Ущербный лексикон

«Жизнь — не письмо, в ней постскриптума не бывает». Виктор Астафьев

 

УКрасноярского края в нынешнем столетии появилась удивительная особенность. Каждый новый его руководитель выступает с новой инициативой по увековечиванию памяти Виктора Астафьева. Но когда по этому поводу звучат в их адрес слова благодарности, в тени всегда остаётся истинный подвижник всего этого — директор краеведческого музея Валентина Ярошевская.

  Если бы у неё были нужные деньги она бы вообще не ходила в «серый дом», где восседают властители и распределяется бюджет. Убеждать Астафьевым губернаторов легко и трудно. Легко, потому что он имеет народную поддержку. Трудно, потому что все четверо предыдущих губернаторов — «пришельцы-ушельцы». Чужаки. Исключением по прописке является только нынешний глава — Александр Усс и именно он поддержал инициативу по созданию Национального центра писателя.

 А почти два десятка лет назад всё начиналось, как с чуда. «Новый русский» губернатор края Александр Хлопонин взял и выделил из личного фонда большие деньги на музей в Овсянке. В историю эта страница вписана золотыми буквами. Но злые языки утверждают, что благородный порыв сильно тускнеет под воздействием хронологии событий. После того, как Ярошевская подарила губернатору собрание сочинений Астафьева, он без смущений заявил на всю страну: «…засыпаю на 26-й странице первого тома». Но тут выяснилось, что другой читатель, президент России Владимир Путин, благожелательно относится к творчеству Астафьева. Он же вскоре посетил необустроенную Овсянку и долго беседовал с вдовой писателя. Строительство музея-усадьбы после этого повелось ускоренными темпами. Однако на торжественное открытие комплекса губернатор-меценат не явился.

 Все остальные состоятельные главы края реализовывали «свои» инициативы исключительно за счёт бюджета. И как только покидали посты, в их публичном лексиконе слово «Астафьев» больше уже никогда не звучало. Причём, все эти проекты задумывались и воплощались без общественного обсуждения и контроля. 

Валентина Ярошевская два десятка лет близко общалась с семейством знаменитого писателя. Виктор Петрович восхищался ею и ругал за крутой норов. Она действительно очень властная и решительная. О себе говорит, что не любит никому подчиняться. Но, когда в перестроечное лихолетье музей задышал на ладан, встала перед начальством на колени, и, со слезами, выпросила нужное решение. Потом, она признавалась в своей сфере лучшим руководителем страны, а на её музейное детище приезжали смотреть со всей России.

     В связи с созданием Национального центра Астафьева попросил её об интервью. Она его отсрочила, сославшись на занятость, так как занималась разработкой концепции этого центра. Мои предложения по его работе Ярошевская прочитала и в главном — категорично не согласилась. И вроде бы цель — одна, да пути у нас оказались — разные.

 Для неё очень «важно сохранить образ Астафьева для будущих поколений, донести его творчество и его любовь к малой Родине, к Отечеству». Она хочет показать, что «Астафьев уникален своим многообразием жанров. Такого писателя в ХХ веке не было. Экспозиция — рассказ, экспозиция — повесть, экспозиция — роман. Астафьев и театр, Астафьев и музыка, Астафьев и кино. И всего не перечислить...»

  Действительно, если задуманную концепцию удастся воплотить, это будет обширнейший музей. Но будет ли там главное: личность Астафьева, его противоречивая натура, его судьба, в которой отразилась вся Россия?

  Мне бы очень хотелось, чтобы наконец начали говорить, без оглядок, что он — очень русский писатель. Его произведения: невероятно откровенное и личностное восприятие времени. И если совсем уж просто, то через его судьбу нужно показывать наше величие и скотство, свободу и рабство, наше извечное сложное взаимоотношение с властью. Поразительно, но его место в обществе, которое он занимал, так и остаётся до сих пор не занятым. Некому сегодня сказать о наболевшем так, как умел это делать только он.

 Хотелось бы, чтобы сохранился его настоящий образ: писателя, мыслителя, и ещё -- человека, переполненного сомнениями, но пришедшего к вере в Бога. Нужно, чтобы он предстал во всей своей простоте и величии: смелым, решительным, обходительным и… взрывным, даже, ругательным, могущим обматерить и обидеть кого угодно. И в таком же порыве пожалеть и броситься в трудную минуту на защиту долёких и близких.

 Без сомнения, Астафьев — удивительный писатель. Но главное в нём — не литература, а сотворение из себя человека. Духовное возвышение. И на этом пути у него были и падения, и разочарования, даже, мысли о самоубийстве. Поэтому, заглядывая в него, мы должны заглядывать в себя. И не бояться отображения разнополярных мнений. Его и наших. Доходя до противопоставления, до дискуссионности. Астафьев, кроме всего прочего, должен стать предлогом к большому и важному разговору о России. Иначе зачем называть его Центр национальным?

Приватизация памяти

«Неблагодарность — самый тяжкий грех перед Богом». Виктор Астафьев

 

Казалось бы, все мероприятия, посвящённые Астафьеву, делаются в Красноярске с уважением к его заслугам. Но зачастую они проводятся организаторами с такой единоличной самоуверенностью, что становятся нравственной бедой под названием — приватизация памяти.

  Властители были изначально настолько уверены в своей правоте, что несмотря на завещание Астафьева хоронить его из ограды домика в Овсянке, решили этого не делать. Почему? А не было у чиновников доверия народу. Были уверены, что толпа всё растопчет и поломает. Точно также они сами пригласили «випов» на открытие музея, ничего не согласовывая с вдовой писателя. Когда ей позвоню, она мне скажет: «Меня как будто для них и нет. Дозвониться до губернатора не могу. А был бы жив Виктор Петрович, он бы многих этих «гостей» на порог не пустил».

  А потом произошло вообще хамское. Из администрации края позвонили Марии Семёновне в красноярскую квартиру и попросили её явиться в Овсянку на могилу Астафьева: «Губернатор поедет на кладбище, так вы приспособьтесь под это время и ожидайте его там». Она не стала приспосабливаться.

 А потом Мария Семёновна мне скажет: «Я доживаю свой век на кардиостимуляторе, но и новое сердце вовсю зашкаливает…» Боясь не успеть, она все документы литературного наследия Астафьева доверила тем фондам, кто прислал нарочных. И разочарованно добавит: «Из Красноярска только никто не обращался».

  После опубликования её слов, несколько местных почитателей тут же обвинят вдову в несносном характере и корысти, так как, якобы, она продавала документы за деньги. Недавно эти претензии вновь повторятся. Для охлаждения пыла властных «друзей» писателя им стоит напомнить строки из письма самого Астафьева: «Я отправляю бумаги мои в два места: в Пермь и в дом Пушкина в Санкт-Петербург, там заведён мой фонд. В Сибири, в частности в моём родном городе, это никому не интересно».

 Подобное утверждение говорит о том, что уважение не всегда означает понимание. И сегодня уже бессмысленно выяснять причины утраты красноярцами основной части литературного наследия. Необходимо находить деньги, оцифровывать архивы писателя в нескольких фондах и музеях страны, создавать единую базу данных и впервые открыть к ним доступ для изучения. Вот только ничего подобного не предусмотрено в концепции создаваемого Центра Астафьева.

А по поводу ушедшего наследия запрошу Пермский краевой архив. Там находится крупнейшее собрание астафьевских документов – 1569 единиц хранения. Руководитель Ю.А.Кашаева всё проверит и официально подтвердит: "передача всех единиц осуществлена на безвозмездной основе".

Экспозиция убеждений

«Постижение правды есть высочайшая цель человеческой жизни». Виктор Астафьев

 

Однажды полдня провёл в музее Пушкина на Мойке. Там — настоящий конвейер из посетителей. Богатая экспозиция. Редкостные экспонаты. В конце вышел на лестничную площадку и стал фотографировать. Вслед за мной, после экскурсии, выпорхнула группа старшеклассников. Гоготать над чем-то они стали сразу. Потом переключились на содержимое смартфонов. Представленный им Пушкин не оставил в них никакого следа.

 Затем вышла новая группа школьников. Реакция была очень похожей: отмучались. Потом я специально стоял и всматривался в лица других выходящих. А выходили они из «смертной» комнаты, где когда-то в гробу лежал Пушкин. Теперь там демонстрируется его простреленный жилет и всё, что связано со смертью гения.

 Поразительно, но тихими и задумчивыми, выходили, как правило, только одиночки. Скорее всего они пришли в музей с уже сформировавшимся впечатлением о Пушкине. Но для большинства «наше всё», так и не становилось после музея нашим. Возможно потому что нужно создавать не иконы, а верующих.

 Парадокс, но почти никто из музейщиков не интересуется тем, что реально получается на выходе. Они, уже на входе, изначально уверены в своей правоте экспозиционного воздействия. Без всяких исследований и доказательств. Без учёта новой психологии восприятия. Вариант, когда дают «жевать» уже пережёванное – не проходит. Интернет и социальные сети приучили нас к возможности выбора и высказыванию личных суждений. Верх берёт экспозиция убеждений. И музеям надо учитывать новые реалии, содействуя становлению гражданственности. Им надо переставать быть кладбищами памяти. Иначе зачем говорить о прошлом, если не видеть в нём будущего?

 Но у государства свой взгляд на проблему. Оно требует отчёт музеев по трём главным позициям: число посещений, число экскурсий, получаемый доход.

 Такой подход привёл к тому, что по всей стране стали при музеях, где это возможно, устраивать концертные площадки, устанавливать тренажёры, беседки для отдыха, аттракционы, качели и песочницы. И этот чужеродный довесок примитивнейшего капитализма появился во всём многообразии и в Овсянке.