Kaspyshon 801

Бодайбо-Мамакан-Мама 

На Песках дождь и ветер. Натянув капюшоны почти на брови, скрипим сапогами по мокрому галечнику. На реке к «Гидравлисту» цепляют один за другим два романовских кар­баса, за ними «Чалдон», в конец каравана - плот в семьсот кубометров: лес для бодайбинских приисков. С ночи быстро прибывает вода, как бы не унесло.

Караван берет курс на Амалык. Слева и справа остро­ва, торчащие над водой валуны: волны за бортом стоят, как звери на задних лапах. Ниже Делюн-Оронского порога бу­дут развалины Амалыка, когда-то села по обеим берегам, с тридцатых по пятидесятые - одного из центров сибирской ссылки в новые времена. Спецпереселенцы (это их статус по бумагам), мужчины и женщины, валили лес, сколачивали плоты, обжигали кирпич, носились по тропам с тачками. Тут были власовцы, раскулаченные, другие раздражители власти и в той же упряжке особые несчастные, виноватые тем, что не ко времени родились, кто литовцами, кто немцами Повол­жья... В Амалыке была бревенчатая изба - спецкомендатура. Их витимский Кремль, их Верховный суд, ими намоленная Церковь. Другой власти не было. А тайга протяжённостью 136 километров между двумя порогами: Парамом и Делюн- Ороном - их общее кладбище...

Чалдонцы к этим драмам ни с какой стороны не причаст­ны, у каждого свои грехи, и мы не ропщем, когда нам Небеса шлют испытания, но ни на Лене, ни на Витиме такого, как мы уже прошли, еще не было. Страшный порог остался по­зади, теперь плыть да плыть, и как раз здесь, на середине пути от порога Парама до Делюн-Орона, на одной из шивер удар боковой волны в нос отрывает у карбаса доску от днища. Пространство между днищем и палубой заполняется водой. «Чалдон» быстро оседает и кренится вбок. В мокрых по ко­лено штанах мы вылавливаем под койками вещи, продукты, патроны. Забрасываем на крышу кубрика, ближе к гребям. Нащупываем на днище кухонный инвентарь. «Нож! - чуть не плачет Валера. - охотничий нож унесло, подарок дяди Саши!» - «В Бодайбо купим новый». - утешает Тэф. «Там ав­тограф на рукоятке! “Другу Черныху от Александра Невско­го”, - стонет Валера. - Без автографа кто поверит, что я плыл с Александром Невским?!»

Из бортжурнала, запись В.Черныха (8 августа 1969): «Суханов-старший проводит плоты (их здесь зовут караванами) кубов по тысяче от Парама до Амалыка. Внешне сдержан­ный и деловой. Команда три человека. Кроме капитана, дочь (перешла в седьмой класс) и сынишка лет семи-вось­ми. Отец никогда не повышает голос на детей. На девочке - уборка катера и мытье посуды. Все делает безропотно. Идем медленно, а в середине дня пренеприятнейшее событие. На одной из шивер, где довольно большая волна, отрывает от карбаса лодку и выбрасывает в конец плота. Эдик, рискуя свалиться в воду, добегает по бревнам до края плота, привя­зывает беглянку, и в этот момент при столкновении карбаса с баркой, шедшей впереди, от нашего днища ударом отрыва­ет доску. Вода быстро заполняет палубу и кубрик. Пытаемся вычерпывать ведрами и кастрюлями... Осевший “Чалдон” беззащитен и жалок. Раньше мы в такие передряги не попадали, и теперь бы ничего не случилось, прикрепи мы к носу карбаса шканцы, хотя бы старую автомобильную покрышку. Этих покрышек в Муе как на свалке! А еще в "бывалых” хо­дим, растяпы!

"Светлый” нас тащит до Амалыка».

«В посёлке находим двух лесосплавщиков и лесника с мо­лоденькой женой, у них ещё ни коровы, ни другой живности. Живут как студенты в общаге и жизнью довольны. А нас до утра приютили в своей хибаре сплавщики: спим на полу, всю ночь один разговор: леса гибнут. "Пристебаев много, а с кого спрос?!”» Из бортжурнала, запись В.Черныха, там же.

Утром 9 августа из Амалыка идем караваном (мы на «Свет­лом»); спешим к Нерпо, в селе оставим плот и сплавщиков. В караване тащится и обезлюдевший полузатонувший «Чал­дон», в его сторону нам лучше не смотреть. Невыносимо.

В 17.00 проходим устье речушки Нерпикан, на изгибе село Нерпо.

Решаем, плыть ли, как намечали, и на чем или смирить гордыню, поставить точку - и по домам. В своем кругу на па­лубе говорим все разом, издерганные и усталые, иногда на октаву выше, чем надо бы. Тэф требует закругляться, у него и Эдика вышел отпущенный на телестудии срок, и погода не балует, делать тут, в общем, нечего. «Все же прошли две тре­ти... Парам прошли, хорошая, жирная точка!» - «Две трети, и только! А на корме что? “Мы самих себя послали к Маме...”» К Маме!

Какое тут к черту здравомыслие, просто душа противится, не может бросить побитый на камнях карбас; это как бросить ребенка, занемогшего в пути. И как потом вспоминать?

Умей я продумать загодя, в каких словах выразить отчая­ние и что предложить, не задев неосторожным словом таких же усталых, подавленных, не поднимающих глаз друг на дру­га Эдика, Тэфа, Валеру, подкорка немедля убрала бы из им­пульсивного выброса слов - про ребенка. Но мы перебивали друг друга, и едва с моих губ сорвалось про ребенка, я спохва­тился, но было поздно. Тэф побледнел.

Пройдут годы, чалдонцы забудут разговор в Нерпо, забыл, я думаю, и Тэф, а во мне каждое о том воспоминание при жизни Тэфа и, особенно, после саднит чувством непрости­тельной вины. У Тэфа и Инны не было детей, для обоих это непреходящее, скрываемое от других страдание. Возможно, неосторожные мои слова Тэф пропустил мимо ушей и я зря себя накручиваю, может, утешаю себя, всё выглядело не со­всем так, даже совсем не так. Но Тэф бледен и настаивает на возвращении. Эдик и Валера колеблются.

«Ну вот что, - говорю я, - мы свободные люди, каждый ре­шает для себя. У меня тоже есть такое право. Утром иду в по­сёлок искать трелёвочный трактор, надо карбас вытащить на берег. Найдутся в поселке доски и, надеюсь, помощники. На ремонт уйдет один-два дня. А бросить карбас не могу. И не из фанаберии, просто знаю - не прощу себе. А сейчас - спать!»

Суханов всех устраивает в кубрике «Светлого».

Рано утром, стараясь никого не будить, тороплюсь в посё­лок. Позади слоновий топот. Догоняет Валера и молча идет рядом. Я сдерживаю себя, чтобы не рассмеяться: правый бо­тинок Валеры на босу ногу.

Часа через два трелёвочный трактор ТДТ лязгает гусени­цами, волоча к реке лиственничные доски разных размеров, мы с Валерой трясёмся в кабине. Тэф и Эдик уже на берегу, подают команды водителю. Появляются лесорубы и сплав­щики. у них топоры, молотки, шпакля, мешочки с гвоздями... Раньше дни казались такими длинными, а теперь только за­мах молотком - и темнеет! Центральная доска вошла в днище поздним вечером, уже при свете луны. Сталкиваем карбас на воду. У гребей Тэф и Эдик, опробуем карбас на ходу. Днище под палубой сухо. Надо отоспаться. Отход назначаем на пол­день нового дня - 10 авгу ста.

Спим на «Чалдоне».

Тэф встает раньше всех, готовит завтрак и чай. Эдик и Ва­лера бегут к устью Нерпикана пару раз бросить спиннинги. Беру кружку с чаем. «Спасибо, Тэф...» Тэф после долгой пау­зы: «На здоровье...»

Утреннее солнце делает больно глазам.

До Бодайбо 80 километров.

На пристани Бодайбо находим добровольных охранни­ков (тут шастает разный народ), оставляем «Чалдон» и напопутках едем в город. «Город не производит впечатления. Устраиваемся в гостинице, спекулируя Лениными полномо­чиями. Идем на почту. Звоню в родную экспедицию. Все по­лучают корреспонденцию, Лёня от супруги метками. Меня ждет телеграмма месячной давности. .Александр Готлибович Соммер, отец Эдика, живущий отдельно от семьи, прислал с Кавказских гор курортную шляпу. Учитывая, что разделить шляпу на четверых затруднительно. Леня декретом передает шляпу Соммера-старшего Зоммеру-младшему, предписывает украсить широкие войлочные поля нашими автографами. Тэф с Эдиком отправляются к близлежащей драге снимать сюжет. Вечером ресторан с пивом. Небольшой заглот. А пиво здесь - класс! Умеем, когда захотим!» Из бортжурнала, запись В.Черныха (Бодайбо, 11 августа ¡969).

До вечера мы с Валерой успели представиться местным властям. Без их звонка трудно рассчитывать на расположение бригадиров к незнакомцам «из центра», как представляются тут самозванцы. Сидим у молодого чиновника из аппарата городского Совета. Корочки газеты «Известия» успокаива­ют. Головная боль, говорит, дать людям крышу над головой. «Семьи с детьми годами в очередях за ордером хотя бы на комнату». - «Так мало строите?» - «Слезы! А еще валютный цех державы... Золото в Бодайбо есть, а денег на жильё нет. На комнатушку в бараках, где раньше теснились... только об этом никому, вы меня понимаете?! ...в ту самую, где при ца­ризме ютились участники демонстрации - жертвы расстрела в 1912 году - на комнатушку в тех бараках у нас очередь. Ор­дера даём самым достойным!»

Вспоминаю историю, мне здесь рассказанную пару лет на­зад.

На одном из приисков засыпанные снегом бараки, во­круг тайга, окрест ни одной живой души. В ларьке на полках только стекло для керосиновых ламп, куски хозяйственного мыла и водка. Пятеро пьяных взрывников играли в карты. От проигравшего требовали долг. Денег у него не было. Ему пригрозили. Он пошел в соседнюю комнату, сунул за пазуху аммонал, обвязал себя бикфордовым шнуром, вернулся к обидчикам, подошел вплотную и поджёг спичкой бикфордов шнур. Взрыв! - и пять трупов.

А потом в Москве, в Центральном доме литераторов на Герцена (Большой Никитской), перед писателями выступал тогдашний министр цветной металлургии. Российское зо­лото, говорил он, самое дешевое в мире. Я вспомнил бодай­бинскую историю и, коротко с места её рассказав, спросил, включены ли в себестоимость золота пять бодайбинских тру­пов? И другие трупы - на приисках, драгах, рудниках в непри­каянной Сибири?

«С техникой безопасности разберемся, - отвечал ми­нистр. - Но факты упрямая вещь. На .Аляске и даже в Транс­ваале себестоимость золота выше, чем в СССР... И на достиг­нутом мы не останановимся...»

Не остановятся, похоже на то.

...Бодайбинский газетчик согласился показать нам и прой­ти с нами маршрут забастовщиков в 1912 году. По прошествии времени спрашиваешь себя: как понять психологию толпы и власти - и тех, кто на прииске Артемовском раскручивал историю с куском негодной конины, кто принимал решение и шёл с толпой на Надеждинский прииск, а там по команде ротмистра Терещенко такие же несчастные, но в шинелях, упираясь прикладом в сукно плеча, передергивали затвор. И стоят друг против друга люди добрые, православные, вы­росшие на своей земле, да какой! - Божьей милостью пере­сыпанной золотом. А особость земли ничего в их жизни не изменит, но ожесточит. Не этих, которые сейчас друг против друга, так других, рядом или сбоку, отнесут к врагам, заподо­зрят в тайных намерениях и пойдут на смертный с ними бой.

Историки объяснят закономерности неизбежного хода вещей, тектонические сдвиги во времени и пространстве. Но если вышелушить, вынуть из колоска зернышко, пока не проросло, - ради чего побоище?

Тогда мы н е знали, не могли знать, что за первым лен­ским через двадцать шесть лет (1938) накатит второй рас­стрельный вал, по утратам вчетверо страшнее первого, и это при нас (детьми, но мы уже были!), а узнали о том из «Дела 7912» в Архиве ФСБ по Иркутской области, изложенного «Восточно-Сибирской правдой» (май, 1996) в публикации А.Александрова и В.Томилова «Два ленских расстрела».

Вот событийная сторона второй истории.

В 1938 году в Бодайбо объявился старший лейтенант гос­безопасности, уже пострелявший людей в Киренске. в под­вале местной тюрьмы, небольшой чин в НКВД Иркутской области Б.П.Кульвец, 38 лет. Из депеш пославшим его: «Толь­ко сегодня 10 марта получил разрешение на 157 чел. Вырыли 4 ямы. Пришлось производить взрывные работы из-за веч­ной мерзлоты... Сами будем стрелять, сами возить и прочее. Придется сделать 7-8 рейсов. Чрезвычайно много отнимет времени... Мое мнение, если вы с ним посчитаетесь, расстре­лять сейчас. Чем дольше их держать, тем больше будет бо­леть голова. Положение у меня тяжелое. Забито все здание, все коридоры, занял столовую, здание милиции, склады».

Старший лейтенант огорчался, когда стоящая над ним «тройка» сокращала ему «лимиты первой категории»: «изы­мается исключительно сволочь», а в Бодайбо «большой контингент врагов, которым надо дать почувствовать силу соввласти», потому выделяемая «норма первой категории - капля в море и не даст никаких результатов...»

Был ли витимский чекист душевнобольным, кто знает.

А система?

Расстрел 1912 года: на Лене: убитых 270, раненых 250.

Расстрел 1938 года: на Лене: убитых 948, раненых нет.

Ночью 12 августа на «Чалдоне» никто не спал.

«12 августа. Утро. Мы с Тэфом закупаем в магазине продук­ты; на почте получаем посылку от моей жены Маши. Бутылка водки и банка маринованных белых грибов. Леня с Эдиком грузят вещи на “Чалдон”. Прощаемся со Степаном Феоктистовичем, с командой “Гидравлиста”, с городом Бодайбо.

Отходим. Погода отличная.

От Бодайбо до устья 290 километров... (...)

Фото участников экспедиции.