Он посмотрел на меня нерешительно.

«Дайте подорожную его», — сказал я. Смотрю: подо­рожная нашему новоназначенному посланнику в Китае, Влангали. «Ба, ба, вот встреча, — подумал я, — да это сын бывшего моего учителя эллинского языка».

Иду с ним знакомиться. Объяснились и очень были рады знакомству друг с другом.

«Да что же тут сидите?» — спросил я.

«Да просто не только лошадей не дают, да и не могу дозваться никого; два раза посылал за заседателем — ней­дет».

«Вот видите ли, — сказал я ему, смеясь, — вы едете из такой страны и в такую<a "#_ftn57" style="mso-footnote-id: ftn57;" title="">[57] , которые обе обыкновенно счи­тают образцами беспорядка и бестолковщины, а, конеч­но, согласитесь, что ни в одной вы не встретите ничего подобного с тем, что с вами здесь делают... А чтобы еще более доказать вам, как все у нас вверх дном идет, вот я, человек опальный, достану вам лошадей, которых не мог­ли доставить вам ни звание посланника, ни грозная подо­рожная».

Я призвал письмоводителя почтовой конторы и сказал ему, чтоб он сам отправился к заседателю и передал ему, что если сию же минуту не явится он сам к посланнику и не приведет лошадей, то останется на своем месте ровно столько лишь времени, сколько нужно моему письму дой­ти до Тобольска; а в удостоверение его, в каких отноше­ниях я нахожусь с губернатором, то вот письмо губернато­ра ко мне. Письмоводитель отправился, и менее чем через двадцать минут явился заседатель с мокрыми волосами, как верный признак того, что он вылил себе на голову не одно ведро воды, чтоб отрезвиться; он стал уверять, что будто бы лошадей оттого не было, что крестьяне мошен­ники, и что он сам ездил по деревням сгонять лошадей. Вслед за заседателем явились, разумеется, и лошади.

Мы сговорились было с Озерским ехать вместе, но как он не хотел заезжать в Омск, потому что не был в ладах с Дюгамелем, то и пришлось нам съехаться за Тюкалинском. На дороге встретила меня жена красноярского губернатора и насказала ужасы про дорогу. Приезжаю на станцию Ор­лову и вижу, что в книге для жалоб она записала каранда­шом, что ей не дали не только лошадей, но и пера, чтобы записать жалобу. Здесь съехались мы с Озерским. Дорога действительно оказалась такова, что под мой легкий та­рантас вместо трех запрягли 10 лошадей, а под карету Озерского 17, хотя еще все с нее сгрузили на несколько подвод. Сверх того, мы взяли несколько провожатых вер­хом. Вся езда состояла из перескакивания из одной ямы в другую, из которой каждый раз приходилось вынимать экипаж.

Таким образом, в целые сутки мы могли проехать только 8 верст. Рассмотрев все обстоятельно, я убедился, что та­кое дурное состояние дороги происходило не от одних только дождей, а что тут была общая стачка крестьян и земского и почтового начальства, чтобы брать с проезжих какую угодно цену за вольных лошадей, и тогда возили объез­дом, не заезжая на станции, на которых на улицах не было возможности сделать и шагу, так как лошади и повозка тонули в грязи. Поэтому я немедленно из первого же горо­да написал к почт-инспектору и губернатору, и они не­медленно же выслали своих чиновников, и дело было тот­час же исправлено, как уверял меня потом губернатор при личном свидании в Москве.

В Ишиме получил я телеграмму о разрешении ехать пря­мо в Москву. Здесь пришлось поверить и телеграфные по­рядки. Прихожу на телеграфную станцию и спрашиваю у дежурного телеграмму на мое имя.

«Никакой нет», — отвечал он.

«Быть не может».

«Извольте, вот книга».

Смотрю в книге, где записывают получаемые телеграм­мы, действительно нет. Выхожу в недоумении, как слы­шу, что сторож говорит дежурному: «Посмотрите-ка в ящике, там, кажись, есть какие-то пакеты. Третьего дня дежурный был в хмелю и, кажись, их не записал».

Выдвигают ящик, — там между другими пакетами ока­зывается телеграмма на мое имя.

В Ялуторовске, где долго жили многие из моих товари­щей, сбежались все, до кого только дошла весть о моем прибытии, чтобы познакомиться. Несмотря на убедитель­ные просьбы обывателей, я не мог остановиться хоть на сутки, как они ни просили, и только осмотрел школу, основанную моими товарищами. Я спешил, чтобы застать в Перми отправление последних пароходов по Каме до Казани.

В Тюмени был городничим один штаб-офицер, служив­ший в Чите. Тут же ожидал меня и брат Ипполит, кото­рый при этом не замедлил обнаружить ту слабость, о ко­торой хотя и доходили уже слухи до меня, но я полагал их увеличенными, а тут пришлось убедиться на деле.

В Екатеринбурге я получил известие, что вряд ли заста­ну уже и последний пароход; почему и решился остано­виться в городе, который я не успел осмотреть хорошень­ко в первый мой проезд по Сибири из Америки и, разуме­ется, не мог осмотреть во второй проезд, когда везли в Сибирь.

Между тем в Перми ждали меня с большим нетерпени­ем, и губернатор, насколько его просьбы имели влияние, всячески старался продлить долее плавание пароходов, что­бы доставить мне возможность удобнее проехать до Казани. Надо сказать, что в Перми жила в это время сестра моей мачехи, Татьяна Львовна, вдова генерала Моллер; жила же она тут в гостях у дочери своей, бывшей замужем за исправлявшим должность пермского губернатора. Было дано знать везде — и на почте, и в полиции — о моем приезде, с приказанием просить меня, не останавливаясь, проехать прямо в дом губернатора. Но вышло так, что сестра не предуведомила меня о том в телеграмме, а я со своей сто­роны предпочел ехать от Екатеринбурга по вольной почте, и так как не думал останавливаться в Перми, кроме как на ночлег, то, приехав на станцию вольной почты вече­ром, и не счел нужным давать куда-нибудь знать о своем проезде и рано поутру выехал по вольной же почте в Ка­зань, узнав, что последний пароход ушел уже из Перми накануне.

В Казани меня ожидали пресмешные и престранные при­ключения, все вследствие необычайности моего положе­ния и противоречия нравственных ко мне отношений не только публики, но и начальства с его официальными отношениями. Старый губернатор уже уехал, новый не при­езжал еще; от вице-губернатора ни в чем не мог добиться толку. Он все мне твердил, что в Казани мне почему-то остаться нельзя, а выдать подорожной в Москву не может. «Да куда же мне, наконец, можно обратиться? — сказал я, потеряв терпение; — если нет у вас губернатора здесь, то кто же может решить дело?» — «Попробуйте обратиться к генералу Тимашеву, он хоть здесь и по специальному делу, но на правах генерал-губернатора».

Отправляюсь к Тимашеву, жившему на императорской квартире. Вхожу к нему в кабинет и говорю ему полусерь­езно, полушутя, смеясь, что вот-де так и так, сослан-де из Читы в Казань, а меня здесь не принимают и в Москву не пускают. Надо прибавить к этому, что я был в костю­ме, который мы все привыкли носить в Сибири, нечто вроде казачьего сюртука или казакина. Тимашев, озада­ченный всем этим, отвечал мне, как будто бы помешан­ному человеку: «Помилуйте, милостивый государь, что вы это говорите? Можно из Казани в Читу сослать, а не на­оборот».

«Моп general, — сказал я, — je ne suis pas pourtant un fantome, mais, comme vous voyez, un homme de chair et d'os et ma seule presence ici vous prouve que tout est encore possible chez nous en Russie».

Тимашев еще более смутился.