ОБГОРЕВШИЕ КРЫЛЬЯ

Фото Олега Нехаева Старовер Леонид Лаптев...Пока разговаривали — мошка совсем заела. Свирепствует то ли перед дождем, то ли перед приближающимися холодами. Достаю флакончик с репеллентом. В таежной глухомани этот дефицит называют «мазутой». Предлагаю и Лаптеву воспользоваться. Он отрицательно машет головой, а жене дает команду: «Склянку каку-нибудь неси скорее!»

«Склянка» находится быстро. И через минуту в возвращаемом мне флакончике о содержимом можно только вспоминать.

–- Ему-то в городе незачем. Там мошки нет, — как бы высказывает мысли вслух Лаптев. И, пресекая мое недовольство, произносит:

— Ну, пошли что ли мельницу смотреть.

Понимаю, что все предыдущее было своеобразным спектаклем. А опустошенный флакончик — символические «медяки в плошку». Вот только в основе этого представления — жестокие реалии существования.

Достаточно заглянуть в лаптевскую избу. Посредине — огромная русская печь. По бокам — лежанки. В уголке — икона. Все. Полнейший аскетизм. Больше взгляду остановиться не на чем.

Но эта жизнь при лучине, отрешенность от мира — сознательный выбор Лаптева. Он относится к числу самых набожных староверов, которые в уходе от соблазнов видят свое спасение.

Рассказывает старовер Леонид Лаптев. Запись сделана на берегу реки Дураковка в Приангарье.

Пока топаем на мельницу, спрашиваю Лаптева о его отношении к тем немногим единоверцам, которые начали получать пенсии.

— Не добре это. Грех. За таких поклон не ложат. Но кажен про себя живет.

Спрашиваю не случайно. Жена его перед этим с сожалением обронит: «Сын-то Андрей пособие начал от власти брать».

Лаптев об этом молчит. Ну и я больное не трогаю. Тем более что он и так чем-то не доволен. Второй раз, как будто про себя, говорит, да не замечает, что вслух получается:

— Уйду я…О душе надо думать. Совсем страх потеряли. Для чего живут?

Лаптев идет прихрамывая. К тому же и рука покалеченная подвисает. Двадцать лет назад изувечил его медведь. Жена как раз тогда Димку донашивала.

Ранил косолапого кто-то из пришлых неопытных охотников. Медведь злопамятный, начинает мстить любому человеку, оказавшемуся в тайге. И хотя староверы медвежатину не едят, нужно было идти добывать зверя.

Только не Лаптев подкараулил медведя, а медведь Лаптева. Собаки даже тявкнуть не успели, когда топтыгин выскочил из-под валежины. Но на небесах Лаптева, видно, еще не ждали. Выстрел взятого на подмогу приятеля отодвинул смерть от его жизни.

Та злополучная встреча с медведем, произошла на берегу Дураковки. Позднее, здесь же, он поставит свою мельницу.

На угоре Лаптев показывает «чудную штуку» — каменный круг. Это — важнейшая деталь – жернов-бегунок, который, как говорится в Библии, никто не смеет взять, «ибо таковой берет в залог душу».

Жернов он вручную выдалбливал две зимы из скальной глыбы. «Ох и напинала меня за него жена. — вспоминает, посмеиваясь, Лаптев. — Сколки по всей избе летели».

Почти вся мельница построена из дерева. Плотины нет. Дураковка — речка быстрая, и силы течения вполне хватает, чтобы крутить лопасти колеса. А когда молоть нечего — вся конструкция поднимается воротом над водой.

Мучился Лаптев «всяко», пока налаживал свое детище. Поначалу даже редуктор был в виде веревочных передач. А затем «выехал в мир» и в Кирсантьево раздобыл «нужну железяку», а на берегу нашел «дуру таку» — подшипник. За день теперь мешок зерна перемолоть — «ерунда делов». «Нонче все просят черемуху на пироги смолоть».

Великая простота заключена в этой мельнице. И чувствую, как Лаптев хочет выплеснуть свою гордость, похвалиться умением, да сдерживает себя. Смирен должен быть старообрядец.

Поразительно, но делал он свою мельницу без всяких чертежей, по памяти.

— Видел я ее в Дубчесе, в детстве, когда там старцы жили, — поясняет Лаптев и неожиданно начинает говорить резко и отрывисто, как топором рубит: — Ох, была там мельница! Красива. Шестистенна. Отец Симеон, мой дядя, делал. Мастер — не чета мне. А потом нечистики заявились. Нас в обход пустили. А сами позади с огнем. И давай все жечь, рушить. Зарево стояло...

Лаптев уже не старичок-лесовичок. Бунтарь с поднятой головой:

— Зачем жечь? Зачем?! Красота така. Все огнем погубили. И дома рублены, и постройки. И ветряну мельницу... Это подумать надо... Это ж трудов столько!

Лаптев задыхается от воспоминаний, как от горького дыма. Глаза начинают поблескивать:

— Десятки людей без крова оставили. Нечистики. Без души. Ну, скажи?! Вот курица бегат — нет у нее души. Корова — бездушна. А, человек? Это... Это ж — творенье божье... А они разор устроили... — Он замолкает и долго-долго стоит неподвижно.

Мельничное колесо медленно вращает отбеленный солнцем вал, смазанный черным дегтем.

То, о чем рассказал Лаптев, случилось в 1951 году на притоке Енисея - Дубчесе.

Прослышав о том, что в таежной глухомани, за четыре сотни километров от ближайших селений, преспокойно живет большая община староверов, туда направились «особисты» с вооруженным отрядом. Схваченных людей посадили на сделанные плоты и под конвоем вывезли в сталинскую действительность.

Отец Симеон (справа). Фото из следственного дела.Для детей и женщин этот путь закончился выселками. Для мужчин - лагерями, из которых мало кто вернулся обратно. Всего тогда пострадало около сотни староверов.

Таежных отшельников, не общавшихся с миром, обвинили в абсурдном: в антисоветской агитации и активной подрывной деятельности. Главой «контрреволюционной организации» был назван отец Симеон — Сафон Яковлевич Лаптев. Среди староверов он славился своей праведностью и душевной чистотой. А еще, как никто другой, умел делать мельницы. Он умер в лагере, отказавшись принимать пищу.

Леньке Лаптеву в 1951 году было десять лет. Зарево над рекой и обгорающие крылья ветряка стоят у него перед глазами до сих пор.

 СЛУЧИЛОСЬ НЕВЕРОЯТНОЕ

 Спустя сорок лет после таежной драмы Лаптев сам начнет строить мельницу. В память о Дубчесе и своем роде. Мне он об этом не поведает. Расскажут другие. Для Лаптева я человек из другого мира. Пришлый. С такими староверы сходу сокровенным не делятся. Между нами пропасть во времени.

Мы разошлись с ними еще при царе Алексее Михайловиче. Они – как бы из другой России. Не познавшие деления на капиталистов и пролетариев, на «красных» и «белых», на коммунистов и беспартийных, на правых и левых. Из-за своей длительной обособленности староверы, по сути, стали непризнанной народностью России. Со своими традициями, особенным укладом и исключительным генофондом.

История с блаженным Лаптевым будет иметь неожиданное продолжение. Уйдет Лаптев из Бурного. Потому что его единоверцы стали «послабление в вере делать и грехи на душу брать».

Никогда еще не было такого, чтобы старообрядец помощь принимал со стороны. А не так давно — случилось невероятное. На лодке, через пороги, пробрался к ним «чужой» священник с благотворительными подарками. Маленькая, но очередь выстроилась…

Лаптев не выдержал. Ушел в скит отшельником. И сразу как-то пусто стало в Бурном без «вредного» Лаптева. Жил на самом отшибе деревни – мешал. А ушел – обличать некому стало. Никто из староверов не ожидал, что их крепкая вера к шаткости потянется. Три с лишним века жили в постоянных гонениях. Все тяготы пережили. Но, оказалось, что к смерти за свои идеалы подготовились лучше, чем к пришедшей свободе.

Помню, как Лаптев, расставаясь со мной, скажет:

— Вы там в миру телявизоры все слушаете. Так и не заметите, как ляктронна душа вместо настоящей станет… Но, это ваше дело. А вот веревку ты, Христа ради, пришли с оказией. Сети совсем худые стали…

Прощались мы с ним на пригорке. Таежная даль открылась — завораживающая. С левого берега — говорливая Дураковка. С противоположного — речка Родина. Посредине — стремительный, труднопроходимый порог Бурный. А вокруг — неоглядная тайга. И теперь где-то там, вдали от мира, живет в своей избушке непримиримый и блаженный старовер Лаптев. Поговаривают, что ушел он в скит на Дубчесе.

 Фото Олега Нехаева«Может с них и начнется нравственное возрождение России, — скажет мне В.П. Астафьев о староверах. – Они многое сумели сохранить в себе истинного. То, что мы растеряли». А в конце жизни писатель напишет свои «автобиографические заметки», из которых станет ясно, из какого он роду-племени: «По деревенскому преданию, мой прадед Яков Максимович Астафьев (Мазов) пришел в Сибирь из Каргопольского уезда, Архангельской губернии, со слепою бабушкой как поводырь. Происходил он из старообрядческой семьи, не пил горькую, не курил, молился наособицу, был от рождения башковит и в преклонном возрасте тучен телом.

…Будучи еще подростком, прадед мой подался в верховские енисейские села, где нанимался работником на водяные мельницы. …На капиталы, нажитые трудом праведным, Яков Максимович построил мельницу на речке Бадалык за городом Красноярском...»

lineyka

 

loshadka1

***ЧИТАТЬ ДАЛЬШЕ: НЕ ВСЕ НА РУСИ КАРАСИ" __flag

 

 

 otobrano dly vas