Когда Муравьев сказал мне в первый раз о пешем каза­честве, которое хотел ввести в Забайкальский край, то мне не трудно было доказать ему всю нелепость подобного учреждения, и он сам сознался, что я разбил в прах все его аргументы. Я думал, что тем дело и покончено. Каково же было мое удивление, когда в положении, утвержден­ном государем, я увидел, что в нем снова помещено уч­реждение этого казачества, а через то искажена вся эконо­мия моего проекта, в котором главным достоинством и признавалось именно то, что он пролагал естественный путь к постепенному уничтожению розни сословий, сооб­разно требованию будущего. Когда я спросил Муравьева, каким образом могло это случиться, он сказал мне: «Что же делать. Надобно было польстить вкусу государя, кото­рый пристрастен к казачьему мундиру[41] .

И когда мне не трудно было доказать, что нельзя же на подобных основаниях строить что-либо дельное и проч­ное, то он старался успокоить меня тем, что «надо усту­пить в этом, а что зато после мы наведем свое» и т.п. Вечно то же пошлое оправдание, что «nous reculons pour mieux sauter».

Все подобные извороты были тем более уже неизвини­тельны с его стороны, что он начал получать суровые уро­ки, к каким невыгодным последствиям приводило его пре­следование личных целей. Я уже выше где-то упомянул, что горное производство было тщательно мною изучено и что мои исследования (сообщенные сенатору) доказали невыгодность серебряного производства. Вся мнимая выго­да основана была на скрытом налоге, и было вполне раци­онально, ослабляя работы по выплавке серебра, усилить разработку золотых приисков. Но между тем серебряное производство было существенно ученое и покидать его вовсе не следовало уже потому, чтобы в случае новых открытий богатых руд надо иметь людей, готовых и теоретически, и практически, а подготовка их для серебряного производ­ства не легка, тогда как золотые россыпи не требовали никаких ученых познаний и заведовались успешно самы­ми простыми и необразованными людьми при одном прак­тическом навыке. Кроме того, хозяйственное благосостоя­ние края много зависело от давности заселений при заво­дах и рудниках, где не только чиновники и горные слу­жители, но даже почти все ссыльные имели свои пашни, огороды и другое хозяйственное устройство.

Для того чтобы не расстроить края, изменение должно было делаться постепенно, как и начало его уже делать горное ведомство до прибытия Муравьева, и, конечно, лет через пять или шесть преобразование могло совершиться естественным путем. Но, к несчастью, Муравьев, желая выказать свою деятельность и искусство, захвастался в Петербурге, что даст 100 пудов золота, если все отдадут в полное его распоряжение, тогда как до того вымывалось около 30 пудов, хотя притом доставлялось еще также и более 150 пудов серебра. Напрасно я старался его образу­мить и доказывал, что нет никаких условий для того, чтобы добыть сто пудов, и что он расстроит только край, а ста пудов не добудет. Опять тот же ответ, что теперь уже переменять нельзя, что он уже обещал государю, хотя ясно, что поправить дело было еще легко, стоило только пожер­твовать своим самолюбием и сознаться в ошибке, и он всегда без урона даже своего достоинства мог прямодушно сказать государю, что, рассмотрев дело на месте, он при­шел к другим заключениям, нежели те, которые он вы­вел, когда судил только по тем данным, которые имелись в Петербурге, где и дано было обещание насчет ста пудов золота. Но он больше всего боялся насмешек со стороны министра финансов Вронченки, которого он ненавидел за его презрительные отзывы о себе.

Таким образом началась без всякой постепенности пол­ная ломка горного ведомства. Люди были оторваны от сво­его хозяйства и без всяких предварительных мер переведе­ны в марте месяце на новые места, на Карийские золотые прииски. Мудрено ли, что при недостатке пищи и помеще­ний, при изнурительных и непривычных работах, разви­лись разные болезни, которые все слились потом в один повальный тиф, похитивший тысячу человек, а золота, несмотря на все усилия, натяжки и неправды, все-таки вымыли не более 65 пудов при совершенном почти уничтожении добычи серебра, так что в общем результате, при возвысившихся страшно расходах, чистой прибыли полу­чено даже менее, чем в предшествовавшие года.

После этого было для всех ясно, что обращение тридца­ти тысяч горных крестьян, главных хлебопашцев в крае, в казаки приведет неминуемо еще в большее расстройство край, особенно в хозяйственном отношении, нисколько в то же время не способствуя никакой политической цели, так как новое войско, очевидно, могло быть только номи­нальным. Но беда в том, что лично для Муравьева это-то только и было нужно. Приехав в Сибирь с правами коман­дующего войсками, т.е. корпусного командира, он имел в своем распоряжении всего только четыре несчастных гар­низонных батальона. При таком составе нечего было и ду­мать о создании каких-либо подчиненных должностей, подкомандных генералов, льстящих суетности и дающих средство приобретать партизанов раздачею значительных мест. Умножить число линейных батальонов ни за что не согласились бы в Петербурге, и поэтому вместо настояще­го войска Муравьеву хотелось иметь хоть бы подобие вой­ска, при котором можно было бы завести все штабные учреждения и другие принадлежности. Лучшим доказатель­ством тому служит заведение тяжелой артиллерии, для ко­торой не только в Китае, в случае войны с ним, но даже и в Забайкальском крае не было удобных для прохода дорог, вследствие чего и вышло, что эта дорогостоящая артиллерия простояла 20 с лишком лет без всякой пользы в Верхнеудинске с тем, чтоб содержать там только караулы при остроге и быть передвинутою отчасти также без пользы потом на Амур. То же самое случилось с мортирами.

Как приступ к действиям относительно Амура, переве­ден был в 1850 году в Читу 14-й линейный батальон. Тог­да предполагалась сухопутная экспедиция из Цурухайтуя, нашей пограничной казачьей станицы, в Цыцыхар, цент­ральное место управления Маньчжурии, чтобы вынудить Китай к уступке Амура. При этом случае начали яснее об­наруживаться обычные впоследствии поползновения и за­машка Муравьева гнаться за эфемерными эффектами и в то же время упускать то, что, соответственно данным об­стоятельствам, одно было необходимо и разумно.

Так как мне известны были заранее и перевод войска за Байкал, и цель этого движения, то, предвидя, что пре­бывание батальона в Чите будет временное и что Чита должна быть обращена в город, я уже тогда предложил ту меру, которую только теперь начинают признавать необ­ходимою и именно в том самом виде, в каком она тогда предложена была мною; я предложил построить времен­ные деревянные казармы, что до прихода войска могло быть сделано без всякой суеты и очень дешево, и притом построить их отдельными связями, соединенные только под общую крышу, чтоб, в случае надобности, их при дальнейшем передвижении войска легко было бы распро­дать по частям, что было бы очень выгодно и для вновь строящегося города, так как каждая отдельная часть могла составить очень порядочный поместительный домик.

Но у Муравьева личные цели одержали верх над общею пользою. Как впоследствии он предпринял разорившую казаков постройку штабных строений, «чтоб было, что показать великому князю Константину Николаевичу» (его собственные слова), так и при переводе линейных бата­льонов за Байкал в ожидании того, что когда еще придет­ся выставить себя на вид действиями относительно Амура, он задумал воздвигнуть «на память своей деятельности в крае» огромные, дорогостоящие казармы без всякой суще­ственной нужды, кроме того, что «надобно же показать, что мы что-нибудь делаем», и что когда это сделается, то «уже всякому легко будет продолжить», потому что будто бы «все существенное уже сделано».

Все это говорил он мне еще в 1852 году, когда в сущ­ности не только ничего еще не было сделано, но еще то, что было им собственно сделано, скорее должно было па­рализовать успех Амурского предприятия, нежели способ­ствовать ему. И легкомыслие, и торопливость Муравьева в этом деле простирались до того, что инженеры скакали на курьерских, солдаты рыли канавы под фундаменты, рас­ходовались артельные солдатские деньги на материалы, солдат морили на работах в зимнее время в лесу и пр., и все это до получения утверждения о постройке казарм из Петербурга. Кончилась эта затея тем, что казарм не утвер­дили, все расходы и труды солдат пропали, а войска оста­лись все-таки без помещения; обременили постоем обыва­телей, а в конце концов вынуждены были приняться за постройку тех же временных казарм, вследствие страшных беспорядков от неимения общего помещения и в условиях вполне уже невыгодных.