Известно, что обязанности наши не всегда согласуются с выгодами, и даже часто требуют пожертвования ими, а космополитизм всегда имеет в основе личную выгоду, хотя и прикрывается иногда лицемерно возможностью будто бы принести большую пользу в другом месте или желанием иметь более обширный круг действий. При этом доходят иногда в самообольщении до того, что, сами того не замечая, отрекаясь от отечества, ищут в то же время сохранить все полученные от него выгоды. Приведу в образец нередкий пример разговора моего с людьми, которые ставят себе в похвалу, что они космополиты. Допустив человека доболтаться до того, что он называл себя всесветным гражданином, не признавая обязанности к отечеству и необходимости жить в нем, когда ему лучше в другом месте, я, переменяя разговор, спрашивал его, чем он занимается, чем живет и пр. Один отвечает, например, что у него имение, которое думает только продать и «удрать» за границу, другой, что у него дом и пр.
«Все это вы сами приобрели?» — спрашивал я.
«Нет, досталось по наследству».
«А где получили воспитание?»
«Там-то и там-то».
«Так как же, — спрашиваю я, — ведь, стало быть, и правами вашими, и образованием, и средствами вы обязаны отечеству. Но если не существует обязанностей относительно его, то зачем же вы пользовались и пользуетесь от него? Без него не сохранилось бы для вас наследства, не позаботились бы о вашем образовании, и не было бы средства к тому, не сохранилось бы ваше преимущество над другими в правах. А ведь единственное средство вам заплатить долг — это стараться об улучшении всего в нем, и для этого действовать в нем и для него».
Разумеется, возражать на это не мог никто, но многие питали злобу, что с них снимали маску. Естественно, что при таких понятиях моих, я всеми силами восставал против тех членов тайных обществ, которые под предлогом, что для России не стоит трудиться, что тут «ничего не поделаешь», что лучше быть полезным в другом месте, искали «улизнуть» за границу, боясь оставаться в России, хотя бы и в бездействии, потому что уже компрометировали себя. Восставал я также и против тех, которые, хоть и не были членами тайного общества, но изъявляли либеральный образ мыслей, сознавали существующее зло, но, не желая действовать против зла, из боязни компрометировать себя, хотели также бежать или удалиться за границу и тем уменьшали силу, противодействующую злу, а усиливали то, что осуждали.
Одно только может заставить покинуть отечество — это высшее служение Богу, побуждавшее верховных апостолов и первобытных христиан на проповедь Евангелия в чужих странах, но тут требуется уже полное отречение от всего личного, и всякий знает, что такое служение всегда будет исключением для избранных и что так называемый космополитизм и лже гуманизм, ведущие только к распущенности, непохожи на веру и любовь, которые только одни могут быть действительным основанием истинных свободы и равенства.
Опасность от космополитизма, делавшего людей равнодушными к улучшению внутреннего быта своего государства, тем более велика нынче и требует тем сильнейшего противодействия, что почва для развития его делается все более и более благоприятною, как вследствие удобства перемещения даже в отдаленные страны, тем и вследствие не только допущения, но и поощрения многими правительствами эмиграции. При такой легкости и удобстве сделаться даже законно гражданином другой страны, представляющей больше выгод человеку, чувство патриотизма естественно подвергается сильнейшему искушению. Оттого-то оно и не может быть прочно, если не основано на нравственном чувстве долга и сознания обязанностей к отечеству, от которых ничто не может избавить человека, ни даже самая вопиющая несправедливость к нему отечества.
Развитие ни одного государства не обходилось без соединения разных народностей, но никогда почти это соединение не разрешалось правильно, потому что трудный вопрос об органическом слиянии национальностей и не может быть правильно разрешен без знания народных начал. Обыкновенно же поступают так, что при столкновении двух уже развитых народностей или одна поглощает другую, или смешивают их механически, следуя исконной политике Навуходоносора. Вот почему я имел полное право сказать в одной статье (которая хоть и была отпечатана, но задержана цензурою), обращаясь к новейшим публицистам, когда они толковали о слиянии Польши с Россиею и подавали вид, что хотят сделать это без нарушения справедливости, что они не в состоянии придумать надлежащего к тому средства, пока не узнают, в чем именно состоят народные начала как России, так и Польши; а они до сих пор для определения народности устанавливали только внешние, неопределенные признаки из положительных, а для различения народностей употребляли признаки отрицательные, толкуя всегда больше о том, чем не есть народ, нежели в чем состоит его сущность. По этой же причине не были они в состоянии разгадывать и смысл разных явлений, превознося иногда их, как следствие известных добрых качеств народа, и, не замечая, что они просто истекали из того же относительного начала, из которого истекали и другие дурные уже явления, которых они отрицать не могли, как не могли и не осуждать, хотя и относили их к случайным явлениям, тогда как они были таким же необходимым проявлением того же начала, как и первые.
«Если вы спросите, — говорил я нашим публицистам, — у естествоиспытателей, как соединить два разнородных тела, то они непременно в свою очередь спросят вас: скажите, какие это тела? И только тогда, когда вы объясните им, что это, например, масло и вода, они укажут вам на ту среднюю соль, которая может служить средством соединения и при посредстве которой два разнородные тела могут образовать новое, однородное. Странно было бы ведь вам, если бы они посоветовали вам слить их вместе и смешивать механически, крепко только взбалтывая, потому что вы очень хорошо знаете, что едва только вы перестанете взбалтывать, то эти вещества тотчас опять разделятся».
Был и еще вопрос, который не мало разделял мнения в тайном обществе, как продолжает разделять и до сих пор, и тоже все по одной и той же причине, которая порождала разделения и по другим вопросам, а именно, что не искали разрешения коренных начал, а препирались о достоинстве видов или внешних проявлений этих начал в известные эпохи и у известных народностей. Вопрос этот, весьма важный и едва ли не капитальный в политическом отношении, есть вопрос о народном образовании.
Обыкновенно представляется следующая неразрешимая, по-видимому, дилемма при всякой попытке к преобразованию. Говорить, что для того, чтобы улучшение политических учреждений было прочно, необходимо, чтобы народ был подготовлен к ним; а для того, чтобы можно было подготовить народ, нужны уже некоторые улучшенные политические учреждения. При таком безвыходном круге, где одно обусловливается тем самым, что в свою очередь им же обусловливается, представлялась бы, по-видимому, радикальная невозможность к какому-либо движению, а, следовательно, и к улучшению. К счастью человечества, сами обладающие властью имеют нужду в искусных орудиях, и, следовательно, сами нуждаются в образовании в том или другом виде. А свойство человеческого ума таково, что по какому бы поводу ни возбуждали его деятельность, к какому бы предмету односторонне ни направляли, раз возбужденный, он устремляется по всем направлениям и ищет полноты и целости сведений, как бы ни силились его направить на односторонний путь.
Вот почему все партии, каждая в своих видах, искала определить будущность народа посредством известного рода образования; но лишь только предпринимали разъяснить, какое образование лучше, как сей же час являлись ожесточенные споры между классицизмом и реализмом, в каких бы видах и под какими бы другими именами они ни скрывались. Если мы снимем с них разные оболочки, не составляющие их сущности, или выведем наружу то, что находится иногда скрытым в предметах спора и только подразумевается, то очевидно, что классицизм и реализм есть не что иное, как познание человека и природы, разумея, однако, человека как духовное существо. Природа, в ее одинаковых, постоянно пребывающих явлениях, всегда подлежит наблюдению, но изучение духовного человека, всех его свойств, возможно только через изучение всего человечества; человечество же в духовном развитии проявляет известные свойства свои в высшей силе и в наилучших сочетаниях только однажды, и потому они, как не повторяющиеся явления, могут быть изучаемы только исторически. А как для точного знания этих явлений необходимо знать с точностью смысл слов, выражающих понятия, определяющие смысл явлений, то изучение языков тех народов, которые служили орудием этих явлений, и представлялось всегда необходимостью. И так классицизм всегда будет необходим, как основание исторического изучения, и не одних только внешних явлений, но и проявлений духа человеческого во всех сферах — умственной, нравственной, эстетической. И как неоспоримо то, что в Греции философское мышление и разного рода искусства, а в Риме гражданские и политические отношения достигли высшей точки развития, какой достигло когда-либо человечество, то и немудрено, что и язык их по этим предметам достиг высшей точности и выразительности, и поэтому и служит по преимуществу основанием классическому изучению, нуждающемуся, однако, для полноты в изучении и позднейшей истории, которую он, правда, освещает, но которою и сам неоспоримо освещается.
Что изучение природы, включая тут и телесный организм человека, необходимо, об этом никто никогда добросовестно и не спорил. Удовлетворение всех ваших общественных потребностей основано на знании и искусном приложении законов вещественной природы. Но чтобы человек мог удовлетвориться одним этим знанием, тому противоречат все уроки истории. Какой бы степени реальных познаний не достиг человек, но если ему останутся неведомы законы духа человеческого, без чего невозможно устройство общественного и политического быта, то никакое реальное знание не спасет человека, и мы почти везде видели общества и государства разлагающимися именно в то время, когда этого рода знание и приложение его к удовлетворению вещественных потребностей доходили до крайних пределов в разрушающемся обществе.
Но классицизм и реализм, взятые в совокупности, не только не исчерпывают всего знания, но и сами не могут иметь ни полноты, ни прочного основания, ни правильного истолкования без третьей отрасли знаний, необходимых человеку без знания высшего существа, Бога, которое может быть дано человеку самим только Богом о себе через откровение.