Последние годы в Петровском заводе
Но между тем как правительство поступало относительно нас так недобросовестно и придирчиво, оно, с другой стороны, само же выказывало, что уже не придает ни прежнего значения, ни важности своим действиям относительно нас. Это обнаруживалось разными обстоятельствами; через то его действия имели вид чисто одного недоброжелательства и личной неприязни, как не оправдываемые уже никакими, даже и ошибочными, политическими опасениями.
Что правительство не придавало уже прежней важности должности или месту коменданта, — это выразилось во-первых, мнением, лично высказанным государем насчет Лепарского, а во-вторых, подчинением коменданта генерал-губернатору Восточной Сибири.
В 1834 году один из плац-адъютантов отправился в отпуск в Россию и, находясь в Петербурге, должен был при разводе представляться государю, который при этом спросил его о Лепарском в таких выражениях: «А что, старикашка шевелится еще?» Когда Лепарский узнал о том (а скрыть этого плац-адъютант никак не мог, потому что тотчас разнеслось по Петербургу, и для многих, жадно ловивших каждый намек, служило добрым предзнаменованием), то ужасно обиделся и говорил нам: «Вот он каков. Когда я был ему нужен, то хоть бы в тех же летах (не в три же года я так состарился), он давал мне чины и звезды*, а теперь смотрит на меня, как на старую тряпку, которую можно и выбросить».
Владимира 2-й степени со звездою Лепарский получил за перевод нас из Читы в Петровский завод, как будто за какой-либо важный поход.
Что же касается до подчинения коменданта генерал-губернатору, то оно проведено было особыми обстоятельствами, и обидное для коменданта было только то, что его место потеряло с независимостью и прежнее значение, и он должен был подчиниться даже младшему его в чине.
Когда по проекту Сперанского Сибирь была разделена на Западную и Восточную, то в последнюю был назначен генерал-губернатор из гражданских Александр Степанович Лавинский; и это могло быть сделано потому, что военная часть подчинялась корпусному командиру, который в то же время был и генерал-губернатором Западной Сибири. По дальности расстояния корпусной командир никогда не мог приезжать в Восточную Сибирь для инспекции. Поэтому-то, в отвращение этого неудобства, и составилось предположение, что не лучше ли и в Восточную Сибирь назначить генерал-губернатора из военных и подчинить ему находящиеся в ней войска на правах корпусного командира? А так как между тем Лавинский настаивал на необходимости подчинить ему и комендантское управление, то и нашли, что с назначением генерал-губернатора из военных обе цели могут быть достигнуты разом.
Впрочем, когда после Лавинского назначен был генерал-губернатором генерал-лейтенант Сулима с назначением его и командующим войсками, то ничего еще неизвестно было не только о подчинении ему коменданта, но и о праве генерал-губернатора посетить каземат, к чему не был допущен Лавинский; и Лепарский, когда заслышал о намерении Сулимы ехать в Петровский завод, храбро твердил, что без особого высочайшего повеления он и Сулиму не допустит в каземат. Вследствие всего этого и разыгралась перед нашими глазами, по приезде Сулимы, следующая забавная сцена: Лепарский в полной форме и орденах, со всем своим штабом, поместился перед воротами каземата, наглухо запертыми. Сулима со своим штабом направляется прямо к воротам. Лепарский останавливает его вопросом: «Что угодно вашему превосходительству?» — «Мне надобно осмотреть каземат и опросить государственных преступников». — «По инструкции моей, без именного высочайшего повеления я никого не могу допустить в каземат», — возражает Лепарский, показывая инструкцию, подписанную государем. «А я имею высочайшее поведена _ отвечал ему Сулима, подавая бумагу, — по которому каземат и вы сами подчиняетесь вперед моему управлению».
Лепарский внимательно прочитал указ, сделал словесный рапорт о благополучии, подал знак, ворота растворились, и Сулима вступил в каземат как бы каким-то победителем с явно торжествующим видом. Лепарский смирно следовал за ним, усиливаясь сдерживать в себе очевидную досаду. Лепарский чувствовал себя глубоко оскорбленным, и можно сказать, что с этих пор он решительно перешел на нашу сторону в том отношении, что, забыв прежнюю осторожность, охотно и непочтительно разговаривал с нами об «Его» неблагодарности». «Я был полковником, — говорил он, — когда «Он» доверил мне, по его собственному выражению, самый важный пост в России. Что же? Разве я не разрешил задачу вполне так, как он хотел? Восемь лет я сохранил спокойствие, и не было ни одного неприятного для Него и несчастного случая. Я терпел даже, когда на меня сваливали они свои вины. А теперь я генерал-лейтенант и с такою уже опытностью в деле, а мне не доверяют докончить дело, когда уже половина вас только осталась, а подчиняют равному мне по чину человеку, притом неопытному, который на первом же шаге споткнулся и выставил себя смешным».
Здесь Лепарский намекал на одно действительно забавное приключение при вступлении Сулимы в каземат. В самом деле торжествующий вид его, с каким он вошел в каземат, продолжался недолго. Надо сказать, что вообще все эти приезжавшие господа чрезвычайно смущались при виде нас. У иных это, конечно, происходило и от похвальных чувств, только вследствие ошибочного, обычного понятия о несчастии, но у большей части от сознания нашего нравственного превосходства и той жалкой роли, какую они сами играли. Как бы то ни было, но Сулима, увидя нас на внутреннем дворе, совсем потерялся и, наткнувшись на перила, которыми была огорожена решетка сточной трубы, остановился и занялся ни к селу ни к городу этим ничтожным предметом, ясно выказывая своим замешательством, что не знает сам, что делает, и тем еще более обнаруживая то смущение, которое старался скрыть.
«Это, верно, у вас колодезь», — сказал Сулима, не сообразив, что каземат стоял вплоть возле реки и на болоте.
«Нет, тут решетка для стока воды в яму», — отвечал комендант.
«А, тут сточная труба, ну, это хорошо», — сказал тот и видимо не знал, что ему дальше говорить и делать. Все очутились в неловком положении при таком пустом и глупом разговоре. Сулима стоял несколько минут, переминаясь с ноги на ногу, поглядывая во все стороны и все не решаясь подойти к нам. Наконец, как будто вспомнив что-то и обратясь к коменданту, сказал: «Вот видите ли, я хочу сделать нечто вроде инспекторского смотра; а вы знаете, что при этом начальникам быть не следует».
Комендант насупился, приложил руку к шляпе и отправился со всем своим штабом на гауптвахту. Сулима подошел к нам и, раскланявшись, спросил, как спрашивают солдат, не имеем ли мы какой жалобы на начальство и «все ли выдавали нам, что следует из казны?»
Мы засмеялись и молчали. Сулима еще больше сконфузился и опять повторил: «Пожалуйста, господа, если у вас есть жалобы, то говорите откровенно».