Особенно боялся он властолюбия Пестеля. «Что ты толкуешь мне, Михайло Сергеевич, — говорил он Лунину, — ты не знаешь Павла Ивановича (Пестеля), он не только меня, но и тебя повесил бы, даром что ты его приятель». Константин не верил нисколько в расположение народа, которое могло бы оградить его, и когда при въезде его в Россию кричали ему «Ура!», то у разочарованного человека вырывались всегда такие или подобные выражения: «Знаю вас, канальи, знаю. Теперь кричите «Ура!», а если бы потащили меня на лобное место и спросили вас: «Любо ли?» — то вы также бы заорали «любо, любо», как теперь кричите «Ура!».
Таким образом, из всех членов общества осталось со свободными голосами только двое, случайно бывшие тогда за границей, а именно Николай Тургенев и Яков Толстой. Но оба они давно уже были за границею и не могли следить за ходом дела в последнее время в России, а потому и не могли много сказать в пояснение его.
Действия следственного комитета
Всех привлеченных прямо или косвенно к делу по тайным обществам и событиям 14 декабря и по восстанию в Черниговском полку считалось 2500 человек. Не было почти ни одного семейства знатного, богатого, образованного, которое не имело бы тут своего представителя. Не все, однако, были арестованы. Если вначале следственный комитет усиленно доискивался участников, то в последнее время, когда дело начало касаться значительных лиц, он в свою очередь боялся слишком далеко простирать свои исследования. Ни в арестах, ни в исследованиях, ни в присуждении наказаний или освобождений от них не было справедливости, а руководствовались все второстепенными соображениями. Суворова не только не подвергли ответственности, но еще произвели в офицеры; Витгенштейна не тронули; о князе Лопухине, генерал-лейтенанте и дивизионном командире, сказали, что он прощен по молодости лет, тогда как 16-летнего Дивова присудили навечно в работу. К Михайле Орлову ездил всегда брат его, Алексей Орлов, и наперед сказывал ему, о чем его будут спрашивать в комитете и что он должен отвечать.
Главными действующими лицами в комитете были Чернышев [27] и Бенкендорф, которые действовали совершенно недобросовестно и обращались вообще грубо.
Лучше других был Левашев и добродушный Татищев, военный министр. Голицын был у комитета оратором, когда заводились теоретические прения. В исследованиях своих комитет часто увлекался личными предубеждениями и старался не о том, чтоб открыть и обсудить беспристрастно действия, а чтоб непременно во что бы то ни стало обвинить некоторые личности; точно так, как, с другой стороны, кому хотели помочь, относительно тех даже вовсе не принимали показаний. Употреблены были все возможные уловки, обманы, угрозы и льстивые обещания, вследствие чего многие сами на себя возвели разные небылицы, по уверениям, что чем более покажут искренности, тем скорее заслужат прощение. Уверяли постоянно (и даже через подсылаемых священников), что государь хочет только все знать, а затем «удивит Европу» и что, вероятно, всех простит и даже сам даст конституцию. Обвиняемые, видя, какую тактику против них употребляют, и сами искали сбить с толку следователей. Системы для этого употреблялись различные. Одни думали, что необходимо запутать как можно более людей, другие же, что необходимо даже жертвовать своим самолюбием, чтобы спасти других. Впрочем, и та, и другая система употреблялись вместе: первая в приложении к тем личностям, которые играли двусмысленную роль и, подстрекая других, сами старались остаться в стороне, вторая — относительно тех, которые были искренни, но не могли принять участия в деле по причинам, вполне не зависевшим от них.
Были ли пытки в комитете? Если разуметь это в прямом смысле, то я по совести не могу этого утверждать. Говорили о каком-то рубце на лбу Пестеля и предполагали, что ему сдавливали голову. Я, однако же, этого не заметил, встретившись однажды с ним, когда я шел из комитета, а его вели в комитет. Но общее положение содержавшихся в крепости стоило пытки, особенно для тех, кто и без того был нездоров или страдал от ран, как, например, Василий Норов. Надо сказать, что за год перед тем, во время известного наводнения в Петербурге 7 ноября 1824 года крепость была залита водою, которою пропитались вал и стены крепости, так что и в 1825 году была страшная сырость. Вдобавок к тому в каждой амбразуре построены были клетки из сырого леса, и в этих-то клетках и содержали обвиненных. Эти клетки были так тесны, что едва доставало места для кровати, столика и чугунной печи. Когда печь топилась, то клетка наполнялась непроницаемым туманом, так что, сидя на кровати, нельзя было видеть двери на расстоянии двух аршин. Но лишь только закрывали печь, то делался от нее удушливый смрад, а пар, охлаждаясь, буквально лил потоком со стен, так что в день выносили по двадцать и более тазов воды. Флюсы, ревматизмы, страшные головные болезни и пр. были неизбежным следствием такого положения, и в этом смысле пытка была непрерывная. Кормили скверно, потому что было страшное воровство. Основание, на котором судили, было чисто произвольное[28] , и судьи увидели осужденных только тогда, когда читали приговор.
Все основывалось на том, как представил дело следственный комитет, несмотря на то, что в нем постоянно твердили, что «вы можете пояснять свое дело пред судом». Суд разделился только на комиссии для приема дел, но когда перед этими комиссиями заявляли, что дело не полно, что недостает некоторых бумаг, то отвечали: «Вас об этом не спрашивают, а о том только, что те бумаги, которые вам показывают, вашею ли рукою писаны?» И когда некоторые, видя неполноту дела, отказывались подписать, что показанные бумаги принадлежат им, то им говорили: «Ну, так и без вашей подписи обойдутся». И этот отказ подписать действительно не произвел никакого влияния на ход суда. Вследствие этого вышли непростительные ошибки, которые перед судом неминуемо были бы разъяснены. Так, например, когда мы соединены были впоследствии в каземате в Сибири, то открылось, что некоторые члены (Сутгоф и др.) делали показания на Михаила Кюхельбекера, смешавши его с Арбузовым, вследствие чего Кюхельбекер безвинно был присужден на несколько лет в работу.
Теперь остается рассказать о действиях Южного общества, выразившихся в двух эпизодах, — в аресте Пестеля и других членов в Тульчине (главной квартире второй армии) и в восстании Черниговского полка.