Если припомнить, как легко подчинялись всегда в Пе­тербурге все самые значительные люди всякому переворо­ту, то ответ Сперанского представится очень естественным и понятным, и вся эта сцена не покажется невероятною. И так как Батеньков и Корнилович были именно из числа тех людей, через которых тайное общество узнавало так называемые государственные тайны, то здесь и будет кста­ти отвечать на упомянутый выше вопрос, каким образом тайное общество могло все знать, как спрашивали о том в следственном комитете.

Если припомнить, что в тайном обществе были члены из всех знатных и важных фамилий, связанные близким знакомством и родством со всеми людьми, занимавшими высшие государственные должности, то и не представля­ется ничего удивительного в общем знании государствен­ных дел, если бы даже не было для того и особенных случаев и средств. Но общество, конечно, не могло до­вольствоваться одним этим, и у него были люди, постав­ленные обстоятельствами в особенно благоприятные усло­вия, чтоб знать все государственные дела. Иным членам его это знание было доступно уже по самой значительнос­ти их положения, другим — по особенным случаям. Батеньков, как правитель дел сибирского комитета, был бли­зок к Аракчееву, в котором сосредоточивались тогда все государственные тайны, все знание настоящего и все за­мыслы относительно будущего; и этот же самый Батеньков был близок к Сперанскому, при котором служил в Сибири и от которого узнавал многое относительно про­шедшего, что только один Сперанский и мог разъяснить.

Корнилович же был помощником Бутурлина, которо­му было поручено писать военную историю, и поэтому был допущен в секретный дворцовый архив, чтоб делать выписки и извлечения из разных дел и бумаг. Всякий раз, когда ему нужно было заниматься, он брал ключ от архи­ва у начальника штаба, жившего также во дворце, и, по окончании занятий, лично относил к нему ключ; и хотя, по-видимому, приняты были меры, чтоб он не мог ничего списать для себя, и листы бумаги выдавались ему перену­мерованные, но тогдашняя форма с ботфортами способ­ствовала тому, что можно было приносить и уносить мно­го бумаги, которая легко могла бы быть замеченною, если бы держать ее в боковом кармане. Из этого видно, как нелеп рассказ, что будто бы Корнилович унес целое дело и дорогою потерял его.

Таким образом, независимо от разных отрывочных вы­писок, Корнилович мог списать все дело фрейлины Лопу­хиной при Елисавете Петровне.

Обо всех этих обстоятельствах узнали или вспомнили в Петербурге уже тогда только, когда Корнилович был в ссылке в Чите. Вследствие этого прискакал фельдъегерь из Петербурга и увез Корниловича обратно в крепость. От­крыл ли он или нет, где находились списанные им доку­менты, — неизвестно, но только в Сибирь возвращен он не был, а послан на Кавказ, где был убит или умер от Раны.

Был и еще один член тайного общества, через которого узнавалось многое и притом из самого надежного источни­ка: это Краснокутский. Он был в близких сношениях и, кажется, даже в родстве с Кочубеем, другом и наперсни­ком государя, принадлежавшим к числу тех, которые со­ставляли, по выражению самого государя, русский «Comite du salut public», потому что он представлял относительно России действительно революционное правление, не заду­мывавшееся над какою бы то ни было ломкою. Впрочем, сообщения Кочубея Краснокутскому были не совсем бес­корыстны. Если он и сообщал ему многое, то в замену и сам хотел знать кое-что от него, по крайней мере, в важ­ных случаях. Кочубей знал о существовании тайных об­ществ, но не очень пугался этого, так как в молодости сам прошел период революционного брожения. Он, кажется, смотрел на дело так, что подобное возбуждение молодых умов не бесполезно и предупреждает застой, еще более опасный, нежели возможность революции, до чего, он думал, дело потому никогда не дойдет, что люди, подви­гаясь в возрасте, будут делаться терпеливее, и управление обществом всячески будет оставаться в их руках, и они будут в состоянии обуздывать горячих молодых членов.

Кочубей поэтому заботился только о том, чтоб знать ближайшие намерения и действия общества, когда это зна­ние могло быть прямо приложено к какому-нибудь прак­тическому случаю. Так, например, когда в 1823 году госу­дарь колебался ехать во вторую армию, опасаясь какого-нибудь покушения, то Кочубей прямо спросил Краснокутского: «Есть ли причины чего-нибудь опасаться?» И когда Краснокутский честным словом заверил его, что ничего не будет еще предпринято, то Кочубей в свою оче­редь заверил государя, что ему нечего бояться и что «рес­публиканская» армия примет его отлично. И когда это оп­равдалось на деле, то, разумеется, послужило к усилению доверия государя к Кочубею.

Мы имели уже несколько раз случай упоминать, что правительство знало не только о стремлениях вообще ли­беральной партии, но даже и о существовании тайных об­ществ и цели их, по крайней мере в общих чертах, разу­мея под этим достижение такого преобразования обще­ственного быта, какому и само правительство стремилось в начале царствования Александра I. Нет сомнения, что если и доходили до сведения правительства общие указа­ния о существовании каких-то обществ с либеральными целями, то было много причин, которые удерживали его от преследования. Прежде всего, конечно, многим госу­дарственным лицам, из числа самых приближенных к го­сударю, неловко было бы преследовать людей за те самые идеи и стремления, которые и они некогда разделяли; во-вторых, при существовании многих других обществ фи­лантропических, мистических, масонских и пр., трудно было уловить какой-нибудь определенный оттенок, осо­бенно, пока тайные общества занимались преимуществен­но распространением идей; наконец, могли считать благо­разумным не трогать людей, чтоб именно не произвести или не ускорить взрыва, которого опасались, а считали за лучшее предоставить брожению успокоиться самому со­бою, стараясь только отвлекать людей приманками выго­ды. Много способствовало такой, по-видимому, умеренно­сти правительства и то обстоятельство, что до последнего времени не было положительных доносов, а все сведения правительства о тайных обществах основывались на слухах и на неопределенных указаниях, почерпываемых преиму­щественно из открытых либеральных суждений. Но когда начали поступать доносы о том, что готовится попытка непосредственно изменить форму правления, то прави­тельство решилось разведать дело поближе. Еще в ноябре 1825 года был арестован Вадковский по доносу Шервуда.