Корпусный командир (Бит), получив известие о случившемся и о движение Муравьева к Белой Церкви, собрал наскоро полк гусар и батарею конной артиллерии. Батареей командовал сообщник Муравьева; орудия стояли на позиции. Муравьев, завидя своего приятеля, разъезжавшего перед орудиями, обратился к своим со словами: «Не робей, ребята; это наши.» Но скоро он заметил, что орудия обращены на него и что дымятся фитили. Тогда приказал полку стягиваться и начал выстраиваться по передней его части.
Артиллерия сделала два залпа картечью; за третьим гусары пошли в атаку. Черниговцы, не желавшие драться, бежали и были переловлены. Многие офицеры были ранены, иные убиты. Муравьев взят и отвезен в Петербург. Там его судили и приговорили к смерти. Известно, что он один из пяти повешенных. Прочих офицеров Черниговского полка разделили на категории: кого сослали в Сибирь, кого по разжаловании на поселение. Когда мы жили в городе Остроге, привозили этих несчастных, и в присутствии отца перед полком приводили в исполнение сентенции.
Так кончилось с явными заговорщиками. Что касается до тех, которые, принадлежа к заговору, не успели обнаружить своих намерений и ускользнули от преследования, то многие из них сделались впоследствии самыми горячими приверженцами Престола. На сколько эта приверженность была искренна — то знает один Бог.
Отец долго лечился в Киеве. Сначала он изъявил желание, чтобы выписали к нему из Василькова друга его доктора Карла Ивановича Зоммера. Об этом желании написали фельдмаршалу, и он тотчас велел сделать предложение Зоммеру; но Зоммер, прочитав в данной ему бумаге о числе и важности ран, объявил, что отец наверное умрет прежде, чем он успеет приехать. К счастию, случилось иначе.
В полку был молодой доктор Никольский, который взялся лечить отца и успел в этом, благодаря необыкновенно крепкой натуре больного.
У отца открылась горячка. Одинадцать дней он не брал ничего в рот, кроме воды с клюквенным морсом и клюквы с сахаром. Перевязки ран страшно его мучили, отмороженные руки и ноги невыносимо болели. Я помню, как ему вытирали их теплым прованским маслом, при чем слезала с них кожа.
Излом правой руки был сложен; но более всего страшили доктора раны на голове. Не знаю почему, доктор соединил в одну все четыре раны на голове. Помню, что при перевязке доктор щупал зонтом глубину раны, и я с ужасом смотрел, как глубоко входил зонт. Отец, стиснув зубы, только мычал. Некоторые головные артерии были порваны или перерезаны, их ловили пинцетом, вытаскивали на руку и перевязывали шелком. Одна из таких перевязок лопнула ночью и, пока пришел доктор, спавший в соседней комнате, вся подушка была пропитана кровью как губка.
Наконец, отец стал поправляться и, благодаря Бога, выздровление пошло очень быстро. К нам езжало много всякого народу, даже и незнакомые. Местные власти принимали в отце живое участие и исполняли малейшие его просьбы.
По желанию Государя Императора, отец, полубольной еще и в постели, продиктовал описание всего происшествия. Копия этого описания у меня. На основании его и многих рассказов отца, я составил настоящие мои Записки.
Мы возвратились в Васильков. Пришло известие о наградах. Отец произведен в полковники, утвержден командиром полка и получил Владимира 3-й степени. Доктору Никольскому дали Владимира 4-й степени; Козлова и всю его роту перевели в гвардию.
Весною 1826 года полк получил приказание выступить в Волынскую губернию. Полковая квартира назначена в г. Острог. Проводы из Василькова были самые трогательные.
В Остроге мы пробыли два года.
Фронтовая служба утомила отца, и он, по ходатайству фельдмаршала, был сделан 2-м Киевским комендантом.
В 1832 г. Государь, возвращаясь из Турции, был в Киеве. Военный губернатор Желтухин был в ту пору в Молдавии, 1-й комендант Аракчеев умер, так что отец занял его место и принимал Государя.
С утра матушка была в большом волнении, не зная, как Государь принял мужа. Около обеда отец прислал заииску, что Государь был к нему милостив донельзя.
Вечером была иллюминация в дворцовом саду, и для приема Государя была устроена большая беседка. Здесь он распрашивал отца об его ранах и сам осмотрел рану в груди; потом спросил: «Чего ты желаешь? — проси.» Отец отвечал, что он своим положением доволен, но что у него есть дети. «Твои дети — мои дети», сказал Государь и приказал меня с братом определить в любое заведение. Отец выбрал инженерное, куда, однакож, мы оба, по разным обстоятельствам, не поступили, а воспитывались на свой счет.
Три сестры наши воспитывались в Киевском институте, и две из них, после смерти отца, получают пенсию в 800 руб. Отец мой, произведенный в генерал-майоры, вышел в отставку в 1835 году, прожил еще некоторое время в Киеве и потом приехал в имение свое Могилевской губернии, где и скончался от горячки, 1-го Августа 1856 года, то есть спустя 30 лет, после памятного 1825 года. За два года до смерти он имел несчастье похоронить мою добрейшую мать, скончавшуюся от удара. Эта потеря была для него очень чувствительна, и с тех пор он видимо стал угасать.
Приписка, сделанная женою покойного полковника Гебеля
Автор «Воспоминаний», М. И. Муравьев, утверждает, что отец моего мужа, генерал-майор Гебель, не был ранен штыком. В опровержение этого неправильного показания сообщаю выписку из указа об отставке Густава Ивановича Гебеля:
«При возмущении, учиненном Муравьевым-Апостолом, в Черниговском пехотном полку (ныне пехотный генерал-фельдмаршала графа Дибича Забалканского), получил «14 штыковых ран, а именно: 4 по «голове, 1 в углу левого глаза, 1 «на груди, 1 на левом плече, 3 на брюхе и 4 на спине. Сверх того, перелом кости правой руки.
Жена полковника гвардии Христина Гебель, урожденная Эйлер.»
ВНИМАНИЕ!
