В школе гвардейских подпрапорщиков был при мне унтер-офицер Спиридонов, из этой роты. Он учил меня фронту и любил вспоминать прошлое время.
Когда отцу сказали, что пришла рота Козлова защищать его, он приказал тотчас распустить ее по квартирам в городе. В тот же вечер Муравьев прислал батальонного адьютанта успокоить матушку и предварить, что может быть в Васильков придут разныя войска и будет перестрелка, но что она может быть покойною; что ему очень жаль того, что случилось, но что теперь спокойствие её для него священно, и он заверяет честным словом, что больше ничего не будет. Матушка отвечала, что она очень благодарна и за то уже, что сделано.
На другой день пришли заговорщики и взяли из наших сеней знамена и полковой денежный ящик. Деньги 20 000 хранились у матери. Каблуков (разжалованный за пьянство офицер), живший у отца и заведывавший дворней, знал об этом. Он вызвался доставить деньги их корпусному командиру и доставил, пробравшись пешком через поля и леса, причем отморозил себе руки и ноги. Впоследствии за этот подвиг возвращен ему чин поручика, и в 1829 году он приезжал к нам в Киев, в чине штабс-капитана. Говорят, что потом он снова запил.
У нас в доме жил юнкер Борзов из Белоруссии. Раз прибежал он к отцу за советом: «Что ему делать, идти с полком, или остаться?» Помню, что отец полуживой закричал: «Розог!» и Борзов убежал, спрятался; но как заговорщики не очень о нем хлопотали, то и не стали отыскивать. По наступлении спокойного времени, Борзов, по представлению отца, произведен в офицеры. Впоследствии он служил в жандармах и бывал у нас в Киеве.
За советом к отцу прибежал и штабс-каиитан Маевский. Разумеется, отец советовал ему не идти. Он спрятался, но его отыскали и взяли с собою. При общем расчете после бунта, Маевский разжалован в солдаты и сослан в дальний гарнизон.
Около полудня, полк выступил по трактату на Белую-Церковь, под командой Муравьева. Я видел, как он поднимался на гору. На редком из солдат была полная аммуниция; многие все побросали, были и в жидовских и в мужицких шапках. Перед самым выступлением полка, прибежал к матушке преданный нам полковой капельмейстер и передал слышанные им от нескольких офицеров слова, что они намерены воротиться с первого привала, чтоб убить отца. Матушка испугалась. Уложили отца в санки и, разобрав забор в огороде, перевезли в крестьянскую избу, где и положили на печь. Скоро в избу пришло несколько солдат из команды Муравьева; посидели, выпили и ушли, не заметив отца. Оказалось, что тревога была напрасная, потому что никто из офицеров не вернулся.
Пользуясь выступлением полка, отец отправился в Киев к докторам, а вслед за ним поехали и мы с матушкою. Дорогой встретили мы с десяток порожних почтовых повозок. Мы окликнули их, и нам сказали, что едут по приказаниго губернатора, чтоб перевести семейство полковника Гебеля в Киев.
Не знаю хорошо, почему Муравьев пошел на Белую Церковь. Толковали, что ему хотелось добраться до денежных сундуков Браницкой, но вероятнее, что он шел на соединение с своими. Он поднялся первый и пошел к тем частям войска, которые считал более подготовленными.
