Моя предусмотрительность и мои предостережения

Я с самого начала сразу заметил непрочность основ ус­тройства, принимаемых казематским обществом, и нрав­ственную опасность, как для целого общества, так и для каждого лица отдельно, оттого, что, основав все на увле­чении чувства, не анализировали его свойств и не заботи­лись упрочить его разумным сознанием и соответственны­ми мерами. Вследствие этого случайное принимали как бы за возможное навсегда; дело, истекавшее из вещественной необходимости — за сознательно-добровольное; отвлечен­ное понятие принимали за чувство оттого только, что в данном случае оно прилагалось к личностям, к которым чувство могло относиться независимо даже от того, имеют ли его вообще ко всем, к кому оно должно по долгу относиться; и наконец, что в самом стремлении к свободе не сознавали еще тех единственных оснований, на которых стремление это бывает истинно и прочно.

Вследствие этого и были предложены мною с самого женачала многие меры, необходимые, во-первых, для упрочения правильных оснований вещественного быта и вза­имных отношений; во-вторых, для обеспечения, насколь­ко возможно, каждого лица и в будущем, а через то обес­печения всем душевного спокойствия, которое дозволило бы нам всецело устремиться к нравственным целям; и на­конец, для общего нравственного влияния нашего на вне­шних, — проявлением примера и образца плодов разум­ной свободы. Меры эти, сначала непонятные, возбуждав­шие иногда даже вражду, были не менее того все осуще­ствлены после трехлетней упорной борьбы моей, благода­ря строгой их справедливости, соответствию действитель­ным потребностям и настойчивости, с какою я действо­вал, убеждая всех не только словом, но еще более соб­ственным примером.

И вот для этого-то, для нашей мрачной будущности, вероятности недостатка и лишений, возможных для нас, я противопоставил привычку к строгому воздержанию, к добровольному лишению себя и того даже, чего не лишало нас наше тяжелое положение. Через это я возвратил себе не только нравственную свободу, но и отнял в будущем всякую власть над собою у всяких попыток искушать меня выгодою и удовольствиями и угрожать какими бы то ни было лишениями. Шаткость чувства, неопределенность и неясность стремлений я старался устранить основательным изучением, не отступая от проверки всех оснований, от переучиванья каждой науки с самого начала; а чтобы от­влеченное учение не привело к равнодушию и привычке смотреть на все и на всех с отвлеченной точки зрения, без всякого сердечного участия, и не приучило бы доволь­ствоваться холодным созерцанием и знанием, оставаясь в эгоистическом бездействии, я поставил себе правилом, что как бы ни дорожил я своими занятиями, покидать даже самое занимательное для меня, хоть бы в самом интерес­ном месте, если только являлась необходимость моего не­посредственного содействия кому-нибудь в болезни, в уче­нии и пр., или обществу для обсуждения и устройства его дел. Вследствие этого почти 14 лет я не знал другой пищи, кроме овощей, занимался науками 18 часов в сутки, но был также при каждом трудном больном, учил каждого желающего, чему мог только учить, был непременным участником во всех совещаниях, комиссиях, обсуждениях, касающихся общественных дел и, кроме того, по выбору был и хозяином, и казначеем, и распорядителем чтений.

Все меры, имеющие целью устройство казематского об­щества, обеспечение каждого в будущем, умственное и нравственное развитие всех, были предложены и проведе­ны мною и осуществились в трех главных учреждениях: большой, или казематской артели; малой, или поселенчес­кой и книжной артели для выписки и чтения книг.

Относительно вещественного быта надо сказать, что вначале в каземате все было общее, что и принималось всеми за идеал взаимных отношений, а людьми религиоз­ными даже будто бы за возобновление христианской об­щины. Но эта общность, если и была следствием отчасти хорошего побуждения чувства, взаимного благорасполо­жения друг к другу, то вместе с тем была также делом и необходимости, пока все жили в одном каземате, даже в одной горнице. В таком положении естественно, что нельзя было получить ничего никому, чтобы оно не было извест­но всем и не служило бы для всех, так что если кто чем не пользовался, то разве только потому, что сам уже не хотел. Поэтому, не говоря уже о том, что вещи, которые и не могли иначе заказываться, как для всех (как например, стол, чай, мытье белья, полов, баня, церковные требы, прислуга и др.), по необходимости уже были общими, но даже в случае, если присылали, например, кому-нибудь из товарищей наших жены их что-нибудь съестное (куша­нье, чай, сахар, кофе и пр.), все это ставилось на общий стол, потому что другого стола не было, да и прятать было некуда. Поэтому тот, кому это присылалось, не имея воз­можности пользоваться этим отдельно, спешил всегда сам предлагать это на общее употребление, как бы совес­тясь выказать, что имеет какое-нибудь преимущество над другими, что хочет пользоваться какими-нибудь привиле­гиями, нарушающими общее равенство.

Присылались ли какие-нибудь другие вещи, посылки из России, их и выдавали открыто для всех, да и негде было держать отдельно, так что поневоле все лежало вмес­те, а как притом нужда каждого была открыта для всех, то и было бы странно и неестественно, чтобы хозяин вещей не предложил из них то, в чем видел, что нуждались дру­гие, когда все знали, что у него это есть; а беречь вещи, ненужные себе в настоящем для какого-то неизвестного будущего, представлявшегося таким темным и безнадеж­ным, показалось бы не только крайне эгоистическим, но и глубоко смешным.

Доставлялись ли кому книги и газеты, и их клали тоже на общий стол, на общее употребление, потому что и чи­таться они могли большею частью только вместе, вслух, так как отдельное чтение и по тесноте, и по шуму почти невозможно, и, может быть, только я один и мог зани­маться, потому что вставал утром в четыре часа и мог пользоваться таким образом общею тишиною для отдель­ного занятия.

Наконец, если и получались на чье имя деньги, то и они также поступали вначале в общую кассу, как потому, что самое получение денег свыше определенной меры обус­ловливалось целью вспоможения товарищам, так и пото­му, что в том положении общежития, в каком мы тогда находились, всякий расход мог делаться только на такие вещи, которые почти все поступали на общее же употреб­ление; а накоплять деньги на свое имя было даже невы­годно, так как значительные суммы отсылались на хране­ние в Иркутск и, следовательно, почти что терялись для того лица, которому присылались, потому что даже неза­висимо от злоупотреблений, от прямой кражи наших де­нег чиновниками в Иркутске, чему были засвидетельство­ванные официальные примеры, деньги в значительном количестве не могли быть выданы и при выходе на посе­ление, а в случае смерти должны были прямо поступать в поселенческий капитал, как и случилось, например, со всею собственностью М.Ф.Митькова и др.

Совершенство как отдельного человека, так и челове­ческих обществ, сила и правильность их действий обус­ловливаются совокупным действием всех сил и способнос­тей их. Поэтому-то необходимо, чтобы в постепенном раз­витии и естественном преемстве этих сил и способностей развитие каждой последующей не совершалось за счет ут­раты предшествующих, не сопровождалось разрушением их, а напротив, само почерпывало еще силу, равно как и усилие и обеспечение правильности своего собственного действия, в сохранении полноты и свежести всего предше­ствовавшего. Это требовалось всегда и инстинктивно, и сознательно, выражаясь как в желаниях, так и в опреде­ленных требованиях, чтобы сила и чистота чувства соеди­нились с мудростью разума.