Известно, что обязанности наши не всегда согласуются с выгодами, и даже часто требуют пожертвования ими, а космополитизм всегда имеет в основе личную выгоду, хотя и прикрывается иногда лицемерно возможностью будто бы принести большую пользу в другом месте или желани­ем иметь более обширный круг действий. При этом дохо­дят иногда в самообольщении до того, что, сами того не замечая, отрекаясь от отечества, ищут в то же время со­хранить все полученные от него выгоды. Приведу в обра­зец нередкий пример разговора моего с людьми, которые ставят себе в похвалу, что они космополиты. Допустив че­ловека доболтаться до того, что он называл себя всесвет­ным гражданином, не признавая обязанности к отечеству и необходимости жить в нем, когда ему лучше в другом месте, я, переменяя разговор, спрашивал его, чем он за­нимается, чем живет и пр. Один отвечает, например, что у него имение, которое думает только продать и «удрать» за границу, другой, что у него дом и пр.

«Все это вы сами приобрели?» — спрашивал я.

«Нет, досталось по наследству».

«А где получили воспитание?»

«Там-то и там-то».

«Так как же, — спрашиваю я, — ведь, стало быть, и правами вашими, и образованием, и средствами вы обяза­ны отечеству. Но если не существует обязанностей относи­тельно его, то зачем же вы пользовались и пользуетесь от него? Без него не сохранилось бы для вас наследства, не позаботились бы о вашем образовании, и не было бы сред­ства к тому, не сохранилось бы ваше преимущество над другими в правах. А ведь единственное средство вам запла­тить долг — это стараться об улучшении всего в нем, и для этого действовать в нем и для него».

Разумеется, возражать на это не мог никто, но многие питали злобу, что с них снимали маску. Естественно, что при таких понятиях моих, я всеми силами восставал про­тив тех членов тайных обществ, которые под предлогом, что для России не стоит трудиться, что тут «ничего не поделаешь», что лучше быть полезным в другом месте, искали «улизнуть» за границу, боясь оставаться в России, хотя бы и в бездействии, потому что уже компрометиро­вали себя. Восставал я также и против тех, которые, хоть и не были членами тайного общества, но изъявляли либе­ральный образ мыслей, сознавали существующее зло, но, не желая действовать против зла, из боязни компромети­ровать себя, хотели также бежать или удалиться за грани­цу и тем уменьшали силу, противодействующую злу, а усиливали то, что осуждали.

Одно только может заставить покинуть отечество — это высшее служение Богу, побуждавшее верховных апосто­лов и первобытных христиан на проповедь Евангелия в чужих странах, но тут требуется уже полное отречение от всего личного, и всякий знает, что такое служение всегда будет исключением для избранных и что так называемый космополитизм и лже гуманизм, ведущие только к распу­щенности, непохожи на веру и любовь, которые только одни могут быть действительным основанием истинных свободы и равенства.

Опасность от космополитизма, делавшего людей рав­нодушными к улучшению внутреннего быта своего госу­дарства, тем более велика нынче и требует тем сильнейше­го противодействия, что почва для развития его делается все более и более благоприятною, как вследствие удобства перемещения даже в отдаленные страны, тем и вследствие не только допущения, но и поощрения многими прави­тельствами эмиграции. При такой легкости и удобстве сде­латься даже законно гражданином другой страны, пред­ставляющей больше выгод человеку, чувство патриотизма естественно подвергается сильнейшему искушению. Оттого-то оно и не может быть прочно, если не основано на нравственном чувстве долга и сознания обязанностей к оте­честву, от которых ничто не может избавить человека, ни даже самая вопиющая несправедливость к нему отечества.

Развитие ни одного государства не обходилось без со­единения разных народностей, но никогда почти это со­единение не разрешалось правильно, потому что трудный вопрос об органическом слиянии национальностей и не может быть правильно разрешен без знания народных на­чал. Обыкновенно же поступают так, что при столкнове­нии двух уже развитых народностей или одна поглощает другую, или смешивают их механически, следуя искон­ной политике Навуходоносора. Вот почему я имел полное право сказать в одной статье (которая хоть и была отпеча­тана, но задержана цензурою), обращаясь к новейшим пуб­лицистам, когда они толковали о слиянии Польши с Россиею и подавали вид, что хотят сделать это без нарушения справедливости, что они не в состоянии придумать надле­жащего к тому средства, пока не узнают, в чем именно состоят народные начала как России, так и Польши; а они до сих пор для определения народности устанавливали только внешние, неопределенные признаки из положительных, а для различения народностей употребляли признаки отри­цательные, толкуя всегда больше о том, чем не есть на­род, нежели в чем состоит его сущность. По этой же при­чине не были они в состоянии разгадывать и смысл раз­ных явлений, превознося иногда их, как следствие извес­тных добрых качеств народа, и, не замечая, что они про­сто истекали из того же относительного начала, из которо­го истекали и другие дурные уже явления, которых они отрицать не могли, как не могли и не осуждать, хотя и относили их к случайным явлениям, тогда как они были таким же необходимым проявлением того же начала, как и первые.

«Если вы спросите, — говорил я нашим публицистам, — у естествоиспытателей, как соединить два разнородных тела, то они непременно в свою очередь спросят вас: скажите, какие это тела? И только тогда, когда вы объясните им, что это, например, масло и вода, они укажут вам на ту среднюю соль, которая может служить средством соедине­ния и при посредстве которой два разнородные тела могут образовать новое, однородное. Странно было бы ведь вам, если бы они посоветовали вам слить их вместе и смеши­вать механически, крепко только взбалтывая, потому что вы очень хорошо знаете, что едва только вы перестанете взбалтывать, то эти вещества тотчас опять разделятся».

Был и еще вопрос, который не мало разделял мнения в тайном обществе, как продолжает разделять и до сих пор, и тоже все по одной и той же причине, которая порождала разделения и по другим вопросам, а именно, что не иска­ли разрешения коренных начал, а препирались о достоин­стве видов или внешних проявлений этих начал в извест­ные эпохи и у известных народностей. Вопрос этот, весьма важный и едва ли не капитальный в политическом отно­шении, есть вопрос о народном образовании.

Обыкновенно представляется следующая неразрешимая, по-видимому, дилемма при всякой попытке к преобразо­ванию. Говорить, что для того, чтобы улучшение полити­ческих учреждений было прочно, необходимо, чтобы на­род был подготовлен к ним; а для того, чтобы можно было подготовить народ, нужны уже некоторые улучшен­ные политические учреждения. При таком безвыходном круге, где одно обусловливается тем самым, что в свою очередь им же обусловливается, представлялась бы, по-видимому, радикальная невозможность к какому-либо дви­жению, а, следовательно, и к улучшению. К счастью че­ловечества, сами обладающие властью имеют нужду в ис­кусных орудиях, и, следовательно, сами нуждаются в об­разовании в том или другом виде. А свойство человеческо­го ума таково, что по какому бы поводу ни возбуждали его деятельность, к какому бы предмету односторонне ни направляли, раз возбужденный, он устремляется по всем направлениям и ищет полноты и целости сведений, как бы ни силились его направить на односторонний путь.

Вот почему все партии, каждая в своих видах, искала определить будущность народа посредством известного рода образования; но лишь только предпринимали разъяснить, какое образование лучше, как сей же час являлись ожес­точенные споры между классицизмом и реализмом, в ка­ких бы видах и под какими бы другими именами они ни скрывались. Если мы снимем с них разные оболочки, не составляющие их сущности, или выведем наружу то, что находится иногда скрытым в предметах спора и только подразумевается, то очевидно, что классицизм и реализм есть не что иное, как познание человека и природы, разу­мея, однако, человека как духовное существо. Природа, в ее одинаковых, постоянно пребывающих явлениях, всегда подлежит наблюдению, но изучение духовного человека, всех его свойств, возможно только через изучение всего человечества; человечество же в духовном развитии прояв­ляет известные свойства свои в высшей силе и в наилуч­ших сочетаниях только однажды, и потому они, как не повторяющиеся явления, могут быть изучаемы только ис­торически. А как для точного знания этих явлений необхо­димо знать с точностью смысл слов, выражающих поня­тия, определяющие смысл явлений, то изучение языков тех народов, которые служили орудием этих явлений, и представлялось всегда необходимостью. И так классицизм всегда будет необходим, как основание исторического изу­чения, и не одних только внешних явлений, но и прояв­лений духа человеческого во всех сферах — умственной, нравственной, эстетической. И как неоспоримо то, что в Греции философское мышление и разного рода искусства, а в Риме гражданские и политические отношения достиг­ли высшей точки развития, какой достигло когда-либо человечество, то и немудрено, что и язык их по этим предметам достиг высшей точности и выразительности, и поэтому и служит по преимуществу основанием класси­ческому изучению, нуждающемуся, однако, для полноты в изучении и позднейшей истории, которую он, правда, освещает, но которою и сам неоспоримо освещается.

Что изучение природы, включая тут и телесный орга­низм человека, необходимо, об этом никто никогда доб­росовестно и не спорил. Удовлетворение всех ваших обще­ственных потребностей основано на знании и искусном приложении законов вещественной природы. Но чтобы че­ловек мог удовлетвориться одним этим знанием, тому про­тиворечат все уроки истории. Какой бы степени реальных познаний не достиг человек, но если ему останутся неве­домы законы духа человеческого, без чего невозможно ус­тройство общественного и политического быта, то ника­кое реальное знание не спасет человека, и мы почти везде видели общества и государства разлагающимися именно в то время, когда этого рода знание и приложение его к удовлетворению вещественных потребностей доходили до крайних пределов в разрушающемся обществе.

Но классицизм и реализм, взятые в совокупности, не только не исчерпывают всего знания, но и сами не могут иметь ни полноты, ни прочного основания, ни правиль­ного истолкования без третьей отрасли знаний, необходи­мых человеку без знания высшего существа, Бога, которое может быть дано человеку самим только Богом о себе че­рез откровение.