Мой непутевый младший брат Ипполит
Известно, что если уже люди вступают на путь произвола, то нет ничего труднее, как возвратиться на законный путь. Руководствуясь произволом в производстве следствия и суда, под предлогом необходимости, правительство сделало две ошибки, создавшие ему немалые затруднения впоследствии. Во-первых, оправдывая свое отступление от закона государственною пользою и необходимостью, оно оправдывало тем самым и тех, которых наказывало, так как и они основывали свои действия на той же необходимости и государственной пользе.
Во-вторых, начав с произвола, оно было вынуждено и продолжать свои действия на основании того же произвола, а сознание это, — чего не может избежать никакая совесть, — лишало его действия всякой твердости, и можно сказать, что оно во всех последующих мерах против нас не только не достигало своей цели, но приводило совершенно к противоположным последствиям и, замышляя многое против нас, никогда не могло добиться и того, чему подверглись бы мы при соблюдении обычного порядка.
Доведя дело до осуждения нас и исполнения приговора, правительство решительно стало в тупик, что с нами делать. Оно не только не отважилось отправить нас обычным путем с партией арестантов, идущих в Сибирь, но боялось вести нас целою массою даже отдельно. Поэтому оно решилось отправить нас с фельдъегерями по четыре человека и притом через известный промежуток времени, а так как такая отправка необходимо должна была затянуться на очень долгое время, то в ожидании отправления в Сибирь придумали нас развести по другим крепостям, в Шлиссельбург и в разные крепости в Финляндии.
Между тем после отсылки еще только двух первых партий правительство натолкнулось уже на непредвиденные затруднения. Для отсылки в Нерчинские рудники требовалось особливое упоминание о том в приговоре. Так как в нашем приговоре этого не было сделано, то иркутское губернское правление на основании точного смысла закона и назначило первых 8 человек, привезенных в Иркутск, хотя и в работу, но не в Нерчинские рудники, а половину на винокуренный, а другую на солеваренный казенные заводы; прибыв туда, они и поступили на общее положение ссыльных рабочих, т.е. им назначили уроки работы, а предоставили, как и в обычае там, жить, как хотят. Таким образом, они обзавелись домами и жили на свободе.
Но в это время прибывший на коронацию генерал-губернатор Восточной Сибири Лавинский, получив о том донесение и вообразивши себе, что подобное расположение было сделано заменявшим его в его отсутствие иркутским губернатором Горловым, с которым он был во вражде, вздумал воспользоваться этим случаем, чтобы повредить ему, и сделал на него донос, замечательный своею нелепостью. В нем говорилось, что так как известно, что Горлов был масон, «то, по всей вероятности, он должен был быть и членом тайного общества», и что вследствие этого-то он и оказал будто бы такое потворство государственным преступникам, не послав их в рудники, а водворив их на лежащих близ Иркутска заводах; и что он, Лавинский, вследствие такого распоряжения не отвечает за безопасность Восточной Сибири, опасаясь влияния нашего на простых ссыльных, если мы будем жить на воле в заводах, как живут простые ссыльно-каторжные.
Тотчас было наряжено следствие, но, разумеется, оказалось, что государь вовсе даже не был причастен этому распоряжению, а что оно сделано было губернским правлением, как и следовало на основании и буквы, и точного смысла законов. Вследствие этого и положена была по этому делу резолюция, еще более замечательная, чем самый донос. Сказано было, что «генерал-губернатору Лавинскому, за ложный донос на губернатора Горлова в видах личного мщения, сделать строжайший выговор с занесением в формуляр».
И после этого оставили его все-таки генерал-губернатором.
Между тем это событие имело для нас два неблагоприятные следствия. Наших бедных товарищей, которые жили уже спокойно в заводах, схватили внезапно, заковали в железо и увезли в Благодатский рудник на берегах Аргуни; а наше отправление остановили, через что для низших разрядов, приготовленных в работу на краткий срок, произошла та невыгода, что так как срок работы иным кончился бы, а другим значительно сократился бы еще во время нахождения в крепости, если бы считали его со дня приговора, то, задерживая их произвольно в крепости, велели считать также произвольно работы со дня действительного поступления в нее и таким образом увеличили для них срок заточения, так что те, которым был назначен только годовой срок, отправлены были на поселение, где избавились по крайней мере от тюремного заключения, только через три года после приговора. Так-то наводили, как говорится, не мытьем, так катаньем. В то же время, вследствие этого же самого события, возникла мысль и о постройке каземата и содержании нас в тюремном заключении.
Вначале намерение правительства было разослать нас по рудникам, поручив только специальный надзор над нами особому управлению. Для этого учредили должность коменданта Нерчинских рудников, который должен был непосредственно заведовать нами. Но когда Лавинский испугал правительство возможностью опасного влияния нашего на простых ссыльных, то решились построить род крепости под более известным названием каземата и содержать нас там в заключении и только водить оттуда на работу. Затруднялись только в выборе места. Сначала думали было построить каземат на острове Ольхине, находящемся на Байкале, но это предположение было оставлено как по затруднению доставлять туда материалы, так и по недостатку там воды. Тогда решились построить тюремный замок при Акатуевском серебряном руднике в самом мрачном и нездоровом месте. Мы увидим ниже, по каким причинам не удалось правительству заточить нас там, вследствие чего Акатуевская тюрьма получила другое назначение, а для нас выстроили каземат в Петровском заводе. В ожидании же, пока постройка окончится, предложено было собрать нас в Чите или в Читинском остроге, как он тогда назывался.