Однажды при рассуждении о силе и распространении тайных обществ и о развитии в России либеральных идей я заметил, что едва ли нет тут преувеличения и самообольщения. Что, бесспорно, есть несколько пунктов, где общество сильно и где либеральные идеи сделались общими, но что касается до большинства провинций, то я крепко в том сомневаюсь. Из рассказов приезжающих из провинции членов я убедился, что в этом отношении вводят нас в заблуждение старые члены, желающие прикрыть свою недеятельность в принятии новых членов преувеличенными рассказами о том, как удалось будто бы им дать провинциальному обществу либеральное направление, между тем как ни в образовании народа, ни в обращении с крестьянами это нисколько не выказывается. Но как мы предположили в случае удачного переворота собрать великий Земский собор, на котором выборные из провинций должны неминуемо составить большинство, то существенно важным для будущности государства будет то, какие понятия и желания принесут на собор эти выборные. Поэтому нам никак нельзя оставлять в неопределенности ни наши сведения о настоящем настроении умов в провинции, ни о мерах, которые принимаются для подготовления их к новому государственному устройству. Следовательно, необходимо проверить без замедления действительное состояние мнений в провинциях, и для этого лучше, если бы отправлены были в разные места новые члены, не состоящие в сношениях и знакомстве со старыми, для того, чтобы они сведения свои почерпали не из рассказов старых членов, а из собственных наблюдений.
Все присутствующие согласились со справедливостью моего замечания, но Рылеев и державшиеся его стороны постарались воспользоваться этим как удобным предлогом, чтобы удалить из Петербурга меня и тех, которые, видимо, уже склонялись на мою сторону. В следующее же собрание он сказал мне, что «все» убедились, что никто лучше меня не в состоянии будет исполнить подобное поручение со стороны общества. Не говоря уже о том, что я, как предложивший дело, сам лучше других понимаю его важность, многие и другие обстоятельства обеспечивают за мною успешность действия — что, по рождению и связям моим, принадлежа к высшему кругу, я не только буду находиться среди самых влиятельных лиц, но через это иметь легкий доступ и во все другие круги; что, как человек, возвратившийся из кругосветного путешествия, я буду везде интересный и желанный гость, а самое это продолжительное путешествие дает мне право на продолжительный отпуск, как бы для дел и для свидания с родственниками, и на посещение разных губерний, не возбуждая особенного подозрения; что, наконец, отправление в дальнюю губернию и возвращение оттуда дает случай посетить проездом и другие места, не перечисляя их в просьбе об отпуске. Почти с одинаковыми соображениями назначены были отправиться и другие члены, которых считали моими сторонниками. Таким образом мне предложено было взять отпуск в Казань, Симбирск и Саратов с тем, чтобы оттуда возвратиться через Тамбов и Рязань; Оржицкого послали в Бессарабию и пр.
Теперь надобно объяснить и другую причину, по которой Рылеев больше других желал удаления моего из Петербурга. Мною было принято очень много членов как в устраиваемое сначала мое собственное общество, так и в Северное после того, как я присоединился к этому последнему. И если бы я имел какое-нибудь желание быть директором, то мне стоило бы только объявить этих членов и ввести их в собрания, и тогда, с помощью других членов Северного общества, принявших уже явно или тайно мою сторону, я мог быть уверен в большинстве. Но я имел много причин не вполне доверять Рылееву и потому, несмотря на его просьбы и настояние, не хотел до времени открывать ему имен своих членов, а помимо меня он никак не мог добиться этого во время личного моего присутствия в Петербурге, до такой степени я умел внушить моим членам, при устранении всякого тщеславия, большую скромность и осторожность.
Последствия оправдали мое недоверие к Рылееву. При той жалкой роли, которую он принял на себя в комитете — не только открывать комитету все, что знал, но и содействовать ему всячески в изысканиях и указывать средства к раскрытию всего, — только те члены и уцелели, которые не были ему известны и не подпали его соображениям, что они могли быть членами. Рылеев надеялся, что в отсутствие мое им легче удастся вступить как-нибудь в прямые сношения с принятыми мною членами и, польстя их тщеславию, отвлечь их от меня в продолжение долгого моего отсутствия.
Впрочем, и этот план удался им, как увидим, от случайного только обстоятельства.
Между тем Рылеев, не подозревая, что Каховский открыл мне все их интриги против меня, искал всячески сблизиться со мною и приобрести мое доверие. Он часто бывал у меня, но всегда один, советовался со мною даже насчет своих литературных произведений, и, конечно, никому не известно, что вся его тема для исповеди Наливайки дана была мною, а Рылеев только переложил ее в стихи в моем присутствии и с моими поправками.
Рылеев предложил мне праздновать вместе день наших именин (память св. Дмитрия Ростовского и Ап. Кодрата чествуется церковью в один день 21 сентября); я не отказался от этого, но несмотря на его просьбы пригласить и «моих» гостей, на это не согласился, а на его убеждения иметь к нему полное доверие постоянно отвечал: «Я пока с вами, но не ваш еще. Мне нужны гарантии посильнее».
При составлении инструкций для отправляющихся в разные губернии возникли важные вопросы об отношении либерализма к народу, которые тем уместнее будет рассмотреть здесь в подробности, что относительная справедливость различных и даже противоречащих взглядов по этому предмету недостаточно выяснена и до сих пор. Корень разногласия и противоречия, очевидно, заключается в различии понятий о тех побуждениях, которые дают человеку право искать свободу, и о том, что в действительности составляет народ.
Для людей, которые смотрят на свободу, как на нравственную обязанность, как на условие достижения цели высших стремлений, для таких людей даже и те, кто лишает их свободы, не составляет предмет вражды, потому что они и на них смотрят, как на самих несвободных, и жертвуют собою, чтобы их освободить от уз неправды, заблуждений, страстей, ложно понятых интересов, ведя борьбу не с людьми собственно, а с ложными понятиями и злыми началами.
Но есть и другая точка зрения, не лишенная относительной справедливости, и которая сверх того преобладает в стремлениях людей к свободе, — это точка зрения личного права всякого человека на свободу, разумея ее как внешние условия и права. Если я имею право, говорят, лишать внешнего неприятеля средств, вредить моей личности и собственности, то я имею точно такое же право и против внутреннего неприятеля. А как народ (разумей: простонародье) всегда бывает в руках правительства орудием деспотизма и угнетения образованных классов общества, то я имею право ограждать и защищать свободу того класса, в котором всегда заключается сущность национальности, против всякого, кто на нее посягает, против правительства, как и против мужичья (разумея тут все необразованные классы общества). Этот взгляд в особенности бывает распространен между теми, кто считает возможным производить перевороты с помощью военной силы, и где (как например, во многих окраинах России, в Прибалтийских и западных губерниях) образованный принадлежит к другому племени, нежели масса народа.
Разумеется, главная причина недоразумения и противоречия при этом заключается в двусмыслии терминов народ и образованность.