Как ни странно может показаться теперь это явление, но оно неизбежно вытекало из того способа, посредством которого изучалось тогда православие, и из тех основа­ний, которые в деле самой религии принимали люди, счи­тавшиеся самыми религиозными — как бы представителя­ми значения и действий религиозного начала. Нельзя от­вергать, что в России, где не было открытой, упорной борьбы между христианством и язычеством, где христиан­ство входило не путем индивидуального обращения по убеждению, а вследствие принятия массою, по распоря­жению власти, — оно принято было скорее по внешней форме, нежели в его сущности, и этот характер не совер­шенно изгладился и до сих пор. Стоит прочесть хоть обличие св. Димитрия Ростовского о состоянии духовенства даже в его время, чтобы понять, могло ли быть истинное разу­мение христианства. Оттого вся история наша представляет непрерывный ряд противоречий с чистым началом право­славия, не в виде частных отступлений по греховности личной, а в виде распоряжений и учреждений, в виде действий самой власти, имеющих основания чуждые или враждебные православию — начала язычества или отступ­ления.

Везде у других мы видели начала ошибочные, односто­ронние, но они были там в убеждении, являлись живой действующей силою, определяющею явления жизни и по­этому логически связанные для ума с нею. Мы же, имея начало истинное, чистое, проявившееся поэтому в пра­вильной форме, держались только этой формы, а самое начало держали в состоянии отвлеченного понятия, не толь­ко не прилагая его ни к чему, но даже прилагая ко всему начала ему враждебные. Рассмотрите все основания, по ко­торым действовали тогда так называемые религиозные и нравствености люди, и вы увидите, что их основы рели­гии и нравственности были заимствованы из идей и начал католицизма, протестантизма, мистицизма, масонства и пр. Рассмотрите доводы, которыми боролись они против материализма, и вы найдете те же самые источники. Нако­нец, само православное духовенство опровержение лож­ных учений заимствовало из противоположных, одинако­во ложных же учений. Так против католицизма употребля­ли аргументы протестантизма и наоборот.

Рассмотрим же теперь не только некоторые действия, где противоречие может явиться бессознательно, но от­крыто провозглашаемые учения, где то или другое начало принимается и предписывается уже вполне сознательно.

Мы не будем уж говорить, что все религиозные гоне­ния, сожжения еретиков, и у нас бывшие в ходу, совер­шались чисто в духе католицизма, т.е. мирских средств для духовной цели, и совершенно противоречат православию.

Не станем распространяться и о Петре I, который в рели­гии был протестант, а в политике истый революционер, который из религии делал орудие политики, подчиняя ее последней во всем, и который, заключив с Турцией клят­венный договор об уступке Азова, в то же время писал тайно, чтобы обманом медлили при исполнении, который и в частных отношениях людей к религии насиловал со­весть в таинствах покаяния и брака; возьмем времена бли­жайшие, в которых действия служили примером, а учения определяли убеждения и понятия ныне живущих и дей­ствующих поколений.

Мы видим, например, что даже в книге, изданной для детей (сто четыре св. истории для детей — Гюбнера), учат прямо, что ложь позволительна для доброй цели. Мы сами знали начальников, считавшихся образцовыми, удостоив­шихся даже памятников (покойный адмирал Лазарев), ко­торые открыто проповедовали молодым офицерам, что хри­стианин не может быть хорошим военным офицером и обратно — настоящий военный не может быть христиани­ном. Мы указали наконец в письме нашем от 8 июля 1862 года к Московскому митрополиту Филарету, что про­поведуется и в настоящее еще время военным людям, ука­зав вместе с тем особенную важность этого потому, что у нас начальники отделов правительства и все почти прави­тели частей государства всегда военные, а их непосред­ственное влияние на народ и на служащих, на возбуждае­мые в них как действиями, так и примером все понятия, чувства, правила, несравненно сильнее, нежели влияние религиозного учения и торжественно провозглашаемых вре­мя от времени заявлений отвлеченных начал.

В вышеупомянутом письме к митрополиту Филарету я привел ему следующее место из «Военного Сборника» (смот­ри 1859 год, № 4 за апрель месяц, библиография — разбор статьи Соковича, стр. 590). Дело идет о Румянцеве: «Нельзя не удивляться глубокому уму этого государственного че­ловека. Румянцев опутывал своими сетями Крым, как паук опутывает верную свою добычу. Хитрость, лукавство, под­купы разного рода, систематическое ослабление Крымско­го ханства, вроде кровопусканий, подобных выселению из полуострова более 31 тысячи лучшего христианского населения, составлявшего наиболее промышленную часть жителей ханства, постоянное возбуждение Шагин-Гирея к таким мерам, которые все более и более раздражали про­тив него его подданных, — все это были в высшей степе­ни верные меры для доведения Крыма до того положения, чтобы он безотчетно отдался России».

Приведя эту выписку из «Военного Сборника», я, об­ращаясь к митрополиту, спрашивал его:

«Теперь спрошу вас, можно ли найти, в тайных инст­рукциях иезуитов, или в правилах «красных» революцио­неров, или в наставлениях австрийской политики, считав­шейся типом вероломства, можно ли найти, говорю, что-нибудь безнравственнее этого, что-нибудь, где правило — зло для пользы и цель освящает средства — было бы дове­дено до таких крайних ужасающих последствий? А между тем это невозбранно, с одобрения высшего начальства пе­чатается в наставление еще военным правителям, прилага­ющим эти правила и к внутреннему управлению.

Ведь все, что восхваляется, тем самым одобряется и предлагается к подражанию.

Но на ком же, как не на служителях церкви, лежит обязанность опровергать и осуждать ложные начала, по­добные вышеприведенным, публично восхваляемым воен­ному сословию? И, однако же, много и внимательно чи­тая все, что говорится в проповеди служителями церкви, я не нашел нигде, чтобы они возвысили голос против этого приложения тех же революционных теорий, что и у всех революционеров.

Но в то время, когда служители церкви безмолвствуют там, где должны и управомочены (competents) судить, т.е. в сфере нравственных начал, — они дают иногда одобре­ние событиям в сфере действий относительных, прилагая печать безусловной истины к тому, что, будучи вне круга общих нравственных начал, может быть, не только не бе­зусловно истинно, но еще ошибочно, и даже — по побуж­дениям и качеству употребленных средств, — нравственно-преступно.

Может ли служитель церкви быть судьею в делах отно­сительных, где исследование ему недоступно и безуслов­ное заключение ему невозможно? Что положит он в осно­вание своего приговора? Объявление правительств? Но они сами постоянно объявляют впоследствии, что в том-то и том-то они «ошибались» и пр.

Таким образом, беспристрастное исследование показы­вает, что правительства сами проповедовали те же учения, в которых упрекали революционеров, и поступали по тем же правилам, которые осуждали в противниках».

Но подобный образ действий «революционеров сверху», как объяснял я в том же письме, тем более представлял соблазн, что они разрушили ту самую законность, кото­рой были представителями и которую, следовательно, при­знавали хорошею и справедливою, тогда как «революцио­неры снизу» восставали против такого порядка вещей, ко­торый, хотя и ошибочно, положим, но признавали неза­конным и несправедливым, — они могли заблуждаться, но их требования могли быть и чисты уже потому, что требовалось пожертвование собою, тогда как у «револю­ционеров сверху» не могло быть при нарушении ими са­мими признаваемой законности других побуждений, кро­ме эгоистических, и тем вероятнее, что они при этих слу­чаях не только не жертвовали собою, но еще извлекали себе выгоды. Теперь от учений перейдем к действиям и посмотрим, какие примеры подавало само правительство молодым испытующим умам, если бы они захотели в этих примерах искать себе наставления, — что справедливо и что дозволяется в сфере политических действий.