Обеспечив удовлетворение насущных потребностей и спокойствие казематского общества в настоящем, доста­вив каждому в собственное его распоряжение столько средств, сколько должно было справедливо требовать, я хотел, чтоб дальнейшие действия наши, относящиеся к обеспечению будущего по выходе из каземата на поселе­ние и к развитию образования, поставлены были уже в зависимости отчасти и от собственной предусмотрительно­сти и заботы; иначе могла быть открыта дверь тем же зло­употреблениям, которые я старался изгнать вообще из вза­имных отношений наших и, пожалуй, еще даже и боль­шим. Пребывание в каземате во всяком случае было для большей части кратковременно в сравнении с предстоя­щим вечным поселением; притом в каземате затруднитель­ное положение кого-нибудь из товарищей все-таки кололо всем глаза и порождало неприятное чувство для всех; а потому так или иначе вызывало на устранение. Но если бы пришлось представить участь положения или обеспечения личным отношениям, то зависимость от них явилась бы еще суровее, и различие между положением деликатным и неделикатным еще резче. Это до такой степени оказалось справедливо, что, несмотря на все принятые меры к пре­дупреждению этого, все-таки не обошлось без злоупотреб­лений, как будет показано впоследствии, и поэтому мож­но судить о том, что было бы еще, если бы не было проти­водействия.

Вместе с Пущиным и Мухановым составил я артель взаимного вспомоществования для обеспечения по выходе на поселение, основанную на добровольном соглашении. Артель эта, по сокращению, называлась малою для отли­чия от общей артели, которую с тех пор начали называть большою. Основанием ее служил взнос десяти процентов со всего получаемого в личное распоряжение, из какого бы ни было источника. Например, лица, ничего собствен­но не имевшие, но получавшие из большой артели 500 руб., из которых за отделением на общие расходы оставалось им более 250 руб., немного более или менее, смотря по деше­визне припасов, а следовательно, расходов на общее со­держание, вносили около 25 руб. в год, но если кто-нибудь из них получал деньги из России или начал брать за рабо­ту на товарищей в каземате, то должен был вносить десять процентов и с этих сумм. Конечно, такие случаи были редки, но они успокаивали совесть неимущих, представ­ляя им равенство участия и риска, если не в действитель­ности, то в возможности. Общая сумма, образуемая из та­ких взносов, увеличивалась, кроме того, оборотами, свой­ственными всем подобного рода банкам или учреждениям вообще. Этот банк назывался заемный банк. Особенно охотно прибегало к нашей кассе второстепенное купечество и раз­ного рода торговцы. Они охотно давали по два процента в месяц, тогда как прежде, занимая у чиновников или ка­питалистов, они платили в иной месяц и десять процен­тов, например, во время Верхнеудинской ярмарки, когда обязаны были уплатить кредиты, чтобы получить новый кредит. Много добра сделала эта касса, давая взаймы чест­ным ремесленникам и рабочим необходимые суммы на покупку инструментов и материала и на постройку домов, которые от отдачи внаймы нередко окупали в два, в три года заемный капитал и с процентами.

Но чаще всех прибегали к этой кассе самые богатые наши товарищи, у которых, по беспорядочности хозяй­ства от избытка богатства, никогда почти не бывало де­нег, и жили они все в долг.

Результатом учреждения малой артели было то, что так как многие, хотя делали взносы, но отказывались полу­чить что-либо из нее, то накопившиеся суммы были дос­таточны, чтобы не только снабжать отправлявшихся на поселение, но и оказывать пособие и впоследствии; и даже по распущении каземата артель, продолжавшая действо­вать, давала пособие и вдовам и детям наших товарищей.

Оставалось, наконец, завершить полное удовлетворе­ние наших потребностей, выведя из-под личной зависи­мости и образование, как выведено было из-под нее обес­печение каждого в каземате и на поселении. Выше было сказано, что при совместном житье в общих комнатах по­неволе и журналы, и книги поступали в общее распоряже­ние, хотя порядка в пользовании и не могло быть. Но когда стали жить в Петровском заводе по отдельным но­мерам, то и выходило, что один и захватывал или выпра­шивал у получавших много; держал долго, а другие в это время не могли ничего добиться. Кроме того, самая вы­писка тех или других книг и газет зависела от случая и личного вкуса выписывавшего. Вот почему для уничтоже­ния этого внутреннего и внешнего беспорядка в чтении и учредили мы с Митьковым и Волконским арчрль для вы­писки и чтения газет и книг. Подписная цена была по 10 руб. в год, и участники обязывались сверх того получа­емые лично ими газеты и книги давать на чтение не иначе как через артель, чтобы внести правильность, справедли­вость и равенство очереди в чтении. Весь каземат захотел участвовать и в этой артели, но управление ее было неза­висимо от хозяйственного управления. Я был выбран заве­довать выпискою и чтением, а так как это не отклоняло меня от моих занятий на столько, на сколько бы отклони­ло занятие по хозяйству, то я и не отказывался.

Порядок установлен был следующий: определение вы­писки делалось по большинству голосов. Выписка делалась на имя дам. Получаемые журналы присылались нераспеча­танными ко мне. Для каждого журнала и газеты была своя особливая очередь; если, например, одну почту они начи­нались с такого-то отделения, то следующую почту посы­лались в следующее отделение по порядку номеров их (всех отделений было в каземате по официальному счету 12). Газеты и журналы пришивались к папке, к которой при­шивался и список лиц, обязанных расписаться в получе­нии. Газеты давались на два часа, журналы на двое суток, за продержание сверх срока платился штраф. Если же кто желал делать выписки или прочитать вторично, то обозна­чал, что просит о вторичной присылке по окончании оче­реди. Таким образом было обеспечено всем правильное пользование чтением, и самое умственное занятие сдела­лось правильным и систематическим, а потому и более полезным. В самой выписке соблюдались возможная пол­нота и разумное соображение. Слишком специальные жур­налы представлялись уже личной выписке.

Нечего и говорить, что при той свободе внутренней жизни и полном отсутствии всяких препятствий для про­явления идей и чувств, какие были в каземате, и религи­озное чувство не только как личная потребность человека, но и как один из общественных элементов, неизбежно должно было проявиться во всевозможных видах, и при­том так же, как и везде, не только в правильном и закон­ном выражении, но и злоупотребляемое для прикрытия личных страстей и выгод. Один из вопросов, относящихся сюда и сильно взволновавший общество, был вопрос об уместности или нет постройки церкви в каземате на наш собственный счет.

Выше было сказано, что несмотря на все стеснения, которым правительство желало нас подвергнуть, чтобы совершенно отрешить нас от сообщения с кем бы то ни было, кроме поставленного над нами начальства, и оно не отважилось воспретить нам посещение церкви по крайней мере в день причащения Святых Тайн. Постройкою церкви в каземате мы не только разрывали добровольно после­днюю нашу связь с живым внешним обществом, но и присваивали себе не принадлежащее нам право иметь вли­яние на участь будущих узников каземата, и даже, может быть, дали бы повод к поддержанию этого здания и к неправильному заключению в него, благо оно бы суще­ствовало. Кроме того, для меня ясно было, что побужде­ния в этом деле далеко не чисты у всех. Некоторые лица, из числа наиболее хлопотавших о том, не могли удержать­ся, чтобы не высказать заранее надежд на привилегиро­ванное положение для удобств их и тщеславия, и таким образом готовили из самой церкви поприще соперничества и раздоров, не свойственных нашему достоинству.

Люди, восставшие против постройки церкви в казема­те, были правы в существенном аргументе, что даже боль­шинство не имеет права навязывать такие решения, кото­рые не относятся ко внутреннему устройству нашего быта, а посягают на нравственную сферу, на свободу совести и на отношения наши к правительству. Кроме вышеизло­женного опасения, многие еще говорили, что теперь, если кто не ходит в церковь, то это легко объясняется общими всем затруднениями; при постройке же церкви в каземате начальство, пожалуй, еще вздумает замечать тех, кто не ходит, и это подаст повод к ханжеству и лицемерию; а на то, что настоящее начальство, по-видимому, мало о том заботится, нельзя еще полагаться, как потому, что это может еще быть притворством с его стороны, так и пото­му, что по престарелости коменданта с часу на час можно ожидать его смерти и присылки нового коменданта; а что правительство склонно к такому наблюдению, это дока­зывалось присылкою религиозных книг, о чем упомянуто было выше.

К несчастию, правильное решение вопроса по сущнос­ти дела, а не по скрытым убеждениям, чрезвычайно зат­руднилось тем, что большая часть противников постройки были люди не религиозные, и их сопротивление объясня­лось из этого источника, те же, которые выдавали себя всегда за людей религиозных, как ни были убеждены в справедливости доводов против постройки церкви, боя­лись высказаться в этом смысле из опасения, чтобы не заподозрили и их религиозность, и чтобы не усилить через это антирелигиозную партию. Успели уже перессориться, перебраниться, но дело ничем не решалось. Ни та, ни дру­гая партии не отважились пускать его на голоса; каждая опасалась, чтобы не обнаружилась при этом сила против­ной партии, что могло бы иметь и другие невыгодные для нее последствия.

В таком положении все снова обратились ко мне. Люди религиозные не сомневались в моей религиозности, люди антирелигиозные — в моем беспристрастии и в таком ува­жении к нравственной свободе другого, что были убежде­ны, что я не решусь никогда действовать на убеждения другого, ни внешним побуждением, ни искусственною уловкою. Согласились поэтому предложить мне первому на подписание подачу голосов в пользу того или другого пред­ложения. Каждая партия выбрала депутата, которые носи­ли подписной лист вместе, наблюдая один за другим, что­бы не было влияний на убеждение в подписи в том или другом смысле. Я подписался первый и притом против по­стройки и требовал собранные 12 тысяч употребить на по­стройку церкви в заводе, как в удовлетворение существен­ной потребности для завода, так и в память нашего в нем пребывания. Мнение мое и мотивировал подробно, и оно увлекло за собою огромное большинство. Несогласных ока­залось всего человек десять, из которых большая часть притом добивались постройки церкви в каземате вовсе не из религиозных побуждений.