Фото Олега Нехаева. Петр Зоркольцев и его

Страшно, когда человек до власти дорывается. Это все равно что комолой корове рога дать...

В селе Бичура, что на самом юге Бурятии, «последняя попытка» Петра Зоркольцева «жить по любви» длилась 18 лет. В конце концов, жена с тещей выставили его за порог.

Я спрашивал у местных: «Пил, наверное, сильно?»

— Петруха-то?! Не больше, чем другие, — пояснили мне, отдыхавшие на завалинке, бичурцы. — Он и детей усыновил, да только, как перестройка началась, — без работы остался. У нас тогда почти все предприятия развалились. А как перестал приносить зарплату, так и стал он никому не нужным...

Сам «Петруха» тоже не скрывал своего унижения:

— Они меня, считай, с корабля списали. А я гордый, сказал: ничего, я — мужик, зацеплюсь! Только теща, хоть и злая, но умнюща была… Вдогонку мне съязвила: чем ты зацепишься?

В этом месте Петр Зоркольцев грязно матерится и выдает наболевшее:

— Я же, когда уходил, на людей надеялся. Думал, не дадут пропасть. Сколько лет здесь проработал… Полжизни.

Он тогда долго-долго ходил по Бичуре, пока не понял, что приткнуться ему некуда и все придется начинать с нуля. А единственным местом в селе, которое было никому не нужным, как и он сам, оказалось неудобье рядом со свалкой.

24 октября Петр Зоркольцев стал рыть там землянку. На его беду зима в тот год тоже неожиданно выставила осень за порог раньше времени.

Так десять лет назад началась эта история. Таких, как Петруха, в тот переломный период оказались в стране миллионы. Ситуации разные, а безысходность вышла у всех одинаковая. Она и толкнула обездоленных в подвалы и на городские чердаки. «Бомжи», вовсе не калеки, стали зарабатывать себе на жизнь попрошайничеством. И людское сострадание до сих пор кормит в стране бессчетное количество подобных людей. При этом абсолютно не обращая внимание на тех, кто не просит, но на самом деле больше других нуждается в нашей помощи.

— Я ведь пошел тогда во власть нашу народную, — поведал мне Зоркольцев. — Спросил: может, подсобите, маленько, чтобы за жизнь зацепиться? А мне ответили: ты же еще не пенсионер. Сам выкарабкивайся!

Вот тут и возникает главный вопрос: можно ли «выкарабкаться», когда «ни кола ни двора», а в кармане, лишь мелочь на пачку «Примы»? И, нужно ли вообще «выкарабкиваться»? Возможно, прошение милостыни — это не постыдное унижение, а справедливый укор нашему человеческому устройству?

О СУДЬБЕ

— Первый хлеб я испек из овса, которым лошадей кормят, — вспоминает начало своей «эпопеи» Зоркольцев. — Попробовал. Невкусные и колючие лепешки получились… Да, думаю, попал я в переплет. Не сладко… А на жизнь я себе тогда зарабатывал бутылками со свалки. Собирал их и вез в магазин на своем «КамАЗе» — это у меня корыто такое на колесах. Три километра — туда. Три — обратно.

Его путь пролегал мимо школы. Мальчишки собирались гурьбой и кричали ему вслед: «Бомж!» Он до сих пор боится этого слова. Для него оно все равно, что возле уха кувалдой колотить по жестяному корыту: бомж, бомж, бомж… «Страшное слово, — говорит мне Петруха. — Я в одной корейской книжке прочитал, что человек, оторванный от земли, как самолет без крыльев. Так оно и есть».

Чтобы не быть «бомжем», он сразу начал строить «тепляк-времянку». Обломки кирпичей и доски находил на свалке. Тащил все на себе. Пять дней тягловой лошадью работал. Три следующих – каменщиком и плотником. «Отдыхал» он только тогда, когда вечером шел собирать бутылки. Без этого обойтись было нельзя. И хотя всех денег хватало только на ежедневную китайскую лапшу, но благодаря ней он и не умер с голоду в своей землянке.

— И еще я столбы в поле находил и волочил их, как бурлак, — он говорит это мне, и я вижу, как от одних только воспоминаний его лицо перекашивается от боли. — Тогда я понял, что такое — каторга. Надорвался сильно. Спину сорвал и был период — пластом лежал. По сантиметрам в день двигался. Но это была моя судьба. А ее, как ни старайся, не обойдешь и не объедешь.

— Мысли не посещали…

— …Руки на себя наложить? Никогда. В каждом из нас должно быть мужество выживания. Вот я сам себе и дал приказ: выжить! А если «выжить» – значит жить! Это не я придумал. Так один бурятский писатель написал.

— Голодным часто сидите?

— Что ты! Я сейчас уже не голодую. По три раза в день суп варю. Первых два года было тяжело. То был роковой период. Случалось и собаку уконтрабубивал. Корейская кухня… Было такое, когда совсем к краю подходил.

Нынешний его «суп» — это когда «в сваренную картошку бросается горсть муки, и получается, как пойло», которым «где собак покормишь, где сам…».

Еще в начале строительства он смекнул, что бутылки со щербинкой и прочую нестандартную стеклотару тоже можно вместо кирпичей использовать. Так и появился на окраине его каменно-«хрустальный» дворец с банькой и сарайчиком. Раствор, правда, пришлось делать слабоватенький: на глине и песке. Потому что цемент на свалку не выбрасывают.

О СЕБЕ

Он ведет меня в огород. И, выйдя на простор, с радостью поясняет:

— Видишь, тут у меня целый колхоз может разместиться. Все это теперь за мной официально закреплено. Пятьдесят пять соток земли! Бросовая земля была, а я ее в порядок привел. Тоже сильно намучился… 3-4 года пласт шибко долбил. Пырей выживал. А его выжить, что кулака выселить…

Я хвалю его, потому что земля ухожена. Еще когда к нему шел, спрашивал у прохожих о Зоркольцеве. Мне охотно сообщили, что, несмотря на тяготы, до воровства он ни разу не опустился. А мальчишки поделились своими наблюдениями: «Дядя Петя все время в огороде возится».

— Знаешь, я ведь в картошку, постепенно, как в соседску девку, влюбился. Думаю: займусь по-настоящему земледелием. Самое хорошее это дело! Книжку по картофелеводству изучил. Правда, земля у меня здесь не бравая. Картошка мелкая родится. Но я каждый год почву прихорашиваю. Водоотводную канаву выкопал. Может, и дождусь большого урожая.

Он ведет меня дальше, мимо новенькой теплицы, к огромной яме:

— Подвал второй делаю. С особой системой вентиляции. Оказывается, когда картошку выкопашь, она отдает углекислый газ и для ее крепости и сохранности нужно, чтобы все из нее вышло. Иначе пропадет она, а та, что останется — горчить будет. Так и человек, наверное, без свободы портится.

Зоркольцев глубоко вздыхает, смотрит куда-то вдаль и произносит:

— О чем я сейчас жалею… Мне бы надо не пять раз жениться, а хотя бы для начала, пять томов книг прочитать и всю советскую энциклопедию. Ум-то приходит от книг, от людей и от сноровки… Я теперь все время на мусорянке книги ищу. Люди их сейчас вовсю выбрасывают… Какие книги выбрасывают! Вот одного американского автора… Эрик Сигал называется. Как садко он пишет! Сердце ведь щемит от его истории про любовь.

А вот еще послушай… У Исая Калашникова прочитал: книга — это не только хранилище и сокровищница ума человеческого. Я бы сказал: книга — это большее… Это — импульс во Вселенной ума человеческого. Вот и выходит: кто не любит книги, — какой он человек?!

— А что же раньше книжки-то не читали?

— Шибко не надо было. А потом прочитал одну-другую, подумал: елки-палки – это же окно в мир! Меня судьба сюда забросила, и получилось, что стал я для себя все заново открывать. И себя в том числе. Простого мужика. Крестьянина.