И авторъ начинаетъ съ изложенія географическихъ и климатическихъ условій края, потомъ переходитъ къ племеннымъ. Статьи его написаны бойко и живо, и въ нихъ встрѣчаются не рѣдко лирическія страницы. Пріводимъ здѣсь небольшой отрывокъ передающій влечатлѣнія которыя русская зима произвела на жителя юга.
Изъ временъ года зима самое продолжительное, самое оригинальное, и даже въ своей однообразности самое картинное и прекрасное. Она облекаетъ эту блѣдную природу въ сіяющую одежду невѣсты; снѣгъ самый ослѣлителыіый изъ всѣхъ нарядовъ, и его однообразная бѣлизна не совершенно лишена тѣней и оттѣнковъ. Все исчезает подъ снѣгомъ, — земля, море и озера, рѣки, дороги и поля; но въ этомъ безграничномъ единствѣ природа приемлетъ величіе котораго не могло ей придать скудное разнообразіе весны и лѣта. Подъ этимъ гладкимъ покровомъ остаются доступны взору лишь впадины и выпуклости, нагнетенія и угловатости почвы; но солнце придаетъ этой одноцветной картинѣ самое ослѣпительное сіяніе, а луна или ночь самые нѣжныѳ и деликатные оттънки. При солнечныхъ лучахъ освѣщающпхъ часто прекрасные зимніе дни, глазъ выноситъ съ трудомъ ровный и постоянный блескъ полей; и потому въ Россіи, гдѣ снѣгъ покрываетъ землю пять или шесть мѣсяцевъ въ году, столько же глазныхъ болъзней и слѣпыхъ какъ и въ южныхъ краяхъ. Но эта одинаковая бѣлизна не единственный видъ снѣга. Часто солнечные лучи, соединясь въ какой-то призмѣ, придаютъ ему всѣ цвѣта радуги. Надо искать преимущественно въ лѣсахъ красоту зимы. Иней одѣваетъ березу и осину въ серебряный нарядъ гдѣ больше красоты и блеска нежели въ ихъ листьяхъ, а между тѣмъ на голубыхъ переливахъ бѣлаго снежного фона темныя чащи елей и сосенъ принимаютъ теплые бархатные оттѣнки, придающіе имъ почти черный цвѣтъ. Ночью въ этихъ картинахъ таится торжественная величавость. При лунномъ свѣтѣ эти холодныя бѣловатыя равнины походятъ своею бедностью на тѣ жилища гдѣ, по словамъ католическихъ поэтовъ, обитаютъ души младевцевъ. Снѣгъ блеститъ на деревьяхъ и на монументахъ фантастчческима оттѣнками, п вѣнчаетъ куполы петербургскихъ и московскихъ церквей таинственнымъ сіяніемъ.
Г. Леруа Больё приступилъ добросовѣстно къ своему труду, безъ принятой впередъ мысли, безъ старыхъ предразсудковъ, безъ предубѣжденія; приступилъ къ нему какъ къ вопросу совершенно новому, и для трезваго ума, не отуманеннаго ложными теоріями, стали ясны не только яркія краски, но даже многіе оттѣнки русскаго характера и русской жизни. Отъ него не ускользнули слабыя стороны, и онъ отдалъ полную справедливость всѣмъ сторонамъ уважительнымъ. Онъ не говорить о Россіи какъ о сплошной массѣ, и смотригъ съ различной точки зрѣнія на жителя юга и на жителя сѣвера. Въ Великороссѣ его поразилъ пассивный стоицизмъ и безсознательный героизмъ въ которомъ авторъ видитъ плодъ постоянной борьбы человѣка противъ климата и суровости природы. „Никто, говорить онъ, не умѣетъ страдать какъ Русскій, ни умирать какъ онъ. Въ своемъ спокойномъ мужествѣ предъ страданіемъ и смертью онъ напоминаетъ безропотность раненаго звѣря или плѣннаго Индійца, но она озарена чистотой религіознаго вѣрованія."
