Занятый серьезными мыслями, я и с товарищами был всегда серьезен, но Воробьев, приписывая серьезность грустному настроению, старался всячески меня развеселить. Он рассказывал всяческие анекдоты и случаи из поездок своих с государем, пел песни и даже, съехавшись на одной станции с одним молодым доктором, следовавшим в Сибирь на службу, условился с ним ехать вместе, чтобы мне не было скучно, и, видя, что жена его от скуки вяжет на станциях какой-то шарфик, уговорил поскорей довязать и подарить мне, чтобы заставить меня что-нибудь надеть на шею, так как все трое они присудили, что нельзя обидеть даму, отказавшись от подарка. В Иркутске, где мы остановились на два дня, все приехали ко мне в острог с визитом. Петр Лутковский, брат Феопемита, начальник иркутского адмиралтейства, был у меня безвыходно; архиерей прислал мне книги; губернатор прислал обед, чай и кофе. На дорогу наслали все премножество провизии и пр.
Надо сказать, что за Нижнеудинском сказали на одной станции, что недавно пробежали в Читу Муравьиха, и тут только Воробьев решился сообщить мне, что и меня везет он не в Нерчинские рудники, а в Читу, где будут собраны и все другие мои товарищи.
Странно прозвучало для слуха моего слово: Чита. Оно воскресило в памяти моей два случая; один — из самых ранних воспоминаний моего детства, другой — из весьма недавнего прошедшего, когда именно Чита, или Читинский острог по особенным, хотя совершенно равным обстоятельствам, обратила на себя мое внимание.
Я был очень любознателен и никогда не играл. Поэтому мне никогда не дарили игрушек, а всегда какие-нибудь вещи, относящиеся к учению, книги, картины, инструменты и пр. В день рожденья моего, когда мне исполнилось 7 лет, отец подарил мне стенную карту России[32] , где Европейская Россия и Сибирь были изображены в одном масштабе.
Карта эта огромного размера, наклеенная на холст, была повешена мною на стене, и естественно, что Сибирь занимала всю карту, а Европейская Россия небольшое только место слева. Всякий раз, что я становился против средины карты, я замечал, что средний на карте меридиан проходит в Забайкальском крае через какое-то место, называемое Читинский острог. Я поэтому и полюбопытствовал узнать, что это за место, и отыскал в географическом словаре тогдашнего времени (Щекотова), что это «плотбище» на реке Ингоде. И вот с того еще времени запала у меня мысль, что, стало быть, Чита через Ингоду, Шилку и Амур может иметь сообщение с Восточным океаном. Впоследствии я расспрашивал о Забайкальском крае бывших иркутских губернаторов Трескина и Корнилова. Они сообщили мне много любопытного; но о Чите ничего особенного сказать не могли.
При возвращении моем из Калифорнии, когда нерешительность Охотского начальника и наводнение, бывшее в то время в крае, воспрепятствовали мне проникнуть в Забайкалье через Амур, или по крайней мере Удской острог, нанятые было уже мною проводники мои тунгусы предложили провести меня в Забайкалье по реке Витиму и вывести на Читу. Но плавание мое с губернатором по реке Лене было очень медленно, и я достиг устья Витима слишком уже поздно (в начале сентября), так что рисковал бы зазимовать где-нибудь, если бы решился на такое путешествие по Витиму.
Можно себе представить, как странно должно было мне казаться стечение обстоятельств, приведшее меня невольно в ту самую Читу, куда не удалось мне проникнуть тогда, когда я хотел это сделать добровольно. Комендант был в отсутствии, и меня принял горный начальник округа, берг-мейстер, Семен Иванович Смольянинов. Могли ли мы оба тогда подумать, что я буду женат на его дочери...
Меня отвели в каземат, наскоро устроенный из частного дома, который обнесли только частоколом. Я нашел в нем четырех своих товарищей, увезенных ранее нашей партии. Это были: знакомый мне моряк, бывший штаб-офицер флота и адъютант морского министра Торсон; бывший поручик Кавалергардского полка Анненков и два брата Муравьевы — старший, служивший капитаном в гвардейском генеральном штабе, а младший корнетом в кавалергардах. Через четыре дня прибыли и те мои товарищи, которые ехали со мною и которых я оставил в Томске.
По мере того, как начали подвозить другие партии, помещение в домике, обращенном в тюрьму, становилось очень тесным. Отвели другой домик для больных, куда, однако же, начали ходить по очереди и здоровые для облегчения ужасной тесноты. Нас, например, жило 16 человек в одной небольшой комнате, так что когда между нарами, на которых мы спали один вплоть другого, поставили стол, то между столом и нарами нельзя уже было свободно проходить, а надо было ходить по постелям. Вследствие ли уведомления коменданта, что некуда помещать, или от случайной причины, но после того, как нас набралось 25 человек, дальнейший подвоз наших товарищей прекратился.
Наши родные в Петербурге как-то узнали, что Акатуй, где начата была постройка этой тюрьмы, место, очень нездоровое, и начали кричать, что нарочно выбрали такое место, чтобы всех нас переморить. Особенно шумела жена министра финансов Канкрина, которой родной брат Артамон Муравьев был в числе первых восьми, посланных в Сибирь. Правительство вынуждено было отступиться от своего намерения, и государь послал Бенкендорфа к Канкриной с уверением, что Акатуевская тюрьма строится вовсе не для нас. В то же время велено было коменданту выбрать другое место, и выбор пал на Петропавловский железный завод. Впоследствии увидим, что выбор этот и по климату, и по свойству местности был дурен, а для цели правительства — бесполезен, потому что не было никакой надобности строить государственную тюрьму собственно в каком-нибудь заводе, так как правительство никогда не могло решиться соединить нас с простыми ссыльными, опасаясь влияния на них.
Как бы то ни было, но только все это слишком затянуло постройку здания, специально предназначенного для государственной тюрьмы, и сделало необходимым постройку временного помещения в Чите, так как ясно было, что нам придется прожить в ней долго, что действительно и случилось. Мы оставались в ней три года и восемь месяцев, от начала привоза первой партии до выхода из Читы последней, и несмотря на то, каземат в Петровском заводе все-таки не был вполне еще окончен, когда нас перевели в него.
В начале октября мы перешли в новый дом, и вскоре привезли тех восьмерых наших товарищей, которые были, как упомянуто выше, посланы в Нерчинские рудники вследствие доноса Лавинского. В то же время стали привозить опять наших товарищей из России, так что и в новом доме стало тесно. Опять заняли лазарет. Но так как и при этом теснота все еще была велика, то разрешили внутри ограды, окружающей каждую тюрьму, строить на свои деньги домики, которых и построили семь. Приезжающие супруги некоторых наших товарищей вынуждены были также, за недостатком помещения в Чите, строить свои собственные дома. По той же причине строили их как комендант так и другие лица, состоявшие при нас, а наконец и купцы, поселившиеся в Чите по поводу нашего пребывания там.
ДЕКАБРИСТЫ
