Между тем он и в Оренбурге выдал себя за политичес­кого ссыльного и стал завлекать в неосторожные разгово­ры разных мелких офицеров и юнкеров; а затем решился повторить прежний свой прием и сам же донес на них. Но на этот раз, когда все дело открылось, он был уже при­сужден навечно в каторжную работу в Нерчинские рудни­ки. Тут он выдал себя за одного из нас и опять добился участия к себе, но скоро попался в глупой истории, где вся пьяная компания, и он в том числе, высекли пьяного же попа. Тогда бывший при нас комендант, получивший уже между тем глубокое уважение ко мне, и желая спасти его ради меня, взял его к нам в каземат.

К сожалению, и в каземате он действовал по-прежнему все интригами, и даже делал на нас доносы коменданту, так что комендант одно время должен был запереть его в номере. Но для него пребывание в каземате было очень выгодно, потому что никто не знал его дел, и впослед­ствии, когда он находился на поселении, его принимали за политического изгнанника уже по одному тому только, что и он был в каземате. Состоя на поселении, он запу­тывался в разные дела, а то подслуживался лестью гене­рал-губернатору и шефу жандармов. В последнее время, по ходатайству родных, ему дозволено было записаться в ^кУпцы, наконец возвратили и дворянство, и в то же вре­мя по ходатайству сестры через протекцию Сушковых и огодина ему удалось, с помощью общества распростра­нения полезных книг, напечатать свою компиляцию о ири. Тут опять послужило ему-то обстоятельство, что нием"^{6 раскупили} эту книгу, считая ее моим произведе­но скоро разочаровались, иные прочтя только не­сколько страниц.

Между тем донос Ипполита запутал много людей, ко­торые вовсе не были участниками ни в каких политичес­ких тайнах, и сверх того навел следственную комиссию на мысль, что у мачехи и сестры могут быть спрятаны неко­торые мои бумаги и вещи. Следственный комитет потребо­вал от меня, чтоб я написал им письмо о выдаче всего, и когда я решительно от того отказался, то написали под­ложное письмо якобы от меня, подписавшись под мою руку. Впоследствии, по возвращении моем уже в Москву, сестра уверяла меня, что она будто бы сей же час увидела подлог и убеждала мачеху ничего не выдавать, но мачеха перепугалась и выдала тот ящик, который я оставил в деревне, но в котором, к счастью, не было особенно важ­ных бумаг[31] , а были символические одежды и знаки Обще­ства или Ордена Восстановления, сообразно тогдашним по­нятиям и обычаям в тайных обществах — белая атласная туника с красным крестом на наплечниках, обоюдоост­рый меч с крестообразною рукояткою, железный скипетр, наперсный крест с греческою надписью «Сим победиши», одежды и пр.

Ничего другого, чего доискивался комитет, тут не на­шли. Все, что могло компрометировать, было истреблено мною еще при первом моем аресте и когда потом я нахо­дился на свободе.

Мы будем иметь еще не раз случай встретиться со стран­ными действиями наших родных в разных обстоятельствах и потому считаем не лишним сказать здесь несколько слов об их действиях вообще. Неоспоримо, что в совокупности они имели тогда большую силу и по влиянию при дворе, и на общественное мнение, и по тем средствам, которыми располагали, и могли бы много сделать для нас, если бы взялись за дело разумно. Во-первых, в следственном коми­тете собственно члены его ничего не понимали в деле; все дела находились в руках аудиторов и других чиновников, и мы видели из того обстоятельства, что Любимову уда­лось выкупить свои бумаги, что то же самое могли сделать и для других; во-вторых, если бы вместо того, чтобы за­ботиться только о том, как говорил Лунин, чтобы кор­мить нас и плакать о нас да, признавая нас виновными, ожидать всего от милости, они энергически бы восстали в нашу защиту и доказывали бы, что если бы мы были ви­новны в том, что искали насильственными средствами по­править положение государства, то те, кто довел государ­ство до такого гибельного положения, еще более виноваты и должны поэтому подлежать еще большей ответственнос­ти, — тогда, по всей вероятности, и приговор был бы мягче и справедливее, и во всяком случае не отважились бы ухудшить нашу участь произвольно свыше приговора.

Что же мы видели, напротив? Какая-нибудь княгиня Волконская, которой никогда не отважились бы отказать ни в чем как первой гофмейстерине двора и воспитаннице государя, допустила хладнокровно отправить сына в ка­торжную работу и даже танцевала с самим государем на другой день после приговора, а в то же время требовала, чтоб ее Сергею отправляли серебряную посуду. Не восста­вая против заковки в железа, чего с осужденными из дво­рян никогда не делалось, наши родные стали кричать, зачем заклепывают железа, а не запирают замками и т.п. Это именно и случилось, когда, решив кое-как вопрос, как содержать нас в Сибири, правительство снова присту­пило к отправлению нас в Сибирь, прежним порядком по четыре человека, и тут вышла презабавная сцена. Когда почти перед самым отправлением нашей партии прислано было от государя приказание не заклепывать железа, а запирать замками, то разумеется, так как никаких замков припасено не было, бросились искать их в ближайшие ла­вочки, потому что это было уже поздно вечером и в город посылать было далеко. И вот в мелочных лавочках, набра­ли маленьких висячих замков, которыми запирают жес­тянки и пр. и на которых обыкновенно бывают вставки из желтой латуни с разными надписями. Когда надевали на меня, я полюбопытствовал посмотреть какая надпись на моих замках и нашел на одном из них следующее: "Кого люблю - тому дарю", а Николаю Бестужеву достался чек с надписью: «Мне не дорог твой подарок, дорога твоя любовь».

Наконец 19 января 1827 года, в два часа ночи, нашу партию вывезли из Петербурга и отправили в Сибирь се­верным трактом на Шлиссельбург, Ярославль и Вятку. То­варищами моими были два брата Крюковы, старший, быв­ший адъютант Витгеншейна, а младший — офицер Гене­рального штаба, и Свистунов, офицер Кавалергардского полка. Каждый из нас сидел в особой повозке с жандар­мом; всю эту партию препровождал фельдъегерь Гейнрихс.

В Шлиссельбурге на станции встретили нас офицеры лейб-гвардии Кирасирского полка очень радушно. Желали, разумеется, счастливой дороги и скорого возвращения, обе­щая продолжать наше дело, чего, однако, не исполнили.