Южное общество было чрезвычайно сильно во второй действующей армии и в третьем пехотном корпусе первой армии. Не говоря уже о той поддержке, которую оно всегда могло найти в южных военных поселениях, — не потому, что главный начальник их, граф Витт, был также и сам член общества, но потому, что раздражение в южных поселениях было еще сильнее, нежели в северных, и кровавые сцены в Чугуеве при устройстве поселений были еще у всех в свежей памяти. Чтоб судить о силе Южного общества, достаточно сказать, что членами его были почти вся главная квартира второй армии, офицеры Генерального штаба, семь адъютантов главнокомандующего графа Витгенштейна, два сына его, все без изъятия полковые командиры, почти все бригадные, которых только «удостаивали» принять в члены общества*.
Дивизионные командиры явно благоприятствовали движению идей, и сам начальник штаба, Киселев, играл двусмысленную роль, потому что в его кабинете обсуждались многие отделы «Русской правды**, особенно военный».
Вся артиллерия 3-го пехотного корпуса наполнена была членами общества Соединенных Славян, присоединившихся к Южному обществу. В некоторых кавалерийских полках, как например в Ахтырском гусарском, все офицеры поголовно были членами Южного общества. И вот несмотря на всю эту огромную силу, ее не попытались даже нигде, кроме Черниговского полка, привести в действие, и все по той же причине, которая исказила действия и на севере, — по политической неспособности главного распорядителя. Пестель был, бесспорно, человек большого ума, но ума чисто кабинетного, в практических же действиях обнаруживал всегда большую бестактность и радикальную неспособность. Все соображения его в этих случаях были донельзя ошибочны. Так, будучи уже сам полковым командиром, он не умел привязать к себе солдат, и его суровость к ним, которую он объяснял намерением будто бы нарочно раздражать солдат против правительства, чтоб тем легче побудить их после к восстанию, лучше всего выказала, каким фальшивым расчетом он способен был поддаваться. Восстание Черниговского полка ясно доказало, что солдаты гораздо скорее пойдут за начальниками, которые умеют защищать их от несправедливых требований и бесполезного мучения, нежели за теми, которые показали свое бессилие, как бы хитро и искусно ни старались объяснить им его.
Пестель допустил арестовать себя самым постыдным образом; и бездействие его в решительную минуту тем неизвинительнее, что он был предуведомлен сыном Витгенштейна, что Чернышев приехал именно за тем, чтоб начать аресты по доносам Майбороды, Бошняка и графа Витта, имея уже и еще прежде того предостережение в аресте Вадковского по доносу Шервуда. Необходимо было немедленно арестовать Чернышева и даже самого главнокомандующего, так как и сами сыновья признавали неизбежность этой меры. По-видимому, сначала на это и решились, так как все распоряжения находились уже в руках общества, и в главную квартиру были приведены не в очередь самые надежные полки. Но Пестель все колебался приступить к решительным мерам — и попал в ловушку, так плохо даже поставленную, что, кажется, самый малосмышленый ребенок сейчас бы догадался, что ему тут насторожили западню. Его не решились арестовать в главной квартире, а старались выманить из нее. И вот он принял от Витгенштейна поручение ехать к корпусному командиру Сабанееву с важными бумагами, относящимися будто бы до пограничных дел с Турциею, а что выбор пал именно на него, то это объяснили ему так, что он может и сам быть полезен советами, тогда как та самая важная бумага, которую он вез, и заключала в себе предписание об аресте его, и корпусная квартира Сабанеева была единственным местом, где не было членов общества и преданных Пестелю людей, потому что Сабанеев любил окружать себя единственно так называемыми хамами, т.е. выслуживавшимися из простых людей или низкопоклонниками; разумеется, Пестель немедленно по вручении бумаги и был арестован.
Что же касается до Черниговского полка, то главным виновником неудачи восстания его был командир Ахтырского полка, Артамон Муравьев, человек очень энергичный на словах, но на деле всегда оказывавшийся ничтожным. Он со своим полком должен был идти на прикрытие артиллерии, и вместе с нею соединиться с Черниговским полком. Но когда артиллерийский офицер Андриевич привез ему о том приказание, то он отговаривался тем, что «жена его теперь в ванне», а по отъезде Андриевича вместо того, чтоб вести тотчас же полк, у которого и лошади были уже оседланы, поехал к дивизионному командиру Ридигеру, чтоб узнать, как говорил он, нельзя ли и его преклонить на сторону восстания. Разумеется, там он был арестован. Между тем Черниговский полк, оставленный без артиллерии и кавалерии, мужественно боролся и держался три дня против целой дивизии, но, наконец, должен был уступить, показавши только на опыте, что можно было бы сделать, если бы все члены общества сумели приобрести такое доверие от солдат, как Сергей Муравьев-Апостол.
В следственном комитете были поражены, с одной стороны, знанием всех так называемых государственных тайн и вообще настоящего положения государства, которое обнаружили многие члены тайных обществ, а с другой — силою аргументов, которые извлекались из этого знания. Все это, конечно, было скрыто в донесении следственной комиссии, но производило тем не менее до того сильное впечатление на членов ее, что нередко, не зная, чем опровергать допрашиваемого, его выводили из присутствия на некоторое время, чтобы приготовить возражение и дальнейшие вопросы. Более всего мучило их желание дознаться, через кого могли мы получить такие сведения и не было ли между нашими соучастниками важных лиц; особенно добивались показаний насчет Филарета, бывшего тогда уже архиепископом Московским, и Сперанского.