой, то велено было за грабеж и убий­ство судить военным судом и расстреливать, а по заводу учредить конные разъезды. После этого в течение осталь­ного восьмилетнего пребывания нашего не было уже ни одного случая убийства.

Между тем пребывание наше в Петровском заводе об­ратило внимание всех, как правительства, так и публики, на это место. Его стали посещать и правительственные лица, и ученые, и путешественники, что и побудило горное на­чальство преобразовать его. Почти все заводские постройки были возведены вновь и приноровлены к улучшенным производствам. По нашему влиянию улучшен быт и гор­ных служителей, и ссыльных. Что же касается до церкви, то так как бывшая до нас церковь была уже очень ветха и притом колокольню у ней разбило громом, то мы постро­или новую на свой счет. Сначала, правда, решили было построить церковь в самом каземате, но я заставил отвер­гнуть это решение по причинам, которые будут изложены в своем месте, и обратить собранный капитал (12 тыс. руб.) на общую церковь для всего завода.

Я упомянул еще выше о постепенном ослаблении стро­гости содержания. Только когда присылались время от вре­мени из Петербурга жандармские офицеры, то мнимые строгости возобновлялись. Женатые должны были ночевать в каземате. Все запирались на замки, и караульные грозно окликали и гнали прочь от каземата проходивших мимо жандармов, угрожая даже стрелять в них, если какой-нибудь из любопытства отклонялся от дороги, чтобы подой­ти к каземату поближе. Вообще комедия разыгрывалась с большим искусством.

А между тем время все шло и шло, и, однако же, ника­кой амнистии, ни даже уменьшения сроков не было. Вот взятием Варшавы окончилась удачно и Польская кампа­ния; вот родился и третий сын у государя; вот и разряд осужденных на шесть лет работы уехал, отбыв полный срок; истощились все предположения, но ни одно из ожиданий не оправдалось. Впрочем, теперь уже стали гораздо спо­койнее и те, которые предавались прежде самым неосно­вательным оболыценьям. Поддержанные вначале одушевив­шими всех известиями о событиях в Европе, они успели между тем попривыкнуть к новому положению, в то же время лихорадочная жажда деятельности у многих нашла достаточную пищу себе в умственных занятиях, в устрой­стве внутреннего своего быта и в обучении детей как на­учным предметам, так и мастерствам. Таким образом, ког­да в исходе 1832 года по случаю рождения у государя чет­вертого сына, последовало уменьшение сроков 20-летнего на 5 лет, а 15-летнего на 3 года, и отправление на поселе­ние того разряда, который был приговорен на 8 лет, то уже не произвело особенного впечатления, и некоторые из последнего разряда, отправлявшиеся на поселение, сожа­лели даже, что не могут остаться до полного срока в казе­мате, т.е. еще на один год, так как ясно было, что на поселении и самые богатые из них не будут уже иметь того общества и тех средств в умственном значении, какие пред­ставлял уже в это время каземат.

К числу особенных событий в этот промежуток време­ни относится свадьба Ивашева и смерть, в первый и един­ственный раз появившаяся в наших рядах и собравшая обильную жатву в 1833 году. Мать Ивашева купила за 50 тысяч ему невесту в Москве, девицу из иностранок, Ледантю; но, чтобы получить разрешение государя, уве­рили его, что будто бы она была еще прежде невестою Ивашева; хотя оказалось, что он все путал в рассказе о ней товарищам и о происхождении ее, и о наружности, а она, приехавши, бросилась на шею Вольфу, приняв его за своего жениха, несмотря на то, что между ними не было ни малейшего сходства. В 1833 году умерли: меньшая дочь у Муравьева, перворожденный сын у Ивашева, старшая дочь у Анненкова и, наконец, один из товарищей наших, Пес­тов, этот последний почти скоропостижно, от антонова огня, приключившегося от чирея и обратившегося внутрь.

Этот случай особенно поразил и произвел грустное впе­чатление в каземате по своей неожиданности: до такой степени считалось это невозможным, основываясь на при­мерах всегдашнего излечения самых отчаянных болезней, так что всем казалось, что в каземате, можно сказать, буквально не давали умереть. Вообще, надо заметить, что заботы о больных и уход за ними были необычайные, что при искусстве и постоянном наблюдении докторов и при особенных средствах, которыми мы располагали, делали дурной исход почти невероятным. Даже отравившийся было сильным ядом Вегелин[35] был выхвачен мною, как гово­рится, из челюстей смерти.