«А что, ваше высокородие, не слыхать ли чего нового, а мы таки крепко напужались, так и ждем какой новой беды», — говорили мне казаки деревни Титовой, недалеко от Читы. «Отчего так?» — «Да вот, ваше высокородие, приехали к нам на днях Корсаков и Сеславин, вошли в одну избу и спросили, нет ли у нас водки? Вот мы и подумали, что за притча такая? Кабы с охоты или с доро­ги, дело понятное, а то прямо из города, из атаманского дома, почитай и версты прямиком не будет. Как не быть водки, подали по рюмке. Пошли в другую избу: хозяйка, давай чаю! С девками дурачатся, ребятам бросают гривен­ники. На что это? Думаем: ну какая им с нами компания? Вот мы и толкуем: значит это не к добру. Одному, другому бросят гривенник, а после со всех, сколько ни есть, де­сятки рублей и выжмут».

Я никогда не входил в дом простого человека без осо­бенной нужды, а тем менее ради популярности; никогда не участвовал нигде для этого в их празднествах или гу­лянках, а являлся всегда по призыву их посмотреть боль­ного, принести ему лекарство или другое какое пособие; но мой дом был открыт каждому и днем и ночью, и я никогда не имел обычая запирать свой кабинет, когда был дома, или свою спальню. Если кому было необходимо до меня дело, хоть бы ночью, то прислуга не имела права отказывать в доступе ко мне из опасения обеспокоить меня.

Она обязана была сейчас же доложить мне, и я могу те­перь же привести пример, как я действовал иногда в по­добных случаях.

Это было, когда Чита была сделана уже городом. По­лицмейстер, желая сорвать взятку с новоприезжего с се­мейством купца, схватил его и посадил в острог. Бедная жена его, не успевшая еще осмотреться на квартире, по совету хозяина дома прибежала ко мне ночью рассказать все дело. Убедясь в законности его, я велел заложить сани и безотлагательно отправился с нею к губернатору. Разбу­див его, я до тех пор не вышел из его спальни, пока не вынес с собою два письменных приказания: одно о не­медленном освобождении купца, другое о смене полиц­мейстера.

Но, не отступая никогда ни перед какою неприятнос­тью, ни перед каким пожертвованием для действия в за­щиту народа, стараясь всячески об его образовании и об улучшении его быта, я нисколько не скрывал от себя его недостатков, и так же решительно обличал их и противо­действовал им, как решительно боролся против его угне­тателей. Доброе мнение его обо мне было нужно мне для его пользы, а не для моего тщеславия. Доверие его ко мне должно было быть делом справедливости, но для приобре­тения его я не заискивал никогда расположения народа, потворствуя его слабостям; напротив, всегда строго гово­рил с ним об его недостатках, которыми он усиливает и без того уже тяжелое положение свое, о пьянстве, ленос­ти, непредусмотрительности и пустых сетованиях.

Вот, например, образец одного из обычных разговоров: является казак из станицы, сообщает о разных незаконных проделках начальников, представляя точные доказатель­ства в подтверждение рассказанного (иногда и письмен­ные документы), зная, что я голословных показаний и сплетен не принимаю. Вижу, что незаконные поборы и наряды становятся выше сил. Начинаются в его стороны сетования и разные причитания. Я останавливаю его заме­чанием, этим ничему не поможешь. «А вот ты лучше ска­жи мне, зачем ты в городе?»

Всегда оказывается, что или соли, или кирпичного чаю взять; но для меня ясно, что это только предлог для пус­того шатанья.

«Ну вот видишь, — говорю я ему тогда, — все это худо, и я, как вы и сами знаете, сколько могу, против­люсь этому, да теперь, дело не в том, а как бы самому тебе делать так, чтобы уменьшить тягость, это вот от нас зависит, а до чужих дел если и доберемся, то еще не скоро. Зачем же ты теряешь время, а не работаешь?»

«Да что, батюшка, никакой работы нет».

«Как нет? Вот бы ты вырубил лесу, да очистил его, чем мотаться в городе; зимою помаленьку бы вывез, или хоть и теперь, чем морить лошадь — ездить по городу попусту. А там, если весною будет опять наряд, то у тебя лес готов, и ты не станешь отрываться от пахоты или метаться как угорелый, где бы купить лесу, да еще за дорогую цену. У тебя теперь идет время даром, а работай ты теперь, вот лес у тебя был бы готов, деньги в кармане. Если же не будет наряда на поставку леса, ты продашь его: в городе теперь постройка, всякий охотно купит за налич­ные; у тебя будет чем уплатить повинности, и ты не ста­нешь продавать за бесценок для этого лошадь или корову — выгода двойная», и т.д.

Общественная моя деятельность в Чите начала разви­ваться следующим образом: не теряя нисколько времени, даже прежде, нежели устроил я свой собственный домаш­ний быт, я обратил полное внимание на улучшение хозяй­ства у народа, на устройство правильного медицинского ему пособия и на его образование. Для первого я выписал много различных хороших семян для даровой раздачи на опыты и доступных разумению простых людей руководств, а также и чертежей простых машин, и таким образом ввел, например, со второго же года употребление молотильных катков. Относительно медицинского пособия надо сказать, что дом моей тещи с давних пор был уже прибежищем для всех, кто желал получить бесплатно совет и лекарство. Я привел все это в правильную по возможности систему, выписал хорошие популярные руководства, наиболее не­обходимые лекарства и устроил огород лекарственных трав. Наконец, относительно образования я настоял на возоб­новлении крестьянской и казачьей школы, закрывшихся было от недостатка учебных пособий, снабдив школы всем необходимым; и как только немного удосужился от до­машних забот и устроил удобное для школы помещение в своем доме, то сейчас же занялся и сам обучением.

Надо, впрочем, сказать, что первые столкновения мои с местными властями начались именно по поводу обуче­ния. Начались тайные доносы от местного священника, несмотря на то, что он облагодетельствован был и мною, и покойным тестем. Разумеется, главным побуждением была зависть. До открытия школ несколько человек преимуще­ственно из выгнанного и даже расстриженного духовен­ства промышляли бестолковым обучением, платя, разуме­ется, за это и священнику, и местным начальникам, так как не имели права обучать. Доносы эти не имели, конеч­но, никаких последствий, кроме неприятной переписки. Дело в том, что главные начальники разных управлений сами уже нуждались во мне. Вскоре Чита стала центром, куда начали обращаться все за советом и указанием. Одни за другими начали являться ко мне и искать у меня, кто нужных сведений, кто совета, начальники гражданского и горного управления, комиссия министерства государствен­ных имуществ. Кяхтинское купечество, игравшее роль ари­стократии в крае, юрист-консульт министерства юстиции, посланный для изысканий, необходимых для составления уложения о наказаниях (которое я все прочел прежде, не­жели оно было обнародовано), ученые путешественники, начальники учебной части по Иркутской губернии, нако­нец, губернаторы, генерал-губернаторы, архиереи и комис­сия сенаторской ревизии с самим сенатором во главе. Таким образом, требуя от меня мнения и совета, они сами были поставлены в необходимость открывать мне все и сообщать подлинные (иногда самые секретные) документы, — и я мало-помалу был введен во все правительственные и на­чальственные предначертания и распоряжения и мог свои­ми мнениями и советами изменять и направлять их.