«Напротив, — отвечал я, — это не только много зна­чит, но даже объясняет и подтверждает все. Знаю я вас, губернаторов, — стоит только поддеть вас на удочку лич­ной преданности, и человек у вас может делать уже что хочет, и вы будете верить, что он-то вас и не может обма­нуть, и не даете уже себе труда поверять его действия, а будете толковать в хорошую сторону или извинять самые очевидные дурные дела. Так допустил ведь и Запольский поддеть себя Беклемишеву».

Беклемишев льстил Запольскому, наушничал ему, уни­жался всячески, чтобы угодить ему или позабавить его; разыгрывал роль шута, скакал через чубук вслед за соба­кою и пр., и, несмотря на все мои предостережения, За­польский видел в этом только одно ребячество или дока­зательство преданности. Особенно с невыгодной стороны выставили Беклемишева два случая. Он жил вместе со Скарятиным (тем самым, который был редактором газеты «Весть»), негодным чиновником, не знающим дела, и кар­тежником. Запольский, однако же, желая приучить Скарятина в делах, приблизя его к себе, поручил ему доклады по первому отделению областного управления и предло­жил ему даже постоянный стол у себя. Но Скарятин, не зная никогда дел, которые докладывал, занимался исклю­чительно картами и интригами и в благодарность Запольс­кому за все, что тот сделал для него, завел в областном правлении тайную интригу против него с целью поссо­рить его с Муравьевым; причем легче было получить зна­чение, выслуживаясь сплетнями у того или другого, смот­ря по тому, где можно извлечь более выгод.

Беклемишев же, вместо того, чтобы или остановить Скарятина, или воспротивиться интриге открыто, пред­почел предать все на ушко Запольскому со страшными, разумеется, заклинаниями, чтобы тот не выдавал его. Взвол­нованный Запольский немедленно приехал ко мне и рас­сказал все, кроме того только, от кого он это узнал. Но я прямо и прежде всего спросил его об этом. После некото­рого затруднения он наконец сознался, что от Беклемише­ва, но с условием никому не открывать этого.

«Дурное дело, Павел Иванович», — сказал я ему. За­польский, думая, что эти слова относятся к Скарятину, отвечал на это; «Да, представьте себе; а вы знаете, что я для него сделал, и вот как он отплатил мне».

«Да я говорю, Павел Иванович, не о Скарятине, а о Беклемишеве, — возразил я ему. — Он и изменил товари­щу, и был наушником, и не исполнил обязанности по службе».

«Ну вы ригорист, вы все строго судите по себе. Федень­ка — ребенок и сделал это из преданности ко мне», и пр.

Вообще надо сказать, что я не допускал у Запольского ни малейшей несправедливости, ни по предубеждению, ни по пристрастию. Между тем Запольский был человек, очень поддававшийся увлечениям в том и другом отноше­нии, чему я всегда противился самым энергичным обра­зом и с полною неуклонностью. Вот почему доходило у нас иногда до таких горячих и бурных споров, что, быва­ло, мое семейство встревожится и, когда уедет от меня

Запольский, остается в убеждении, что разрыв между нами неизбежен. Но, как говрится, la nuit porte conseil, и неред­ко случалось, что на другой же день, рано поутру, За­польский прибежит с объяснением, что, обдумав дело, он увидел, что я был прав, и с уверением, что он всякий раз через подобные случаи все более и более убеждается, как полезны мои советы и руководство, видя, до какой степе­ни я ни для кого и ни за что не соглашаюсь отступить от справедливости.

Другой случай, выказавший Беклемишева с самой дур­ной стороны, был следующий: муж родственницы Заполь­ского выругал Беклемишева подлецом и вытолкал его из дома Запольского в его отсутствие; и Беклемишев не толь­ко не вступился за свою честь и не смел вызвать его на дуэль, но даже не отважился и пожаловаться Запольско­му, который об этом узнал только от посторонних. Из этого можно видеть, сколько правды было в утверждении Муравьева, что в деле вероломного убийства Неклюдова Беклемишевым этот последний действовал будто бы по побуждению чести. Дело в том, что Беклемишев прокла­дывал себе дорогу всякими средствами и для этого готов был сносить все.

Впрочем, чтобы вполне доказать, что за человек был Беклемишев, достаточно сказать, что он сам хвастался тем, как обманывал он свою мать, приводя в ее дом к себе, под видом гостей, переодетых в мужское платье девок, и что он искушал своего крепостного человека, оставляя пе­ренумерованные деньги незапертыми, чтобы, если тот не устоит против соблазна и возьмет какой-нибудь целко­вый, иметь удовольствие «сечь его не на живот, а на смерть» и после хвастаться этим.

И вот этого-то человека Запольский назначил исправ­ником в том деле, где чаще всего проезжали муравьевские чиновники, в полной уверенности, что Феденька, по пре­данности к нему, будет лучше других наблюдать за ними, да и сам не будет обманывать.

Между тем Феденька тотчас смекнул, что так как он получил все от губернатора, что тот мог доставить ему, то ему выгоднее будет угождать генерал-губернатору, от ко­торого можно получать еще больше, и потому не задумал­ся действовать предательски относительно своего благоде­теля, у которого так недавно еще целовал руки, называя еще и в глаза и в письмах своих благодетелем, которому всем обязан. Независимо от наушничанья, ему вскоре пред­ставился случай особенно угодить Муравьеву.

Надо сказать, что в последнее время управление в крае так наладилось и приняло такое направление, что о при­теснении народа и вообще о чем-либо противозаконном не смели и подумать. Между тем надо было приготовить вто­рую экспедицию на Амур, а ни Муравьев, ни его прибли­женные, расточая деньги на кутеж, карты и разврат, вовсе не были расположены тратить на экспедицию ни копейки из своего огромного жалованья. Напротив, им очень хоте­лось экономии для денежных наград себе. Чтобы добиться этого, не было, однако же, другого средства, как грабить народ для удешевления расходов. Но достигнуть этого че­рез содействие Запольского не представлялось Муравьеву никакой возможности; и вот он начал действовать тайком от губернатора через Беклемишева. Пошли тайные закупы, реквизиции, наряды. У людей брали все за бесценок или даже даром[51] .

Но разумеется, как ни таили все, подобные вещи не могли, однако же, укрыться. Кроме того, войсковым прав­лением были обнаружены и фальшивые цены по закупке Сеславиным сукна и полотна в России для казаков. Все это должно было подпасть формальному следствию, если бы Запольский остался в управлении. Он поехал уже в Верхнеудинск, с целью посадить Беклемишева на гауптвахту, от чего тот избавился только, притворившись очень боль­ным. Муравьев решился действовать сначала через сына Запольского, чтобы тот уговорил отца проситься в отпуск для лечения болезни или по крайней мере приехать хоть бы для этого в Иркутск, сдав временно управление Кор­сакову. Но Запольский не согласился, и Муравьеву нечего было бы делать, если бы сам Запольский не сделал ту другую ошибку в конце своего управления, о которой я упомянул выше, и сделал именно потому, что поступил тайком от меня, в чем после и раскаялся.

Вместо того, чтобы действовать официальным путем по имеющейся у него власти, Запольский написал очень рез­кое письмо Муравьеву, содержащее упреки, которые, как ни были справедливы, не могли, однако же, в частном письме иметь никакого значения, ни произвести какое-либо действие, кроме раздражения. Муравьев рад был ошиб­ке, которую сделал Запольский, и возвратил письмо это назад. Запольский написал ему другое письмо, где при­помнил, что только по убедительной просьбе Муравьева он принял место губернатора, так как расстроенное здоро­вье делало для него особенно трудною эту должность. Оба эти письма Запольский написал тайком от меня. Конечно, и это второе письмо не повлекло бы за собою никаких последствий, если бы не внезапная кончина государя. Му­равьев все-таки побаивался Николая Павловича, и дей­ствовать против Запольского при покойном государе было тем труднее, что сам же Муравьев превозносил перед ним Запольского как отличного генерала губернатора.