Декабрист Павел Пестель

Особенно боялся он властолюбия Пестеля. «Что ты тол­куешь мне, Михайло Сергеевич, — говорил он Лунину, — ты не знаешь Павла Ивановича (Пестеля), он не только меня, но и тебя повесил бы, даром что ты его приятель». Константин не верил нисколько в расположение народа, которое могло бы оградить его, и когда при въезде его в Россию кричали ему «Ура!», то у разочарованного челове­ка вырывались всегда такие или подобные выражения: «Знаю вас, канальи, знаю. Теперь кричите «Ура!», а если бы пота­щили меня на лобное место и спросили вас: «Любо ли?» — то вы также бы заорали «любо, любо», как теперь кричите «Ура!».

Таким образом, из всех членов общества осталось со свободными голосами только двое, случайно бывшие тог­да за границей, а именно Николай Тургенев и Яков Тол­стой. Но оба они давно уже были за границею и не могли следить за ходом дела в последнее время в России, а пото­му и не могли много сказать в пояснение его.

Действия следственного комитета

Всех привлеченных прямо или косвенно к делу по тай­ным обществам и событиям 14 декабря и по восстанию в Черниговском полку считалось 2500 человек. Не было по­чти ни одного семейства знатного, богатого, образованно­го, которое не имело бы тут своего представителя. Не все, однако, были арестованы. Если вначале следственный ко­митет усиленно доискивался участников, то в последнее время, когда дело начало касаться значительных лиц, он в свою очередь боялся слишком далеко простирать свои ис­следования. Ни в арестах, ни в исследованиях, ни в при­суждении наказаний или освобождений от них не было справедливости, а руководствовались все второстепенны­ми соображениями. Суворова не только не подвергли от­ветственности, но еще произвели в офицеры; Витгенштей­на не тронули; о князе Лопухине, генерал-лейтенанте и дивизионном командире, сказали, что он прощен по мо­лодости лет, тогда как 16-летнего Дивова присудили на­вечно в работу. К Михайле Орлову ездил всегда брат его, Алексей Орлов, и наперед сказывал ему, о чем его будут спрашивать в комитете и что он должен отвечать.

Главными действующими лицами в комитете были Чер­нышев [27] и Бенкендорф, которые действовали совершенно недобросовестно и обращались вообще грубо.

Лучше других был Левашев и добродушный Татищев, военный министр. Голицын был у комитета оратором, когда заводились теоретические прения. В исследованиях своих комитет часто увлекался личными предубеждениями и ста­рался не о том, чтоб открыть и обсудить беспристрастно действия, а чтоб непременно во что бы то ни стало обви­нить некоторые личности; точно так, как, с другой сторо­ны, кому хотели помочь, относительно тех даже вовсе не принимали показаний. Употреблены были все возможные уловки, обманы, угрозы и льстивые обещания, вследствие чего многие сами на себя возвели разные небылицы, по уверениям, что чем более покажут искренности, тем ско­рее заслужат прощение. Уверяли постоянно (и даже через подсылаемых священников), что государь хочет только все знать, а затем «удивит Европу» и что, вероятно, всех про­стит и даже сам даст конституцию. Обвиняемые, видя, какую тактику против них употребляют, и сами искали сбить с толку следователей. Системы для этого употребля­лись различные. Одни думали, что необходимо запутать как можно более людей, другие же, что необходимо даже жертвовать своим самолюбием, чтобы спасти других. Впро­чем, и та, и другая система употреблялись вместе: первая в приложении к тем личностям, которые играли двусмыс­ленную роль и, подстрекая других, сами старались остать­ся в стороне, вторая — относительно тех, которые были искренни, но не могли принять участия в деле по причи­нам, вполне не зависевшим от них.

Были ли пытки в комитете? Если разуметь это в пря­мом смысле, то я по совести не могу этого утверждать. Говорили о каком-то рубце на лбу Пестеля и предполага­ли, что ему сдавливали голову. Я, однако же, этого не заметил, встретившись однажды с ним, когда я шел из комитета, а его вели в комитет. Но общее положение со­державшихся в крепости стоило пытки, особенно для тех, кто и без того был нездоров или страдал от ран, как, например, Василий Норов. Надо сказать, что за год перед тем, во время известного наводнения в Петербурге 7 нояб­ря 1824 года крепость была залита водою, которою пропи­тались вал и стены крепости, так что и в 1825 году была страшная сырость. Вдобавок к тому в каждой амбразуре построены были клетки из сырого леса, и в этих-то клет­ках и содержали обвиненных. Эти клетки были так тесны, что едва доставало места для кровати, столика и чугунной печи. Когда печь топилась, то клетка наполнялась непро­ницаемым туманом, так что, сидя на кровати, нельзя было видеть двери на расстоянии двух аршин. Но лишь только закрывали печь, то делался от нее удушливый смрад, а пар, охлаждаясь, буквально лил потоком со стен, так что в день выносили по двадцать и более тазов воды. Флюсы, ревматизмы, страшные головные болезни и пр. были неиз­бежным следствием такого положения, и в этом смысле пытка была непрерывная. Кормили скверно, потому что было страшное воровство. Основание, на котором судили, было чисто произвольное[28] , и судьи увидели осужденных только тогда, когда читали приговор.

Все основывалось на том, как представил дело след­ственный комитет, несмотря на то, что в нем постоянно твердили, что «вы можете пояснять свое дело пред судом». Суд разделился только на комиссии для приема дел, но когда перед этими комиссиями заявляли, что дело не пол­но, что недостает некоторых бумаг, то отвечали: «Вас об этом не спрашивают, а о том только, что те бумаги, кото­рые вам показывают, вашею ли рукою писаны?» И когда некоторые, видя неполноту дела, отказывались подписать, что показанные бумаги принадлежат им, то им говорили: «Ну, так и без вашей подписи обойдутся». И этот отказ подписать действительно не произвел никакого влияния на ход суда. Вследствие этого вышли непростительные ошиб­ки, которые перед судом неминуемо были бы разъяснены. Так, например, когда мы соединены были впоследствии в каземате в Сибири, то открылось, что некоторые члены (Сутгоф и др.) делали показания на Михаила Кюхельбе­кера, смешавши его с Арбузовым, вследствие чего Кю­хельбекер безвинно был присужден на несколько лет в работу.

Теперь остается рассказать о действиях Южного обще­ства, выразившихся в двух эпизодах, — в аресте Пестеля и других членов в Тульчине (главной квартире второй ар­мии) и в восстании Черниговского полка.