Василий Сергеевич Норов, брат Норова (Абрама), бывшего впоследствии министром просвещения, был известен как храбрейший офицер. У него была неприятная история с великим князем Николаем Павловичем, когда он был еще в полку, а великий князь командовал бригадою. Раз великий князь, разгорячась, забылся до того, что взял Норова за пуговицу. Норов оттолкнул руку, сказав: «Не трогайте, ваше высочество, я очень щекотлив». Поэтому, когда Норова после 14 декабря арестовали и привезли во дворец, то Николай Павлович до того разгорячился, что сказал: «Я знал наперед, что ты разбойник, тут будешь», — и начал его осыпать бранью. Норов сложил руки и слушал хладнокровно. Бывший тут свидетелем командир гвардейского корпуса Воинов старался успокоить государя, у которого от сильного раздражения наконец пересекся голос. Воспользовавшись этим, Норов, и сам внутренне взбешенный, перешел, как рассказывал, в наступательное положение и сказал: «Ну-ка еще. Прекрасно. Что же вы стали? Ну-ка еще. Ну-ка».
Государь вышел из себя и закричал: «Веревок. Связать его». Воинов, видя, что сцена дошла до неприличия, забылся и сам и, вскричав: «Помилуйте. Да ведь здесь не съезжая», — схватил Норова за руку и утащил из кабинета.
Кажется, было в расчете следственного комитета не давать нам долго оставаться на одних местах, вероятно, из опасения, что мы сблизимся или между собою, или со сторожами. Поэтому, собственно, в крепости нас часто переводили с одного места на другое. Так и меня перевели из Трубецкого бастиона в Кронверкскую куртину; оттуда к главным воротам и, наконец, когда больше ознакомились с моим значением, — в Алексеевский равелин, составлявший крепость в крепости, или, по простонародному выражению, каменный мешок, который поэтому и заслуживает, чтобы описать его подробнее.
Здание, находящееся в Алексеевской равелине, и составляло собственно государственную тюрьму; все другие помещения в крепости были, так сказать, случайные и временные. Алексеевский равелин имел своего отдельного коменданта и свою постоянную инвалидную роту, которая пользовалась большими льготами, но не имела зато права выхода из крепости, исключая одного ее фельдфебеля, который посылался с необходимыми бумагами в городскую думу, так как содержание здания было отнесено на счет думы по одной из тех странных аномалий, каких в то время оставалось еще множество от старины. Комендант равелина во время нашего заключения был высокий бодрый старик, швед Лилиенанкер, как называли его инвалиды; говорили, что ему было уже около 90 лет. Небольшой мостик соединял равелин с крепостью; со стороны Равелина на нем стояли два инвалида, а со стороны крепости два гвардейских часовых из сменявшегося ежедневно гвардейского караула в крепости.
Когда требовали кого в следственный комитет, осылался плац-адъютант крепости с бумагою о присылке № такого-то. Посланный останавливался на мостике и передавал бумагу начальнику инвалидной команды, выходившему ему навстречу. Это было всегда поздним вечером или ночью. Арестанту надевали на голову черный капор и так вели в следственный комитет, и снимали капор уже в самой комнате заседания комитета. Может быть, это было рассчитано для произведения эффекта. Но так как воровство в России вкрадется везде, то и капоры были сшиты из такого редкого миткаля, что сквозь него можно было видеть все, как через сетку.
Тюремное здание равелина, по треугольной форме этого рода укреплений, было также треугольное. Внутренний дворик, имевший в каждой стороне треугольник до двадцати с небольшим шагов, был обращен в садик и кроме дорожек вдоль стен имел посредине одну только дорожку против дверей. На правой руке этой дорожки была видна еще в мое время в виде небольшой грядки могила княжны Таракановой, что и сделалось известно через меня. Я сообщил о том Михаилу Николаевичу Логинову, а он напечатал в «Русском Архиве».
Комнаты в тюремном здании были обыкновенные, окна большие и четырехугольные, не так, как нарисовано на известной картине Флавицкого «Смерть княжны Таракановой», где окна представлены вверху овальные. Здание само одноэтажное, и, следовательно, также ошибочно показано двухэтажным у Мельникова в его исследовании о княжне Таракановой. Окна имели, разумеется, снаружи железные решетки и были закрашены известкою. Замки у дверей были обыкновенные, и потому не было слышно никогда того шума, который происходил в крепости от отодвигания и задвигания запоров, и как притом в коридорах были постланы толстые маты, то не было даже слышно и шагов часовых. В дверях было маленькое отверстие со стеклом, через которое можно было наблюдать все, что делает арестант в комнате. Отверстие это закрывалось снаружи клеенкою, которая приподнималась, когда надобно было часовому или коменданту заглянуть в комнату. Все печи топились и закрывались из коридора.
Порядок в равелине был следующий: время для вставания не определялось. Каждый вставал, когда хотел, но за этим наблюдали. Лишь только арестант встанет, не пройдет и десяти минут, как является комендант с большим числом сторожей. Пока один подает умываться, другие убирают комнату и приносят чай, если кому он полагается. Горячую воду, впрочем, приносят в чайнике, а самовара не подают. В это время комендант спрашивает о здоровье и ведет иногда и посторонний разговор, но только или об очень отвлеченных предметах, или об очень давней старине. О настоящем же времени, даже о погоде, ничего не скажет. Раз палили из пушек, и я спросил о причине пальбы. «Вы ошиблись, это был верно гром», — отвечал он мне, хотя инвалид и сказал мне после*, что действительно была пальба по случаю коронации.
Обед, вечерний чай и ужин подавали, когда спросим; только последний не позже 9 часов. Ночью горел всегда ночник. Книги давали духовного содержания; только впоследствии, по ходатайству Левашева, мне давали книги из моей библиотеки. По предписанию доктора водили гулять в садик в сопровождении инвалида. В садике было одно хилое деревце и несколько кусточков. Разумеется, кроме стен и неба, ничего не было видно, и, только отойдя во внешний угол и ставши на рундук, прикрывающий сток воды, мы могли видеть архангела с трубою на шпице Петропавловской крепости, как бы символом того, что только в общее воскресение мертвых может надеяться возвратиться к жизни тот, кто раз попал в эту живую могилу.
