Мой непутевый младший брат Ипполит

Известно, что если уже люди вступают на путь произ­вола, то нет ничего труднее, как возвратиться на закон­ный путь. Руководствуясь произволом в производстве след­ствия и суда, под предлогом необходимости, правитель­ство сделало две ошибки, создавшие ему немалые затруд­нения впоследствии. Во-первых, оправдывая свое отступ­ление от закона государственною пользою и необходимос­тью, оно оправдывало тем самым и тех, которых наказы­вало, так как и они основывали свои действия на той же необходимости и государственной пользе.

Во-вторых, начав с произвола, оно было вынуждено и продолжать свои действия на основании того же произво­ла, а сознание это, — чего не может избежать никакая совесть, — лишало его действия всякой твердости, и мож­но сказать, что оно во всех последующих мерах против нас не только не достигало своей цели, но приводило совер­шенно к противоположным последствиям и, замышляя многое против нас, никогда не могло добиться и того, чему подверглись бы мы при соблюдении обычного по­рядка.

Доведя дело до осуждения нас и исполнения пригово­ра, правительство решительно стало в тупик, что с нами делать. Оно не только не отважилось отправить нас обыч­ным путем с партией арестантов, идущих в Сибирь, но боялось вести нас целою массою даже отдельно. Поэтому оно решилось отправить нас с фельдъегерями по четыре человека и притом через известный промежуток времени, а так как такая отправка необходимо должна была затя­нуться на очень долгое время, то в ожидании отправления в Сибирь придумали нас развести по другим крепостям, в Шлиссельбург и в разные крепости в Финляндии.

Между тем после отсылки еще только двух первых партий правительство натолкнулось уже на непредвиден­ные затруднения. Для отсылки в Нерчинские рудники тре­бовалось особливое упоминание о том в приговоре. Так как в нашем приговоре этого не было сделано, то иркутское губернское правление на основании точного смысла зако­на и назначило первых 8 человек, привезенных в Иркутск, хотя и в работу, но не в Нерчинские рудники, а половину на винокуренный, а другую на солеваренный казенные заводы; прибыв туда, они и поступили на общее положение ссыльных рабочих, т.е. им назначили уроки работы, а предоставили, как и в обычае там, жить, как хотят. Таким образом, они обзавелись домами и жили на свободе.

Но в это время прибывший на коронацию генерал-губернатор Восточной Сибири Лавинский, получив о том донесение и вообразивши себе, что подобное расположе­ние было сделано заменявшим его в его отсутствие иркут­ским губернатором Горловым, с которым он был во враж­де, вздумал воспользоваться этим случаем, чтобы повре­дить ему, и сделал на него донос, замечательный своею нелепостью. В нем говорилось, что так как известно, что Горлов был масон, «то, по всей вероятности, он должен был быть и членом тайного общества», и что вследствие этого-то он и оказал будто бы такое потворство государ­ственным преступникам, не послав их в рудники, а вод­ворив их на лежащих близ Иркутска заводах; и что он, Лавинский, вследствие такого распоряжения не отвечает за безопасность Восточной Сибири, опасаясь влияния на­шего на простых ссыльных, если мы будем жить на воле в заводах, как живут простые ссыльно-каторжные.

Тотчас было наряжено следствие, но, разумеется, ока­залось, что государь вовсе даже не был причастен этому распоряжению, а что оно сделано было губернским прав­лением, как и следовало на основании и буквы, и точного смысла законов. Вследствие этого и положена была по это­му делу резолюция, еще более замечательная, чем самый донос. Сказано было, что «генерал-губернатору Лавинскому, за ложный донос на губернатора Горлова в видах лич­ного мщения, сделать строжайший выговор с занесением в формуляр».

И после этого оставили его все-таки генерал-губерна­тором.

Между тем это событие имело для нас два неблагопри­ятные следствия. Наших бедных товарищей, которые жили уже спокойно в заводах, схватили внезапно, заковали в железо и увезли в Благодатский рудник на берегах Аргуни; а наше отправление остановили, через что для низших раз­рядов, приготовленных в работу на краткий срок, про­изошла та невыгода, что так как срок работы иным кон­чился бы, а другим значительно сократился бы еще во время нахождения в крепости, если бы считали его со дня приговора, то, задерживая их произвольно в крепости, велели считать также произвольно работы со дня действи­тельного поступления в нее и таким образом увеличили для них срок заточения, так что те, которым был назначен только годовой срок, отправлены были на поселение, где избавились по крайней мере от тюремного заключения, только через три года после приговора. Так-то наводили, как говорится, не мытьем, так катаньем. В то же время, вследствие этого же самого события, возникла мысль и о постройке каземата и содержании нас в тюремном заклю­чении.

Вначале намерение правительства было разослать нас по рудникам, поручив только специальный надзор над нами особому управлению. Для этого учредили должность ко­менданта Нерчинских рудников, который должен был не­посредственно заведовать нами. Но когда Лавинский испу­гал правительство возможностью опасного влияния наше­го на простых ссыльных, то решились построить род кре­пости под более известным названием каземата и содер­жать нас там в заключении и только водить оттуда на работу. Затруднялись только в выборе места. Сначала дума­ли было построить каземат на острове Ольхине, находя­щемся на Байкале, но это предположение было оставлено как по затруднению доставлять туда материалы, так и по недостатку там воды. Тогда решились построить тюремный замок при Акатуевском серебряном руднике в самом мрач­ном и нездоровом месте. Мы увидим ниже, по каким при­чинам не удалось правительству заточить нас там, вслед­ствие чего Акатуевская тюрьма получила другое назначе­ние, а для нас выстроили каземат в Петровском заводе. В ожидании же, пока постройка окончится, предложено было собрать нас в Чите или в Читинском остроге, как он тогда назывался.