Однажды при рассуждении о силе и распространении тайных обществ и о развитии в России либеральных идей я заметил, что едва ли нет тут преувеличения и самооболь­щения. Что, бесспорно, есть несколько пунктов, где обще­ство сильно и где либеральные идеи сделались общими, но что касается до большинства провинций, то я крепко в том сомневаюсь. Из рассказов приезжающих из провинции членов я убедился, что в этом отношении вводят нас в заблуждение старые члены, желающие прикрыть свою недеятельность в принятии новых членов преувеличенными рассказами о том, как удалось будто бы им дать провин­циальному обществу либеральное направление, между тем как ни в образовании народа, ни в обращении с крестья­нами это нисколько не выказывается. Но как мы предпо­ложили в случае удачного переворота собрать великий Зем­ский собор, на котором выборные из провинций должны неминуемо составить большинство, то существенно важ­ным для будущности государства будет то, какие понятия и желания принесут на собор эти выборные. Поэтому нам никак нельзя оставлять в неопределенности ни наши све­дения о настоящем настроении умов в провинции, ни о мерах, которые принимаются для подготовления их к но­вому государственному устройству. Следовательно, необ­ходимо проверить без замедления действительное состоя­ние мнений в провинциях, и для этого лучше, если бы отправлены были в разные места новые члены, не состоя­щие в сношениях и знакомстве со старыми, для того, что­бы они сведения свои почерпали не из рассказов старых членов, а из собственных наблюдений.

Все присутствующие согласились со справедливостью моего замечания, но Рылеев и державшиеся его стороны постарались воспользоваться этим как удобным предло­гом, чтобы удалить из Петербурга меня и тех, которые, видимо, уже склонялись на мою сторону. В следующее же собрание он сказал мне, что «все» убедились, что никто лучше меня не в состоянии будет исполнить подобное по­ручение со стороны общества. Не говоря уже о том, что я, как предложивший дело, сам лучше других понимаю его важность, многие и другие обстоятельства обеспечивают за мною успешность действия — что, по рождению и свя­зям моим, принадлежа к высшему кругу, я не только буду находиться среди самых влиятельных лиц, но через это иметь легкий доступ и во все другие круги; что, как чело­век, возвратившийся из кругосветного путешествия, я буду везде интересный и желанный гость, а самое это продол­жительное путешествие дает мне право на продолжитель­ный отпуск, как бы для дел и для свидания с родственни­ками, и на посещение разных губерний, не возбуждая осо­бенного подозрения; что, наконец, отправление в даль­нюю губернию и возвращение оттуда дает случай посетить проездом и другие места, не перечисляя их в просьбе об отпуске. Почти с одинаковыми соображениями назначены были отправиться и другие члены, которых считали мои­ми сторонниками. Таким образом мне предложено было взять отпуск в Казань, Симбирск и Саратов с тем, чтобы оттуда возвратиться через Тамбов и Рязань; Оржицкого послали в Бессарабию и пр.

Теперь надобно объяснить и другую причину, по кото­рой Рылеев больше других желал удаления моего из Пе­тербурга. Мною было принято очень много членов как в устраиваемое сначала мое собственное общество, так и в Северное после того, как я присоединился к этому после­днему. И если бы я имел какое-нибудь желание быть ди­ректором, то мне стоило бы только объявить этих членов и ввести их в собрания, и тогда, с помощью других чле­нов Северного общества, принявших уже явно или тайно мою сторону, я мог быть уверен в большинстве. Но я имел много причин не вполне доверять Рылееву и потому, не­смотря на его просьбы и настояние, не хотел до времени открывать ему имен своих членов, а помимо меня он ни­как не мог добиться этого во время личного моего присут­ствия в Петербурге, до такой степени я умел внушить моим членам, при устранении всякого тщеславия, боль­шую скромность и осторожность.

Последствия оправдали мое недоверие к Рылееву. При той жалкой роли, которую он принял на себя в комитете — не только открывать комитету все, что знал, но и содей­ствовать ему всячески в изысканиях и указывать средства к раскрытию всего, — только те члены и уцелели, кото­рые не были ему известны и не подпали его соображени­ям, что они могли быть членами. Рылеев надеялся, что в отсутствие мое им легче удастся вступить как-нибудь в прямые сношения с принятыми мною членами и, польстя их тщеславию, отвлечь их от меня в продолжение долгого моего отсутствия.

Впрочем, и этот план удался им, как увидим, от слу­чайного только обстоятельства.

Между тем Рылеев, не подозревая, что Каховский от­крыл мне все их интриги против меня, искал всячески сблизиться со мною и приобрести мое доверие. Он часто бывал у меня, но всегда один, советовался со мною даже насчет своих литературных произведений, и, конечно, ни­кому не известно, что вся его тема для исповеди Наливайки дана была мною, а Рылеев только переложил ее в сти­хи в моем присутствии и с моими поправками.

Рылеев предложил мне праздновать вместе день наших именин (память св. Дмитрия Ростовского и Ап. Кодрата чествуется церковью в один день 21 сентября); я не отка­зался от этого, но несмотря на его просьбы пригласить и «моих» гостей, на это не согласился, а на его убеждения иметь к нему полное доверие постоянно отвечал: «Я пока с вами, но не ваш еще. Мне нужны гарантии посильнее».

При составлении инструкций для отправляющихся в разные губернии возникли важные вопросы об отношении либерализма к народу, которые тем уместнее будет рас­смотреть здесь в подробности, что относительная справед­ливость различных и даже противоречащих взглядов по этому предмету недостаточно выяснена и до сих пор. Ко­рень разногласия и противоречия, очевидно, заключается в различии понятий о тех побуждениях, которые дают че­ловеку право искать свободу, и о том, что в действитель­ности составляет народ.

Для людей, которые смотрят на свободу, как на нрав­ственную обязанность, как на условие достижения цели высших стремлений, для таких людей даже и те, кто ли­шает их свободы, не составляет предмет вражды, потому что они и на них смотрят, как на самих несвободных, и жертвуют собою, чтобы их освободить от уз неправды, заблуждений, страстей, ложно понятых интересов, ведя борьбу не с людьми собственно, а с ложными понятиями и злыми началами.

Но есть и другая точка зрения, не лишенная относи­тельной справедливости, и которая сверх того преобладает в стремлениях людей к свободе, — это точка зрения лич­ного права всякого человека на свободу, разумея ее как внешние условия и права. Если я имею право, говорят, лишать внешнего неприятеля средств, вредить моей лич­ности и собственности, то я имею точно такое же право и против внутреннего неприятеля. А как народ (разумей: про­стонародье) всегда бывает в руках правительства орудием деспотизма и угнетения образованных классов общества, то я имею право ограждать и защищать свободу того клас­са, в котором всегда заключается сущность национально­сти, против всякого, кто на нее посягает, против прави­тельства, как и против мужичья (разумея тут все необра­зованные классы общества). Этот взгляд в особенности бы­вает распространен между теми, кто считает возможным производить перевороты с помощью военной силы, и где (как например, во многих окраинах России, в Прибалтий­ских и западных губерниях) образованный принадлежит к другому племени, нежели масса народа.

Разумеется, главная причина недоразумения и проти­воречия при этом заключается в двусмыслии терминов на­род и образованность.