Обеспечив удовлетворение насущных потребностей и спокойствие казематского общества в настоящем, доставив каждому в собственное его распоряжение столько средств, сколько должно было справедливо требовать, я хотел, чтоб дальнейшие действия наши, относящиеся к обеспечению будущего по выходе из каземата на поселение и к развитию образования, поставлены были уже в зависимости отчасти и от собственной предусмотрительности и заботы; иначе могла быть открыта дверь тем же злоупотреблениям, которые я старался изгнать вообще из взаимных отношений наших и, пожалуй, еще даже и большим. Пребывание в каземате во всяком случае было для большей части кратковременно в сравнении с предстоящим вечным поселением; притом в каземате затруднительное положение кого-нибудь из товарищей все-таки кололо всем глаза и порождало неприятное чувство для всех; а потому так или иначе вызывало на устранение. Но если бы пришлось представить участь положения или обеспечения личным отношениям, то зависимость от них явилась бы еще суровее, и различие между положением деликатным и неделикатным еще резче. Это до такой степени оказалось справедливо, что, несмотря на все принятые меры к предупреждению этого, все-таки не обошлось без злоупотреблений, как будет показано впоследствии, и поэтому можно судить о том, что было бы еще, если бы не было противодействия.
Вместе с Пущиным и Мухановым составил я артель взаимного вспомоществования для обеспечения по выходе на поселение, основанную на добровольном соглашении. Артель эта, по сокращению, называлась малою для отличия от общей артели, которую с тех пор начали называть большою. Основанием ее служил взнос десяти процентов со всего получаемого в личное распоряжение, из какого бы ни было источника. Например, лица, ничего собственно не имевшие, но получавшие из большой артели 500 руб., из которых за отделением на общие расходы оставалось им более 250 руб., немного более или менее, смотря по дешевизне припасов, а следовательно, расходов на общее содержание, вносили около 25 руб. в год, но если кто-нибудь из них получал деньги из России или начал брать за работу на товарищей в каземате, то должен был вносить десять процентов и с этих сумм. Конечно, такие случаи были редки, но они успокаивали совесть неимущих, представляя им равенство участия и риска, если не в действительности, то в возможности. Общая сумма, образуемая из таких взносов, увеличивалась, кроме того, оборотами, свойственными всем подобного рода банкам или учреждениям вообще. Этот банк назывался заемный банк. Особенно охотно прибегало к нашей кассе второстепенное купечество и разного рода торговцы. Они охотно давали по два процента в месяц, тогда как прежде, занимая у чиновников или капиталистов, они платили в иной месяц и десять процентов, например, во время Верхнеудинской ярмарки, когда обязаны были уплатить кредиты, чтобы получить новый кредит. Много добра сделала эта касса, давая взаймы честным ремесленникам и рабочим необходимые суммы на покупку инструментов и материала и на постройку домов, которые от отдачи внаймы нередко окупали в два, в три года заемный капитал и с процентами.
Но чаще всех прибегали к этой кассе самые богатые наши товарищи, у которых, по беспорядочности хозяйства от избытка богатства, никогда почти не бывало денег, и жили они все в долг.
Результатом учреждения малой артели было то, что так как многие, хотя делали взносы, но отказывались получить что-либо из нее, то накопившиеся суммы были достаточны, чтобы не только снабжать отправлявшихся на поселение, но и оказывать пособие и впоследствии; и даже по распущении каземата артель, продолжавшая действовать, давала пособие и вдовам и детям наших товарищей.
Оставалось, наконец, завершить полное удовлетворение наших потребностей, выведя из-под личной зависимости и образование, как выведено было из-под нее обеспечение каждого в каземате и на поселении. Выше было сказано, что при совместном житье в общих комнатах поневоле и журналы, и книги поступали в общее распоряжение, хотя порядка в пользовании и не могло быть. Но когда стали жить в Петровском заводе по отдельным номерам, то и выходило, что один и захватывал или выпрашивал у получавших много; держал долго, а другие в это время не могли ничего добиться. Кроме того, самая выписка тех или других книг и газет зависела от случая и личного вкуса выписывавшего. Вот почему для уничтожения этого внутреннего и внешнего беспорядка в чтении и учредили мы с Митьковым и Волконским арчрль для выписки и чтения газет и книг. Подписная цена была по 10 руб. в год, и участники обязывались сверх того получаемые лично ими газеты и книги давать на чтение не иначе как через артель, чтобы внести правильность, справедливость и равенство очереди в чтении. Весь каземат захотел участвовать и в этой артели, но управление ее было независимо от хозяйственного управления. Я был выбран заведовать выпискою и чтением, а так как это не отклоняло меня от моих занятий на столько, на сколько бы отклонило занятие по хозяйству, то я и не отказывался.
Порядок установлен был следующий: определение выписки делалось по большинству голосов. Выписка делалась на имя дам. Получаемые журналы присылались нераспечатанными ко мне. Для каждого журнала и газеты была своя особливая очередь; если, например, одну почту они начинались с такого-то отделения, то следующую почту посылались в следующее отделение по порядку номеров их (всех отделений было в каземате по официальному счету 12). Газеты и журналы пришивались к папке, к которой пришивался и список лиц, обязанных расписаться в получении. Газеты давались на два часа, журналы на двое суток, за продержание сверх срока платился штраф. Если же кто желал делать выписки или прочитать вторично, то обозначал, что просит о вторичной присылке по окончании очереди. Таким образом было обеспечено всем правильное пользование чтением, и самое умственное занятие сделалось правильным и систематическим, а потому и более полезным. В самой выписке соблюдались возможная полнота и разумное соображение. Слишком специальные журналы представлялись уже личной выписке.
Нечего и говорить, что при той свободе внутренней жизни и полном отсутствии всяких препятствий для проявления идей и чувств, какие были в каземате, и религиозное чувство не только как личная потребность человека, но и как один из общественных элементов, неизбежно должно было проявиться во всевозможных видах, и притом так же, как и везде, не только в правильном и законном выражении, но и злоупотребляемое для прикрытия личных страстей и выгод. Один из вопросов, относящихся сюда и сильно взволновавший общество, был вопрос об уместности или нет постройки церкви в каземате на наш собственный счет.
Выше было сказано, что несмотря на все стеснения, которым правительство желало нас подвергнуть, чтобы совершенно отрешить нас от сообщения с кем бы то ни было, кроме поставленного над нами начальства, и оно не отважилось воспретить нам посещение церкви по крайней мере в день причащения Святых Тайн. Постройкою церкви в каземате мы не только разрывали добровольно последнюю нашу связь с живым внешним обществом, но и присваивали себе не принадлежащее нам право иметь влияние на участь будущих узников каземата, и даже, может быть, дали бы повод к поддержанию этого здания и к неправильному заключению в него, благо оно бы существовало. Кроме того, для меня ясно было, что побуждения в этом деле далеко не чисты у всех. Некоторые лица, из числа наиболее хлопотавших о том, не могли удержаться, чтобы не высказать заранее надежд на привилегированное положение для удобств их и тщеславия, и таким образом готовили из самой церкви поприще соперничества и раздоров, не свойственных нашему достоинству.
Люди, восставшие против постройки церкви в каземате, были правы в существенном аргументе, что даже большинство не имеет права навязывать такие решения, которые не относятся ко внутреннему устройству нашего быта, а посягают на нравственную сферу, на свободу совести и на отношения наши к правительству. Кроме вышеизложенного опасения, многие еще говорили, что теперь, если кто не ходит в церковь, то это легко объясняется общими всем затруднениями; при постройке же церкви в каземате начальство, пожалуй, еще вздумает замечать тех, кто не ходит, и это подаст повод к ханжеству и лицемерию; а на то, что настоящее начальство, по-видимому, мало о том заботится, нельзя еще полагаться, как потому, что это может еще быть притворством с его стороны, так и потому, что по престарелости коменданта с часу на час можно ожидать его смерти и присылки нового коменданта; а что правительство склонно к такому наблюдению, это доказывалось присылкою религиозных книг, о чем упомянуто было выше.
К несчастию, правильное решение вопроса по сущности дела, а не по скрытым убеждениям, чрезвычайно затруднилось тем, что большая часть противников постройки были люди не религиозные, и их сопротивление объяснялось из этого источника, те же, которые выдавали себя всегда за людей религиозных, как ни были убеждены в справедливости доводов против постройки церкви, боялись высказаться в этом смысле из опасения, чтобы не заподозрили и их религиозность, и чтобы не усилить через это антирелигиозную партию. Успели уже перессориться, перебраниться, но дело ничем не решалось. Ни та, ни другая партии не отважились пускать его на голоса; каждая опасалась, чтобы не обнаружилась при этом сила противной партии, что могло бы иметь и другие невыгодные для нее последствия.
В таком положении все снова обратились ко мне. Люди религиозные не сомневались в моей религиозности, люди антирелигиозные — в моем беспристрастии и в таком уважении к нравственной свободе другого, что были убеждены, что я не решусь никогда действовать на убеждения другого, ни внешним побуждением, ни искусственною уловкою. Согласились поэтому предложить мне первому на подписание подачу голосов в пользу того или другого предложения. Каждая партия выбрала депутата, которые носили подписной лист вместе, наблюдая один за другим, чтобы не было влияний на убеждение в подписи в том или другом смысле. Я подписался первый и притом против постройки и требовал собранные 12 тысяч употребить на постройку церкви в заводе, как в удовлетворение существенной потребности для завода, так и в память нашего в нем пребывания. Мнение мое и мотивировал подробно, и оно увлекло за собою огромное большинство. Несогласных оказалось всего человек десять, из которых большая часть притом добивались постройки церкви в каземате вовсе не из религиозных побуждений.