БУЛЬДОЗЕРОМ ПО ПАМЯТИ

Фото Олега Нехаева.  В бывших тюремных стенах -- психбольница.

Александровское могло бы прославиться на всю Россию своими малосольными огурчиками. Хрумкие они получаются. Духмяные. Упругая свежесть сохраняется до нового урожая. Секрет чудодейственной технологии – в родниковой воде. Ею заливают соленья. В ней же, прямо в ледяных ключах, хранят бочонки с зелеными сокровищами.

Но не огурчикам суждено было стать визитной карточкой села, а Александровскому централу. И «виновата» в этом все та же речушка Сарафановка. Она дала привязку винокурне, которой по технологии требовалась холодная вода. А потом на месте каторжного завода обустроили каземат. Никогда наша жизнь не давала поводов рушить свои «бастилии».

Тюрьму сделали показательной. Сюда, на «экскурсии», возили даже иностранцев. И по этой причине условия содержания здесь считались достаточно благостными. Но в 1902 году в Александровское поступил будущий глава ВЧК Феликс Дзержинский. О нем и сейчас вспоминают, как о значимом фигуранте местной истории. Только история эта имеет мало общего с действительностью. Ее основательно подправили бульдозером от прежней идеологии.

До сих пор вовсю тиражируют «утку» о героическом побеге Дзержинского. А недавно одно из иркутских изданий пошло еще дальше, дав трибуну некоей Марии Семеновне Рязановой, которая рассказала, что именно ее папа «Дзержинскому помог бежать из Александровского централа, когда тот там сидел. Спрятали его в бочку из-под воды и вывезли….».

Фото Олега Нехаева. Прогулочный дворик бывшей тюрьмы и нынешней психбольницы.В действительности «железный Феликс» никаких побегов из централа не совершал. Ни с помощью «подкопа через бетонный пол», ни «в бочке из-под воды». Не было здесь никогда и созданной им в каземате «коммунистической республики». Он вообще не сидел в каменном централе. Его привезли в деревянную пересыльную тюрьму по соседству. Камеры там закрывались только на ночь. В остальное время «арестанты» прогуливались по двору, лежали на травке и ждали, когда их отправят на поселение в какую-нибудь далекую деревню.

Поселенцы в глухомани должны были жить до окончания определенного судом срока. По закону им выплачивалось царское довольствие: «кормовое» и «квартирное», позволявшее не работать. Вот из подобного «заключения» — удирали запросто. В бегах официально числились тогда десятки тысяч сосланных. И у подавляющего большинства «героических революционеров» были именно такие «дерзкие побеги» из Сибири. Позже Дзержинский, украв лодку, уплыл из Якутии. Из села Тасеево, в Красноярском крае, он просто ушел пешком.

К подобным осужденным было очень снисходительное отношение в пересыльных тюрьмах. Надзиратели, как правило, подбирались из числа немощных или инвалидов. В один из майских дней александровские сокамерники Дзержинского выставили безоружных стражей за ворота и потребовали от администрации скорейшей отправки к месту отбытия своего наказания. Вдохновителем таких действий стал Феликс Дзержинский. Правда, «республиканцы», очень быстро оттеснили его от руководства, испугавшись, что «железный Феликс» доведет все до кровопролития.

Из Иркутска дали строжайшее указание: силу не применять, все разрешить миром. На третий день пришла бумага о местах пересылки. Ворота открыли. Единственный пострадавший – начальник тюрьмы. За проявленный либерализм. После чего Александровский централ начал превращаться в один из самых жестоких казематов России.

Революция продолжила эту страшную традицию, благодаря все тому же «борцу за права» Феликсу Дзержинскому. Став главой карательной системы России, он ужесточил порядки до такой степени, что у многих осужденных тюремный срок начал заканчиваться на александровском тюремном кладбище. Царские законы были заменены на революционное беззаконие. Теперь никому и в голову не приходило выставлять ультиматумы и требовать скорейшей отправки к собственной смерти.

Большевики под корень вырубили весь тот гуманизм по отношению к сибирским узникам, которого добилась до этого русская интеллигенция. Не действовала больше и давняя российская порочная традиция своеобразного отношения к «высокопоставленным» арестантам. Они всегда были «равнее всех равных». Декабристы и те находились на положении элитных каторжников. Их не гнали пешком по этапу, хотя они были с «клеймом» государственных преступников и цареубийц. Декабристов везли в Сибирь на тройках. И в Александровском, вопреки всем инструкциям, они жили без кандалов. И работы за них выполняли нанятые поденщики.

Фото Олега Нехаева. Александровский централ виден отовсюду.Когда в советское время писали, что «в застенках Александровского централа томились многие революционеры». Это было — чистой правдой. Но с одной поправкой. Большая часть из них оказалась здесь уже после свершенной революции «во имя братства и свободы». И привилегий «от Дзержинского» они не имели, хотя были кровными соратниками по общему делу.

В годы репрессий централ вообще стал особой расстрельной тюрьмой. Тайные кладбища росли здесь, как грибы в тайге.

Проезжавший недалеко от этих мест в конце позапрошлого века Антон Чехов с болью рассуждал о нравственной стороне сибирской каторги, веря, что и здесь наступит прекрасное будущее. Позднее Александр Солженицын напишет в «Архипелаге ГУЛАГ»: «Если бы чеховским интеллигентам, все гадавшим, что будет через двадцать-сорок лет, ответили бы, что через сорок лет на Руси будет пыточное следствие... ни одна бы чеховская пьеса не дошла до конца, все герои пошли бы в сумасшедший дом».

Власть предоставила современникам и эту возможность. В брежневские времена из Александровского централа сделали психиатрическую больницу. Существующую и в настоящее время. Теперь трудовая биография александровцев связана с «сумасшедшим домом». Для них уже третье столетие «градообразующим предприятием» является каземат с решетками. Для некоторых он становится и местом пребывания.

МРАЧНАЯ АССИМИЛЯЦИЯ

Фото Олега Нехаева. Она мне говорит: Дежурный врач больницы вообще отказался разговаривать со мной. Отказался даже назвать себя. Тыкал в меня, как штыком, своими фразами: «У нас строгое режимное учреждение! Контакты запрещены! У вас есть разрешение?!» И тут же стал уходить из больницы. «Один вопрос, — кричу ему вдогонку. — Почему сами александровцы становятся пациентами?». Отвечает: «Долговременная ассимиляция».

Осматриваю снаружи знаменитый централ. Он производит впечатление дряхлого гиганта. Все массивно: решетки, стены, но от сырости это «все» рушится, крошится, сыпется.

Тюрьма была построена на болоте. Трясина засасывает здание до сих пор. Подземелье она уже отвоевала полностью. В некоторых местах влажный кирпич растворяется, как рафинад в чае. Остаются только белые прожилки раствора.

Странная женщина на меня набросится неожиданно в «тюремном» магазинчике. Обратится ко мне: «Бабушка…». Я попытаюсь отшутится «дедушкой»… Нас начнут разнимать. В проулке, парень, за отказ «снять его на кинокамеру», замахнется кулаком. Еле успею отпрянуть.

— Как вам наш дурдом? — спросит меня девушка.

— Жутко.

— Это вы еще внутри не были. Там полы гнилые. С потолка течет. Пойдемте в гости.

Ведут меня через «черный ход». Через сгоревшую половину «психушки». По дороге сообщая:

— Это — наш тюремный двор номер… Нам здесь разрешают прогуливаться. У других — свои тюремные дворы.

Фото Олега Нехаева. Влага растворяет кирпичи, как сахар-рафинад.Только тут до меня доходит, что те человек двадцать, которых я видел вольногуляющими, — пациенты «психушки». Так объясняется «ассимиляция» очень строгого режимного заведения. Контакты с его пациентами, в том числе и половые, редкостью не являются. Граница между тюрьмой и «сумасшедшим домом», здесь такая же призрачная, как и между «сумасшедшим домом» и гражданским обществом.

Если они пациенты, то почему в стенах тюрьмы? Если они не осуждены, то почему наказаны нечеловеческими условиями? В одном из писем к власти больные написали: «…Мы же и без того Богом обиженные».

О ликвидации больницы говорят чуть ли не с самого ее обустройства. Но, каждый раз все ограничивается только ремонтом. В мой приезд он тоже производился. Но, несмотря на страшное состояние здания, администрация села двумя руками за то, чтобы больница осталась в Александровском. Иначе — повальная безработица.

В первые годы перестройки и гласности больные в «сумасшедшем доме» умирали через каждый день. Государство перестало перечислять деньги на его содержание, не выплачивало пенсии пациентам. В это же самое время иркутские власти обратились в правительство страны с ходатайством о придании этому «объекту» статуса памятника историко-культурного наследия федерального значения. Черномырдин просьбу удовлетворил.

Денег на сохранение «памятника» до сих пор не выделено ни рубля. Но, тем не менее, он официально находится под охраной государства. Что охраняем? Позор и бесчеловечность?

КЛАДОВКИ ХРОНОЛОГИЙ

Когда через Александровское прокладывали новую дорогу, бульдозеры пустили по старому кладбищу. Все отнеслись к этому спокойно. Только «бабушка Титова» не смогла вынести этого надругательства. Собирала кости и черепа. Переносила их на новое место.

Иностранцы, когда им разрешили, стали приезжать в Александровское. Японцы установили даже небольшой обелиск. Почтив тем самым, память захороненных здесь военнопленных соотечественников. Нашли они все-таки безвестное кладбище. Таких неприметных холмиков в тайге огромное множество. Земля одинаково приняла и безвинные жертвы, и отъявленных преступников.

В сельсовете я спрошу: «Родственники скончавшихся здесь арестантов часто приезжают?» «Из наших — никто и никогда, по крайней мере, за последние четыре десятилетия», — уверенно ответили мне.

У нас очень короткая память. Как по отношению к своим близким, так и к истории страны. По этому поводу Пушкин однажды скажет в сердцах: «Жалкий народ!» Но мы и Пушкина не хотим таким помнить. Выбираем из его творчества только то, что нам нравится и удобно. То, в чем чувствуем свое величие.

«Школьный музей» Александровского пока еще в зачаточном состоянии. Но и за это низкий поклон его собирательнице Елене Хазиевой. Только весь подбор материалов до сих пор ведется через шоры прежней идеологии. Есть сведения о выходцах земляках, ставших: военачальником, партийно-советским деятелем, депутатом… Подобное отражение - беда многих музеев. В них есть все, кроме истории реальной жизни. По своему содержанию они — пантеоны и кладовки хронологий.

Нет места в школьном музее ни «бабушке Титовой», ни Павлу Мельникову, который на рыжей кобыле «вывез» село из грязи. Свое восхождение он начинал, лишь с этим «имуществом» и двумя классами образования, а стал главным дорожником и строителем в округе. Вопреки русской пословице, и запрягал быстро, и ездил.

Не станет «экспонатом» и другой управляющий — Курдюков. Не будет рассказана и история жертвы его произвола Татьяны Гуполовой. Угрожая ей тюрьмой, он заставил ее в жесточайший мороз вычерпывать кружкой бензин из резервуара. После чего молодая колхозница стала инвалидом первой группы. Не отразят в истории и не сдержавшего слова депутата Госдумы Босхолова, прилюдно пообещавшего ей инвалидную коляску…

Лев Толстой хорошо скажет: «Совесть — это память общества, усвоенная отдельным лицом». А мы вновь создаем на местах кастрированную историю. Чему она научит школьников? Что останется в их подсознании? То, что героем можно стать, только погибнув на фронте, в Чечне или Афганистане? А чтобы чего-то достичь, нужно стать «выходцем», уехав из села? И еще, что подлецов и их подлости люди забывают с легкостью?

Как часто приходится слышать: мы не знаем своей истории. Но правильнее говорить: не хотим, в подавляющем большинстве, утруждать себя ее знанием. И без этого осмысления каждый раз, на новом историческом витке, мы вновь обрекаем себя на возврат в прошлое. Нам до сих пор и «море – по колено», и – своя родословная.{jcomments on}

loshadka1

 

Читать дальше"Не все на Руси караси..."

 

 otobrano dly vas