Я отправился в поход вокруг света под влиянием еще впечатлений скорее благоприятных, чем враждебных императору Александру I. Мнение о нем далеко еще не высказалось решительно и окончательно в дурную сторону, как было то впоследствии, когда его антинациональное и антилиберальное направление принимали за несомненный и неисправимый факт и только спорили о том, как объяснить либеральное направление начала его царствования. В то время, как одни думали, что вначале он был искренно либерален, а изменился потом под влиянием дурных советников и мистицизма, который овладел им, другие утверждали, что в характере его всегда было притворство и что начальные действия его царствования легко объясняются необходимостью скрывать истинное свое мнение и расположение как вследствие обстоятельств, сопровождавших вступление его на престол, так и страхом, который наводили Наполеон и Франция, страхом, заставлявшим всех государей искать опоры и противодействия в привязанности народов и возвышении их духа.
Правда, обстоятельства раскрыли мне после, что уже и в 1822 году раздражение национального и либерального чувства против Александра I было значительно, и тайные общества работали уже сильно и прямо против него, но я за этим не мог уже следить потому, что с исхода 1821 года занялся приготовлением к походу вокруг света, а отправясь в начале 1822 года в Кронштадт, удалился из тех кругов, где имел возможность наблюдать всесторонне за ходом и мнений, и действий. Была еще и другая причина, которая заставила меня обратиться сначала к государю.
Как по характеру моему, так и по правилам я никогда не предполагаю в человеке дурного прежде, нежели опыт докажет противное, и самое испытание человека всегда произвожу, предлагая ему случай к добру и пользе, а не искушаю злом, не представляю ему соблазна ни к чему-либо дурному. Поэтому всегда и во всем, когда человек предъявляет притязание, что стремится к чему-нибудь высокому или полезному, я сейчас ищу доставить ему, если могу, случай, доказать искренность своих стремлений на деле, — и тогда истина неминуемо раскроется, не давая в то же время предлога и не допуская поползновений к чему-либо дурному, не допуская прикрывать благовидною наружностью свое бессилие или свои эгоистические виды, как часто бывает, когда отговариваются неимением случая делать добро или ищут участия в деле как средства достижения личной цели.
Император Александр I, торжественно провозгласив необходимость действия в христианском духе для блага народов и либеральных учреждений, как гарантии против случайности личностей, заявил те же цели, к которым и я стремился. Поэтому и казалось несправедливым обойти его и как правителя, и как человека не только в действии, но и в обсуждении средств, изыскиваемых для осуществления той же цели, хотя и иным путем, нежели он, может быть, предполагал. К тому же обращение к нему было с моей стороны делом самопожертвования, и я полагал, что не могло быть лучшего начала предприятию, — тем более что это давало и мне самому необходимое свидетельство в искренности моих стремлений. Всякий поймет, что действительно в этом случае необходимо было иметь больше решимости, нежели даже для участия в политических событиях 1825 года. В последнем случае я действовал с тысячами других и рисковал только жизнью, которою уже и без того рисковал не раз в гораздо менее важных случаях как по роду своей службы, так и по той свойственной мне пылкости, о которой свидетельствовали все мои начальники, — в первом же случае я выступил один и в деле, которое могло показаться до того странным, что меня могли принять за помешанного и без дальнейших справок прямо заточить на вечное время, как и поступали тогда (что и мне было небезызвестно) с так называемыми пророками, из которых некоторые были, однако же, только в том виноваты, что допускали толкование откровений на основании тех же мистических учений, которым предан был и сам глава государства.
В первой части наших записок рассказывали мы, как вследствие письма нашего к государю из Лондона в Верону мы были вызваны из похода кругом света, как присоединилось тут дело о Калифорнии, как наводнение помешало назначенному в тот самый день личному объяснению нашему с государем, как вследствие потрясения его, произведенного страшными сценами наводнения, он уклонился от прямого личного исследования и передал дело Аракчееву, графу Мордвинову и министрам народного просвещения и иностранных дел. Мы рассказали также, чем кончилось дело, как министр народного просвещения Шишков и граф Мордвинов (член Государственного совета, бывший некогда и морским министром) горячо поддерживали меня, особенно последний, и сохранили и впоследствии ко мне самые приязненные отношения, но как, однако, мне объявлено было от государя, что хотя мои идеи совершенно верны, но неудобоисполнимы в настоящих обстоятельствах в том виде, как я предлагал их.
Известно, что вслед за тем Российско-Американская компания вызвалась принять на свой страх и ответственность то мое предложение, которое относилось к присоединению Калифорнии. Известно также, что, сделав представление о назначении меня в колонии, чтобы привести в исполнение преобразование управления и план относительно Калифорнии, давая даже за это огромную сумму денег тем людям, от которых, как думали, зависело ускорить дело, она получила от государя через морского министра ответ, что «Государь, будучи доволен, что в службе его находятся офицеры с такими достоинствами, открывает мне все пути к отличию в России, но отпустить меня в колонии не решается из опасения, чтобы я какою-нибудь попыткою привести в исполнение обширные мои замыслы не вовлек Россию в столкновение с Англиею или Соединенными Штатами». Таким образом, с одной стороны я был введен в непосредственные сношения с государственными людьми и правительственными лицами и сделался невольным наблюдателем их действий, будучи насильственно удержан в России, а с другой стороны, увидел неодолимое препятствие своим стремлениям в то самое время, когда они выдержали такую рисковую проверку и признаны были верными, так как оспаривалась только их удобоприложимость к современным обстоятельствам и форма или вид приложения.
Между тем и первого взгляда на все окружающее достаточно мне было, чтобы показать, до какой степени общественное мнение и либеральные стремления изменились в промежуток времени от отправления моего в поход до возвращения. Общественное мнение пережило уже тот ребяческий период воззрения, когда все слагается на дурных советников, не подвергая ответственности то лицо, которое их выбирает, и по личным причинам щадит и даже возвышает людей заведомо вредных и перед ним самим даже обличенных в злоупотреблениях. Что же касается до либеральных стремлений, то из общности и филантропической неопределенности они стали переходить в ясно определяемые цели и потом и с революционным уже характером.
В таком положении было дело, когда Мордвинов свел меня с Рылеевым.
