Как ни странно может показаться теперь это явление, но оно неизбежно вытекало из того способа, посредством которого изучалось тогда православие, и из тех оснований, которые в деле самой религии принимали люди, считавшиеся самыми религиозными — как бы представителями значения и действий религиозного начала. Нельзя отвергать, что в России, где не было открытой, упорной борьбы между христианством и язычеством, где христианство входило не путем индивидуального обращения по убеждению, а вследствие принятия массою, по распоряжению власти, — оно принято было скорее по внешней форме, нежели в его сущности, и этот характер не совершенно изгладился и до сих пор. Стоит прочесть хоть обличие св. Димитрия Ростовского о состоянии духовенства даже в его время, чтобы понять, могло ли быть истинное разумение христианства. Оттого вся история наша представляет непрерывный ряд противоречий с чистым началом православия, не в виде частных отступлений по греховности личной, а в виде распоряжений и учреждений, в виде действий самой власти, имеющих основания чуждые или враждебные православию — начала язычества или отступления.
Везде у других мы видели начала ошибочные, односторонние, но они были там в убеждении, являлись живой действующей силою, определяющею явления жизни и поэтому логически связанные для ума с нею. Мы же, имея начало истинное, чистое, проявившееся поэтому в правильной форме, держались только этой формы, а самое начало держали в состоянии отвлеченного понятия, не только не прилагая его ни к чему, но даже прилагая ко всему начала ему враждебные. Рассмотрите все основания, по которым действовали тогда так называемые религиозные и нравствености люди, и вы увидите, что их основы религии и нравственности были заимствованы из идей и начал католицизма, протестантизма, мистицизма, масонства и пр. Рассмотрите доводы, которыми боролись они против материализма, и вы найдете те же самые источники. Наконец, само православное духовенство опровержение ложных учений заимствовало из противоположных, одинаково ложных же учений. Так против католицизма употребляли аргументы протестантизма и наоборот.
Рассмотрим же теперь не только некоторые действия, где противоречие может явиться бессознательно, но открыто провозглашаемые учения, где то или другое начало принимается и предписывается уже вполне сознательно.
Мы не будем уж говорить, что все религиозные гонения, сожжения еретиков, и у нас бывшие в ходу, совершались чисто в духе католицизма, т.е. мирских средств для духовной цели, и совершенно противоречат православию.
Не станем распространяться и о Петре I, который в религии был протестант, а в политике истый революционер, который из религии делал орудие политики, подчиняя ее последней во всем, и который, заключив с Турцией клятвенный договор об уступке Азова, в то же время писал тайно, чтобы обманом медлили при исполнении, который и в частных отношениях людей к религии насиловал совесть в таинствах покаяния и брака; возьмем времена ближайшие, в которых действия служили примером, а учения определяли убеждения и понятия ныне живущих и действующих поколений.
Мы видим, например, что даже в книге, изданной для детей (сто четыре св. истории для детей — Гюбнера), учат прямо, что ложь позволительна для доброй цели. Мы сами знали начальников, считавшихся образцовыми, удостоившихся даже памятников (покойный адмирал Лазарев), которые открыто проповедовали молодым офицерам, что христианин не может быть хорошим военным офицером и обратно — настоящий военный не может быть христианином. Мы указали наконец в письме нашем от 8 июля 1862 года к Московскому митрополиту Филарету, что проповедуется и в настоящее еще время военным людям, указав вместе с тем особенную важность этого потому, что у нас начальники отделов правительства и все почти правители частей государства всегда военные, а их непосредственное влияние на народ и на служащих, на возбуждаемые в них как действиями, так и примером все понятия, чувства, правила, несравненно сильнее, нежели влияние религиозного учения и торжественно провозглашаемых время от времени заявлений отвлеченных начал.
В вышеупомянутом письме к митрополиту Филарету я привел ему следующее место из «Военного Сборника» (смотри 1859 год, № 4 за апрель месяц, библиография — разбор статьи Соковича, стр. 590). Дело идет о Румянцеве: «Нельзя не удивляться глубокому уму этого государственного человека. Румянцев опутывал своими сетями Крым, как паук опутывает верную свою добычу. Хитрость, лукавство, подкупы разного рода, систематическое ослабление Крымского ханства, вроде кровопусканий, подобных выселению из полуострова более 31 тысячи лучшего христианского населения, составлявшего наиболее промышленную часть жителей ханства, постоянное возбуждение Шагин-Гирея к таким мерам, которые все более и более раздражали против него его подданных, — все это были в высшей степени верные меры для доведения Крыма до того положения, чтобы он безотчетно отдался России».
Приведя эту выписку из «Военного Сборника», я, обращаясь к митрополиту, спрашивал его:
«Теперь спрошу вас, можно ли найти, в тайных инструкциях иезуитов, или в правилах «красных» революционеров, или в наставлениях австрийской политики, считавшейся типом вероломства, можно ли найти, говорю, что-нибудь безнравственнее этого, что-нибудь, где правило — зло для пользы и цель освящает средства — было бы доведено до таких крайних ужасающих последствий? А между тем это невозбранно, с одобрения высшего начальства печатается в наставление еще военным правителям, прилагающим эти правила и к внутреннему управлению.
Ведь все, что восхваляется, тем самым одобряется и предлагается к подражанию.
Но на ком же, как не на служителях церкви, лежит обязанность опровергать и осуждать ложные начала, подобные вышеприведенным, публично восхваляемым военному сословию? И, однако же, много и внимательно читая все, что говорится в проповеди служителями церкви, я не нашел нигде, чтобы они возвысили голос против этого приложения тех же революционных теорий, что и у всех революционеров.
Но в то время, когда служители церкви безмолвствуют там, где должны и управомочены (competents) судить, т.е. в сфере нравственных начал, — они дают иногда одобрение событиям в сфере действий относительных, прилагая печать безусловной истины к тому, что, будучи вне круга общих нравственных начал, может быть, не только не безусловно истинно, но еще ошибочно, и даже — по побуждениям и качеству употребленных средств, — нравственно-преступно.
Может ли служитель церкви быть судьею в делах относительных, где исследование ему недоступно и безусловное заключение ему невозможно? Что положит он в основание своего приговора? Объявление правительств? Но они сами постоянно объявляют впоследствии, что в том-то и том-то они «ошибались» и пр.
Таким образом, беспристрастное исследование показывает, что правительства сами проповедовали те же учения, в которых упрекали революционеров, и поступали по тем же правилам, которые осуждали в противниках».
Но подобный образ действий «революционеров сверху», как объяснял я в том же письме, тем более представлял соблазн, что они разрушили ту самую законность, которой были представителями и которую, следовательно, признавали хорошею и справедливою, тогда как «революционеры снизу» восставали против такого порядка вещей, который, хотя и ошибочно, положим, но признавали незаконным и несправедливым, — они могли заблуждаться, но их требования могли быть и чисты уже потому, что требовалось пожертвование собою, тогда как у «революционеров сверху» не могло быть при нарушении ими самими признаваемой законности других побуждений, кроме эгоистических, и тем вероятнее, что они при этих случаях не только не жертвовали собою, но еще извлекали себе выгоды. Теперь от учений перейдем к действиям и посмотрим, какие примеры подавало само правительство молодым испытующим умам, если бы они захотели в этих примерах искать себе наставления, — что справедливо и что дозволяется в сфере политических действий.