Но независимо от вопроса о будущей форме правления, разделившего общество, был еще важный вопрос о национальностях, возбуждаемый польским тайным обществом.
И в этом отношении мои понятия о государственном единстве и национальности во многом отличались от понятий как членов общества, так и позднейших мыслителей, и я всегда указывал как прежде, так и до последнего времени, что причина безысходных, по-видимому, противоречий как у тех, так и других заключалась единственно в том, что не додумывались до коренных причин или начал и что элементам, которые имели значение только в связи с другими, искали придавать всеобщее значение. Отсюда истекали те ошибки и во внешней политике, на которые я указывал постоянно еще с того времени, особенно в так называемом Восточном вопросе. Кроме того, для меня всегда было ясно как тогда, так и теперь, что когда возникает слишком много вопросов, то это верный признак, что существует какой-нибудь коренной вопрос, который или вовсе не разрешен, или разрешен неправильно.
Сколько запомню себя, с самой ранней поры моих размышлений, понятия мои обо всем относящемся к человечеству и подлежащем человеческим условиям (был ли то отдельный человек или народ и другое какое соединение людей для общественной цели, или наконец все человечество), всегда соединялось с представлением живой органической силы. Из этого истекали два необходимых следствия: первое, что крепость государственного единства должна заключаться в качестве и крепости его внутренней органической силы и правильного устройства для лучшего ее действия, а второе, что внешние, так сказать, механические действия могут иметь только отрицательное значение. Поэтому усвоение своей народности, своей веры, своего учения может быть только действием превосходства одной внутренней силы над другою, а не насильственным принуждением внешнею силою, которой единственное правильное действие и значение может состоять только в устранении препятствий для свободного, открытого проявления внутренней силы.
Народ, в истинном смысле слова, не может быть образован искусственно, он есть органическое порождение и всегда зачинается исторически от соединения разных элементов. Вера, язык, племенность, общность выгоды, вследствие занятия одной местности, характер, привычки, самые физические условия как породы, так и страны, определяющие наиболее свойственные занятия, все это входит в состав народа как жизненные функции, где все они производят общее действие, но ни одна не может быть ни выделена, ни взята отдельно, ни почитаема исключительно необходимою, ни даже получить преобладание без вреда общей гармонии, составляющей потребность для всякого здорового организма.
Вот по этим-то понятиям я никогда не был согласен ни с теми, которые, признавая право национальности безусловным, думали, что завоеванная Польша имеет право на отделение от России, на самобытное существование, ни с теми, кто хотел сделать поляков русскими посредством насилия или каких-нибудь уловок. «Разрешите русский вопрос, — говорил я, — тогда все вопросы разрешатся сами собою от превосходства органической силы русского народа». — «Но само правительство, — возражали мне, — потворствует полякам и немцам».
«А что же это значит? — отвечал я, — это значит только то, что внутренняя сила русского народа так еще слаба, так мало еще развита, что не может даже заставить собственное правительство действовать в национальном духе, соответственно народным потребностям. Стало быть, во всем и для всего следует все-таки начать с того, чтобы развивать свою внутреннюю органическую силу, а как качественность силы не зависит от ее объема, то начните с самих себя. Тут нет оговорок и препятствий, и вполне открыто поприще для личного подвига, так как величайшая сила духа, способная воодушевить и целый народ, и целую эпоху, может зародиться и в единичной живой личности. Сделаемся сами тем, чем хотим сделать других, и только тогда, когда в состоянии будем предлагать большее и лучшее, можем надеяться на успех, всегда несомненный там только, где действует нравственная сила, а не внешнее насилие».
Мы имеем уже и собственные исторические доказательства и того, и другого. Россия, даже при всех ошибках ее правительства (поощрявшего магометанство и поддержавшего распадающееся ламайство) усвоила себе племена финские и татарские, единственно влиянием превосходства над ними своей внутренней силы, а в то же время, действуя насилием против раскола, не только не ослабила его, но усилила и распространила. Но относительно европейцев, что могли бы мы предложить им? Одно только подражание их же внешности, но без сущности, составляющей главное, без которой все внешнее бывает смешно или бессильно. Поэтому-то поляку, который будет прикидываться русским, я никогда не поверю, пока Россия не представит сама такого устройства и обеспечения, которые могут для всякого сделать желательным быть русским.
В самом деле, что могла представить тогда Россия для человека, уважающего в себе человеческое достоинство, если и до последнего времени она была в таком плачевном состоянии, какое, вопреки всем прежним отрицаниям, обнаружила Крымская кампания? Не одни революционеры, о которых можно было еще думать, что они говорили так для оправдания своей попытки, но, как известно, и люди самые преданные правительству, и наконец, само правительство, осудили весь бывший порядок вещей собственными признаниями и такими юридическими даже доказательствами, какими не могли располагать тогдашние революционеры, как ни были нравственно уверены в достоверности прискорбных фактов.
Не говоря уже о крепостном праве, развитие которого даже вопреки уже сознанию и провозглашаемым правилам фактически продолжалось до конца царствования Александра I, не говоря о бесправии всего низшего сословия, относительно которого государственная администрация являлась в виде еще худшем самой помещичьей власти; даже люди привилегированных сословий лишены были всякого обеспечения их личности и собственности. Произвол самый дикий, насилие и взяточничество, протекция и подкупы, разврат и обман заражали все сферы государственной и общественной жизни и были господствующими средствами для достижения житейских целей как у высших, так и у низших. Само правительство открыло теперь, что такое был суд, составляющий, однако, коренную опору для человека в государственной и общественной жизни. Теперь вдоволь было высказано, как сделали из религии государственное и общественное лицемерие, из воспитания — растлевающую среду. Даже относительно того учреждения, которым мы более всего хвалились — относительно войска, теперь обнаружено, что оно имело только внешний вид и лоск европейских армий, а по устройству и обращению с солдатами скорее всего походило на азиатские полчища или бессознательную силу машины, не способную бороться с разумно организованною силою.
Вот почему и относительно внешних успехов наших со стороны Европы мы должны, отстраня народное самолюбие и говоря беспристрастно, — мы должны сознаться, что обязаны не столько своей собственной нравственной силе, сколько разделению европейских держав, употреблявших Россию как орудие, что и давало ей случай и возможность извлекать себе внешнюю выгоду, платя, однако же, почти всегда за это внутренним ослаблением.
Но иное дело было не обольщаться возможностью примириться поляку с Россиею, пока она сама не представила ничего привлекательного, иное дело признавать национальные притязания поляков на независимость царства Польского, а тем менее на границы 1772 года. Чем выше восходим мы от отдельного человека до всего человечества, тем более уравниваются или сглаживаются случайности и тем непреложнее выступает действие общих законов. Если частное лицо может быть иногда подавлено и погублено при всей его правоте и внутренней нравственной силе, то гораздо уже труднее погубить племя, секту, в смысле их самостоятельной связи, а народ, религию, учение и вовсе невозможно уничтожить без их собственной вины; и потому-то уничтожение всех исторических народов всегда было следствием ослабления или искажения внутренней силы. Племя черногорцев в течение пяти столетий устояло против несоразмерного могущества турок, а Польша, самая сильная некогда держава на востоке Европы, которой Пруссия была вассалом, которая спасла Австрию и чуть не покорила Россию своей династии, — Польша погибла.