Замечательно, что из числа самых горячих защитников подобного мнения были именно обрусевшие немцы. Впро­чем, если у большинства членов и было разногласие на­счет допущения немца или поляка в регентство, то это большинство не разделяло, однако, увлечений против иноп­леменных русских подданных и не желало усложнять зат­руднения, и без того неразлучные с каждым переворотом, раздувая национальные предрассудки и вражду. Я сам был всегда против подобных увлечений и разделял людей пре­имущественно на добрых и злых, на способных и неспо­собных; и русского, если он дурен и неспособен, не пред­почитал потому только, что он русский, честному и спо­собному иностранцу, а особенно иноплеменному русскому. К тому же я издавна заметил, что недобрая нетерпимость особенно часто проявляется у лжепатриотов, прикрываю­щих лжепатриотическою исключительностью совершенно эгоистические виды. Во всяком случае, каков бы ни был численный состав регентства, положено было, что один или два из его членов непременно должны быть из числа лиц, принадлежавших к тайным обществам и принимав­ших участие в перевороте.

Вопрос о назначении в число регентов митрополита ре­шен был отрицательно по нежеланию смешивать религию с политикою. Впрочем, на это решение имело влияние и то соображение, что считали лучше обойти митрополита, чем рисковать получить отказ, который неизбежно был бы истолкован как порицание самого переворота. Нечего и говорить, что в делопроизводители регентства, в мини­стры и на другие важные должности поставлено было вы­бирать людей надежных, самым делом связавших полною солидарностью свою участь с удачею переворота.

Относительно манифеста к народу предмет обсуждения и разногласия состоял в следующем: одни думали, что в нем сразу должны быть дарованы и провозглашены все права народу не только для того, чтоб преклонить его на свою сторону, но чтоб сделать также невозможным всякое возвращение к старому порядку, при невозможности даже при самой сильной реакции возвратить, например, в кре­постное состояние, отнять отпущенных детей из кантонис­тов, заставить снова служить уволенных от службы солдат, снова увеличить термин службы и пр. Другие говорили, что во всем этом нет никакой нужды, что исторические примеры доказывают беспрекословное подчинение провин­ций всему, что совершалось в Петербурге; что лучше огра­ничиться общими обещаниями, как обыкновенно бывает в манифестах, тем более что гораздо легче обуздывать партии ожиданием себе выгод и льгот, чем давать им по­вод к раздражению и законному требованию в случае, если слишком широко дарованные права окажутся в каком-нибудь случае невозможными для немедленного приложения; что, впрочем, право коренных постановлений никакое вре­менное правительство не может взять на себя, так как оно принадлежит одному только будущему Земскому собору, и что поэтому всякое предрешение в деле коренного законо­дательства было бы таким же злоупотреблением власти, про­тив какого мы сами восставали и пр.

Тем, которые возражали на это, что революция в на­чальном ходе своем должна быть направлена по опреде­ленному плану, чтоб не впасть иначе в анархию, отвеча­ли, что исторический повсеместный опыт доказал, что никто не имеет силы направлять ход событий после рево­люций по определенному плану; что все наше право на разрушение существующего порядка вещей истекает имен­но из того, что мы признаем его насильственным и счита­ем себя обязанными разрушением его возвратить народу свободу действий и прежде всего устроиться по его народ­ным началам и разумным идеям; что если в народе не признают живых и разумных сил, то их не создашь ника­кими внешними формами, никаким внешним руковод­ством, что было бы, впрочем, таким же насилием над народом, как и то, которое мы стремимся разрушить; если же живые начала и разумные силы существуют, то нечего малодушно бояться анархии; что, конечно, кризис и вре­менное расстройство неизбежны во всяком переходном со­стоянии, но, возбудив силы духа и направив ум к отыска­нию лучшего решения, они через это самое состояние и обновляют всегда нации; что притом мы имеем уже и соб­ственный исторический пример в событиях 1612 года, когда Россия, оставшись вовсе без правления в течение многих лет, не погибла, однако, даже и при двойной опасности, при внешних и при внутренних врагах, и пр.

Один из затруднительнейших и едва ли не самый зат­руднительный вопрос был о составе Великого Земского собора, потому что этот вопрос относится не к одной пра­вительственной сфере, как относились все решения, при­нимаемые в предшествовавших революциях в России, но должен был отозваться во всей России и возбудить все местные интересы, страсти, взгляды, во всем разнообра­зии не только местностей, но и сословий, перенеся всю борьбу теоретических воззрений и практических требова­ний на местную почву, где она чувствуется несравненно живее уже по одному тому, что почти всегда воплощается в живых личностях. Тут предстояло два решения: назна­чить выборы по сословиям или общие по числу жителей, и, кроме того, можно было назначить выборных или от целой губернии, или от каждого уезда. Каждое из этих решений имело свои выгоды и невыгоды.

Нельзя сказать, чтобы вообще мысль о Земском соборе была незаконна или чужда России. Не говоря уже о собо­рах, созывающихся при царях по земским делам, понятие об общем Земском собрании для составления уложения обновлено было в мировой памяти созванием депутатов в Москву при Екатерине II. В 1825 году многие из депутатов, участвовавших в этом собрании, были еще живы. Все эти соборы и собрания посылали выборных и депутатов пре­имущественно по сословиям, и, стало быть, эта форма была более знакома народу. К тому же для обоих неприви­легированных сословий, крестьянства и мещанства, иметь своих собственных выборных могло казаться надежнее, и понятие о защите однородных сословных прав представля­лось несравненно яснее, нежели вопросы о запутанных местных интересах, где сословные и личные интересы весьма часто были даже несогласимы. Но, с другой стороны, вы­бор по сословиям представлял и немалые затруднения и даже опасности. В прежнее время решения земских собо­ров, не имея обязательной силы, а подаваемые в виде совета или мнения, не определялись численно большин­ством голосов, и потому количество выборных от сосло­вий не имело никакого значения. Теперь же этот вопрос сделался бы самым щекотливым, самым спорным и пото­му самым способным возбудить страсти и раздор. Кроме того, не только крестьяне, но и духовенство лишены были всякой самостоятельности, и не мудрено было, что выбо­ры были бы сделаны по указанию тех, от кого люди в этих сословиях были в зависимости.

Относительно того, по губерниям или по уездам назна­чать выборы, защитники первого мнения говорили, что первый способ будет практичнее и менее стеснит выбор, потому что в ином уезде, пожалуй, и вовсе не найдешь людей способных; но защищавшие выборы по уездам ос­новывали свое предпочтение на том, что тут будет больше знакомства с местными потребностями и больше доверия, когда будут лично знать тех, кому вручают свои интересы.

Все эти обсуждения не были излишними; они знакоми­ли со всеми сторонами тех вопросов, которые неизбежно должны были представляться. Можно даже пожалеть, что все это осталось неизвестным публике, иначе бы оно мно­го содействовало к разрешению многих вопросов, не легко разрешаемых и в настоящее еще время.

Продолжение ЗДЕСЬ

Перейти в раздел "ДЕКАБРИСТЫ"

 Примечания


[1] Намек на то, что гвардейские офицеры заглядывали под шляпку государыни.

[2] Намек на то, что будто бы высшие лица принимали в спальне жены, лежа на постели, рапорты от полков, в которых были шефами.

[3] Указание на обычай собирать на бал не по приглашению, а по полковому наряду.

[4] Показания Корниловича.

[5] Корпус этот, как зараженный будто бы либерализмом, был в це­лом составе послан на Кавказ, где почти весь истреблен в

беспрерыв­ной войне и от болезней. Девизионные генералы

Греков и Лисаневич убиты фанатиком горцем.

[6] В это время уже были получены доносы Шервуда, Майбороды, Бошняка и графа Витта.

[7] О действительном существовании этого заговора подробные

сведе­ния сообщил мне Владимир Львович Толстой.

[8] Надменный временщик, и подлый и коварный, Монарха хитрый льстец и друг неблагодарный, Губитель дерзостный родной страны своей и пр.

[9] Я был еще почти ребенком, как однажды тверской дворянский предводитель Сергей Александрович Шишкин начал рассказывать по­койному моему отцу в его кабинете, где я постоянно находился, о тех обстоятельствах, которые сопровождали смерть Павла I. Батюшка хотел меня удалить. «Нет, пусть останется, пусть сохранит все это в памяти. Я уверен, что он никому этого не расскажет прежде, нежели это будет необходимо», — сказал Сергей Александрович. — И дей­ствительно я оправдал его уверенность, и никакое увлечение разго­вором, никакое возбуждение самолюбия, когда другие высказывали, что они больше всех знают, не заставляли меня проговориться о том, о чем я расскажу ниже и говорю еще в первый раз.

[10] Вот свидетельство, которое дал мне уже во время моего нахожде­ния в каземате второй из бывших при нас комендантов, Григорий Максимович Ребиндер. Вот буквально его собственные слова: «Или тут есть какая-нибудь глубокая тайна, или для меня непостижимо, Дмитрий Иринархович, как могли принять вы участие в насильствен­ном перевороте. Я хорошо знаю теперь ваших товарищей, знаю и понятия их о свободе, и поэтому ясно отдаю себе отчет, каким обра­зом они могли смешиваться с личными стремлениями, которые были причиною их незаконных действий, но вместе с тем и неуспеха в деле, но относительно вас совсем другое дело. Я не говорю о том, что все признают в вас, и други и недруги, что в вас, например, «палата ума», как выражаются, что редко у кого найдется такая громада зна­ний и т.п., — не это делает для меня непостижимым ваше участие в революционном предприятии, а то, что я в жизнь свою не видал такого полного олицетворения законности и справедливости, такого, как бы сказать, живого воплощения их, как вы. То, что нашему брату при всей искренности желания не всегда достается при головоломных соображениях, т.е. как следует поступить законно и по справедливос­ти в таком-то трудном случае, вы всегда мне разрешали так легко и естественно, что, право, всегда это казалось простым, обыкновен­ным действием какой-то врожденной у вас способности».

[11] Ученики наши, вероятно, помнят, а некоторые, может быть, сохранили и в записках своих, как при нашем преподавании астро­номии мы, по поводу теории Лапласа, доказывали невозможность вполне безвоздушного пространства, наполнение его веществом, тож­дество аэролитов с планетами и пр., а в физике смотрели на разные силы как на виды и отдельные проявления одной общей силы и пр.

[12] Поэтому и история, т.е. изложение развития всего человечества, должна быть тождественна с законами развития человека, взятого в общем смысле, полного или, как говорят, «среднего», вмещающего в себе выводы всех частных проявлений и в котором уравновешива­ются все уклонения.

[13] По аналогии и с миром вещественным, где закон не есть что-либо отдельное^ находящееся вне условий и средств его проявления.

[14] Орест и Вильгельм Кюхельбекер говорили мне, что я действитель­но ищу истинной свободы и люблю ее, потому что свято уважаю ее в других, в то время как многие ищут свободы только для себя, осно­вывая ее на господстве над другими.

[15] Действиями моими при этом совещании Федор Николаевич Глин­ка был до того доволен, что хлопал в ладоши и постоянно вскрики­вал: «Мала птичка, а когти остреньки».

[16] «Зачем вам революция? — сказал мне Николай Павлович. — Я сам вам революция: я сам сделаю все, чего стремитесь достигнуть революциею».

[17] Христианское учение говорит, что Богу надлежит повиноваться иначе, нежели людям, и безбоязненно возвещать истину царям и народам.

[18] Я всегда был убежден, как и выразил то впоследствии в печати, что наибольшую пользу отечеству можно принести, только в нем действуя. Что же касается до возможности гибели в таком случае, то я всегда верил, что если сохранение мое нужно, Провидение сумеет сохранить меня, если же нет, то верно смерть была б нужнее жизни вне отечества, так как часто мужественная смерть производит несрав­ненно более влияние для защищаемого дела, нежели долгая и, по-видимому, даже полезная жизнь.

[19] Прямых указаний не было, но была обширная переписка, и, по­нятно, этой достаточно было, чтоб возбудить подозрение против тех, которые чаще сносились со мною.

 

 

 otobrano dly vas