Такой-то член таможни!—важно кричит кучер.
Шлагбаум подняли; и спящий член провез под собой контрабанду — рога изюбрей, нескромно торчавшие из экипажа.
Про серебро же существует несколько рассказов, повторять которые неловко как-то — «чтобы гусей не дразнить». Бывали не раз такие случаи, что купец, отправляя в город экипаж для приехавшего важного лица, приказывал кучеру нагрузить его в городе серебром, и важное лицо, никогда, конечно, не осматриваемое на заставе, провозило под собой в ящике тысяч десять или двадцать. Важное лицо только удивляется, отчего это так кони устали.
Здесь уж, ваше высокородие, климат такой, что лошади, примерно, завсегда устают.— серьезно отвечает кучер, придерживаясь рукой за шляпу.
Однако, это очень странно — промычит себе под нос важное лицо.
Да-с, оченно это страно, значит.— поддакивает шельмоватый кучер.
Наступило время ревизии гостиного двора, каждогодно производимое таможней. Работа по купеческим конторам шла горячая. Купцы торопливо ходили из дома в дом, по конторам, и сводили свои счеты.
Послушай, что у тебя, по книгам, лишних товаров нет ли, а?—заботливо спрашивают одни.
Есть, мне нужно их сбыть куда-нибудь: возьми, брат, уступлю,— не менее заботливо отвечает другой.
Ладно, ладно, давай... Эй, парень! Беги ко мне в контору, скажи, чтобы принесли сюда книги: узнать, сколько там недочету по товарам.
Сверили свои счеты, купили один у другого товар, существующий на бумаге, и послали таможне официальное уведомление через контору старшин о совершившейся продаже, с прошением перевести товары по книгам таможни, от одного лица к другому.
Ну, слава тебе, Господи! — вздыхая, говорит купец товарищу.— Теперь, брат, у нас с тобой чисто... а вон Чернозеров-то чево наделал, запутал контору-то, совсем запустил,— не знаю теперя, как у него и выйдет. С китайцами, дурак, все ссорится да дерется, теперь вот и надо бы положить для ревизии чаю в пакхаузы, а китайцы не дают: «хо — куй (чорт)—говорят они, — не дадим».
Не беда: у кого-нибудь из наших перехватит; свои люди, как-нибудь сочтемся,— успокаивает товарищ купца.
Мы с Сынковым тоже свели свои счеты.
Ну-с, господин Алабовский купча,— говорил Сынков, залезая по-обыкновению на письменный стол и постукивая каблуками,— один год еще прошел. Попечительница наша, матерь-таможня, еще за один год накопила в своих архивах кучу и большую кучу гербовой исписанной вздором бумаги...
--Скажи, пожалуйста,— спрашивал я,— ведь таможня, я полагаю, знает, что ее обманывают.
Как, поди, не знать.—говорил Сынков тоненьким голоском, приложив руку к щеке, как это делают деревенские бабы.
Для чего же все это делается?
А кто их знает!— пищал он, не отнимая руки.
Седьмого декабря утром таможня, со всем своим штатом, явилась в торговой слободе у ворот гостиного двора. Прикащики и хозяева каждый у своего пакхауза, дожидались ревизии. Директор, члены таможни, секретарь, бухгалтер, надзиратели, закутанные в шубы и шали и прозябшие до костей, двигались от пакхауза к пакхаузу, отмечая в своих книгах крестниками знак, что проверено и оказалось верно. У чиновников в посиневших от холода руках едва держались карандаши; заметно было, что они частенько вздрагивали, пробираемые декабрьским морозом. Конечно, все оказалось верно, так как куп- пы заранее были приготовлены к этому. Экстренного же свидетельства таможня назначить не может, потому что по закону купцы могут просить трехдневный срок для окончания рассчетов с китайцами. По окончании ревизии, прозябших таможенных чиновников купцы, конечно, не упускают случай угостить пышным обедом с Цветами, фруктами, с шампанским, с речами, тостами и глупо-важной рожей старого солдата, одетого швейцаром с не менее глупой булавой в руке.