Cnitinsk ostrog n Repin16

В числе занятий наших в каземате не было недостатка и в настоящих ученых трудах, и в самостоятельных изыска­ниях. По части естественной истории особенно замечатель­ны были браться Борисовы. Старший, несмотря на то, что был полупомешанный, собрал замечательную коллекцию насекомых и придумал сам новую классификацию, совер­шенно тождественную с тою, которая, гораздо спустя уже, была предложена Парижской академии и принята ею. Мень­шой брат нарисовал акварелью виды всех растений Даурс­кой флоры и изображение почти всех пород птиц Забай­кальского края. Вольф делал разложение минеральных вод, которыми так богат край. Комендант по указанию минерологов составил замечательную коллекцию минералов. Ме­теорологические наблюдения за десять лет переданы были в Берлинскую академию и очень ценились ею. По части прикладных наук Николай Бестужев изобрел новую сис­тему часов, Арбузов — новый закал стали и пр.

Литературные произведения были очень многочислен­ны. Не говоря уже о переводах, было много и самостоя­тельных творений. Поэтические произведения Одоевского и басни Бобрищева-Пушкина заняли бы с честью место во всякой литературе. Корнилович и Муханов занимались изыс­каниями, относившимися к русской старине и пр. Занятия политическими, юридическими и экономическими наука­ми были общие, и по этим предметам написано было мно­го статей. Для обсуждения всех новых произведений были устроены правильные собрания, которые называли в шут­ку академией. Очень развита была также легкая и сатири­ческая литература[33] ; для некоторых стихотворений была со­чинена и музыка (например, для пьес: Славянские девы. На мосту стояла старица и пр.), чем преимущественно за­нимался Вадковский.

Что же до меня лично касается, то капитальным тру­дом моим был перевод всего Священного Писания с под­линников еврейского и греческого.

Сделаны были также для образца опыты переводов первой песни Илиады, первых глав Фукидида и Тацита и других отрывков греческих и латинских классиков; написан трак­тат о древнем греческом произношении, составлена новая грамматика польского языка, и кроме множества филоло­гических изысканий, проходя несколько раз постепенно весь цикл наук, я делал множество замечаний по разным частям, так что число написанного мною возросло нако­нец до пятнадцати тысяч листов, исписанных моим мел­ким почерком.

В то же время занимался я и собиранием сведений о крае, где мы находились, и приготовлял основание для разрешения Амурского вопроса, так что еще из Читы по­слал удачную экспедицию на Амур. Я составил также луч­шую карту Забайкальского края, служившую впоследствии основанием для всех административных распоряжений, до производства настоящей съемки. Чтобы судить о затрудне­ниях, которые я должен был преодолеть в этом деле, дос­таточно сказать, что для правильного нанесения на карте течения реки Чикоя я должен был расспросить 168 чело­век жителей разных местностей по ней.

Что же касается до тех занятий, которые должны были доставлять удовольствие или развлечение, или, как обык­новенно выражаются, препровождение времени, то нельзя отрицать, что вначале они были гораздо свойственнее и приличнее нашему положению, нежели впоследствии, когда по случаю ослабления строгости отделения нашего от внеш­ней обычной жизни, она стала вторгаться снова и к нам со всею своею пустотою и суетою.

Вначале были общие чтения, концерты, пение, общие суждения о полученных политических новостях, исследо­вания прошедших событий и много что шахматы. Един­ственный праздник в Чите был для общества Соединен­ных Славян, и не столько для развлечения, как по сообра­жениям чисто нравственным, по доброму желанию сбли­зиться с членами этого общества, которые, состоя боль­шею частью из людей менее образованных, как-то дичи­лись и, считая себя оттертыми на задний план, были очень обидчивы. Совсем иное было уже в последнее время. В са­мом каземате вошли в употребление карты, особенно с тех пор, как происходило сближение с посторонними лица­ми, не принадлежавшими к нашему кругу. При свободе выхода из каземата и посещений не все удержались даже в приличном кругу. Кроме того, пошли шумные увеселения — пикники, обеды, балы. Некоторые из наших товарищей сделали было попытку обратить все на старый лад и ввести весь светский церемониал. Разумеется, что все это было так несвойственно нашему положению и представляло та­кие несогласимые несообразности, что удержаться не мог­ло, и на первой же попытке и оборвалось.

Люди, сговорившиеся возобновить аристократические замашки, назначили для почина званый вечер у Нарыш­кина. Расчет был основан на том, что он был человек добродушный, и как сам, так и жена его (урожденная графи­ня Коновницына) были в ладах со всеми, и поэтому наде­ялись, что критика пощадит их; а если им удастся первый шаг, то другим будет легче. Но я, проникнув их замыслы, и при всем моем дружеском расположении к Нарышкину решился остановить все на первом шаге, тем более что самые наши отношения исключали всякую мысль о том, что действие мое могло истекать из личности. Отлично послужил мне один пустой случай, при­шедшийся тут очень кстати.

Я и без того твердо намерен был разразиться филиппи­кою против таких смешных и жалких попыток возвра­титься к пустоте светской жизни, а тут вхожу к Нарыш­кину и вижу, что стоят огромные сапоги в свежей грязи. Между тем человек встречает в ливрее.

«Что это такое?» — спросил я, указывая на сапоги.

«Это, сударь, Катерина Ивановна (Трубецкая) приеха­ла в сапогах Сергея Петровича», — отвечал он, смеясь. Надо сказать, что сначала наши дамы экипажей не держа­ли, да и не было особенной надобности, так как все дома женатых были сплошь и близко к каземату, но так назы­ваемая Дамская улица по свойству грунта была всегда гряз­на, а в этот вечер по случаю дождя грязь была более обык­новенного, — и вот Трубецкая, видя, что галоши не спа­сут ее, без церемонии надела сапоги мужа и так перешла через улицу. Вхожу в залу, встречает Нарышкин во фраке; вхожу в гостиную, — сидят дамы, разряженные донельзя. Товарищи наши во фраках, в белых жилетах, по обычаю того времени, и галстуках. Я пришел в обычном своем костюме. Неестественность положения вызвала необычные нашему кругу натянутость и принужденность. Для меня ясно было, что все внутренне осуждали подобную попыт­ку, но никто не смел высказаться.

Поздоровавшись со всеми, я сказал Нарышкину: «Что же это, Михаил Михайлович, я не знал, а у вас маскарад; в пригласительном билете сказано было на вечер, а тут мас­карад, и какой еще замысловатый. Катерина Ивановна вме­сто того, чтобы приехать в карете, приехала в сапогах Сер­гея Петровича, а у вас ваш палаццо подделан под простую избу. Все как следует быть в избе, не только пол, да и стены деревянные. Вам, я думаю, не дешево стало. Знаю по опыту: у дяди Остермана тоже одна комната была поддела­на под русскую избу. Вот что значит великосветская при­хоть. Желал бы я знать, кто затеял подобные маскарады?»

Муравьева, затеявшая все это, закрылась кипсеком; Нарышкин сконфузился; все расхохотались при рассказе о сапогах вместо экипажа; принужденность исчезла; все ре­шили, что это глупость, и подобные маскарады затем уже не возобновлялись.

Хотя польза наших занятий, описанных выше, была неоспорима, и влияние наше отразилось благотворно в Сибири во всех местностях, где мы жили, не только мас­сою, как например в Чите и Петровском заводе, но и там, где проживали впоследствии отдельно наши товарищи по выходе из каземата, но все-таки главное значение казема­та состояло не в том. То, что было важнее всего для мысля­щего наблюдателя, заключалось в развитии внутренней жизни казематного общества, преобразовавшего хотя и в сжатом виде, но полный круг и неизбежные условия и законы развития и всякого общества вообще, и которое поэтому, для умеющего наблюдать явления и понимать смысл и причины их, не только осветило общее истори­ческое прошедшее, представляя правильное разъяснение его по аналогии с явлениями, подлежащими тут наблюде­нию, но и дало много, можно сказать, пророческих указа­ний для будущего. Но прежде, нежели приступлю к изло­жению этого, я считаю не лишним сделать очерк внеш­ней, так сказать, истории каземата и сказать несколько слов о личностях, которым было дано заведование нами.