Tauga 800 

 

Река Тасеева. Поселение Бурный.

Откуда он взялся, я так и не понял. Зашли во двор — никого. И вдруг, как из-под земли вырос: ни дать ни взять — вылитый старичок-лесовичок. Приземистый. На голове, словно шляпка подберёзовика, рыжеватый накомарник. Рубаха с прорехами. Смотрит, как на базаре покупает: с хитрецой и лукавинкой.

Я ему сразу за здравие, а он — спиной ко мне. Голову вниз опустил и из-за плеча, словом ощетинился:

— Чё пожаловал-та?

Во мне чайничек обиды так сразу и вскипел. По двум рекам, через пороги я добирался две недели на резиновой лодке до этого поселения. И теперь мне – от ворот поворот. Так это ещё не всё. За полчаса до этого, на берегу реки, разыскал меня его сын Димка и сходу стал зазывать:

— Тятя к себе приглашает. Небось, проголодались?

Я, как смог, начал отнекиваться. Мол, некогда, нужно еще вон ту чудо-мельницу успеть посмотреть, — и указал на деревянное колесо над бурной речкой. А он мне:

— Без хозяина туда нельзя.

— А кто же хозяин?

— Да тятя наш.

Вот так я попал к старообрядцу-мельнику, который, как и полагается, живёт на самом отшибе деревни.

Пробую со второго захода познакомиться со старичком-лесовичком. Молчит.

Жена его с порога на него буркнула, а мне:

— Лаптев его зовут, Леонид Кириллович.

laptev 350Лаптев. Это о нём мне еще за добрую сотню километров до его обители, старообрядцы рассказывали всякие истории. Будто расхаживает он по деревне в дерюге. С валенком на одной ноге, с сапогом — на другой и в шапке задом-наперед. Идёт — и встречных разговорами на душевную прочность проверяет. Совесть к обличению побуждает. Да ещё и мысли всякие крамольные без оглядки высказывает.

Кто-то о нем прямо так и сказал: «Блаженный, что с него возьмешь».

Юродивых на Руси церковь, как известно, причисляла к людям «сознательно отрешившимся от обычного употребления разума». Однако, как бы к ним ни относились, но этих праведников в лохмотьях не трогали. Считали их помеченными «божьей печатью».

И были среди них, как настоящие безумцы, так и те, кто только надевал подобающую личину, чтобы уберечься от дыбы и каторги. Храм Василия Блаженного как раз и донёс через века народную память об одном из таких юродивых.

— Вот если бы ты мне верёвку привёз, — подаёт голос Лаптев, — тогда дело бы было. А так, что с тобой о мельнице разговаривать...

— ?!

— А ты не смотри на меня худо. Дурак я, и есть дурак. Речку вот и ту в честь меня прозвали.

Насчет названия — чистая правда. Дом Лаптева стоит на берегу Дураковки. Даже на некоторых картах это наименование прописано. Только уже знаю я, что своим крещением речка обязана близлежащему порогу с дурным нравом, а вовсе не мельнику…

— Ох, беда-то. Вишь, живём жалеючи, — начинает причитать Лаптев. — Даром, что мельница есть. А квашню состряпать не из чего, чтоб хлеб испечь. Робить не могу, старый стал. Коня нет. Всё на корове приходится возить. И дрова, и сено, и назём. В избу зайди — нищета...

Я качаю головой.

— Эка, не верит. Ну говорю ж — дурак. И сынов дураков народил.

Сбоку раздаётся защищающий шепоток жены:

— Такой дурак — на худой кобыле не объедешь.

Неожиданно замечаю, что позади меня, на крылечке, как на галёрке, расположились все лаптевские домочадцы. А сам Лаптев, получается, перед нами, как на паперти.

boyrinia Morozova 460— Худо. Ох, худо! Непогода совсем одолела. Как думашь, вёдро скоро будет? — спрашивает Лаптев, показывая рукой на появляющиеся сине-чёрные тучи.

И в этом его движении, в повороте головы я наконец, с облегчением нахожу отгадку мучавшему все время меня вопросу: где мы с ним могли встречаться раньше?

На картине Сурикова «Боярыня Морозова» душевным всплеском истинной веры переполнены две фигуры. В центре — раскольница в розвальнях, а в правом углу — юродивый, сидящий на снегу, рядом с плошкой для медяков.

Как же похож Лаптев на этого блаженного, осеняющего двуперстием, закованную в кандалы боярыню-старообрядку!

yrodiviy 360)Примечательно, что знаменитый красноярец Суриков, скрупулезно добиваясь документальной точности, писал своего героя с натуры, заставляя позировать его босоногим на обжигающем морозце. Не исключено, что в этом сходстве с живописным персонажем прослеживается одна и та же родовая ветвь Лаптевых. А вот на счёт портрета боярыни Морозовой известно точно, что для него позировала старообрядка из Рогожской слободы. Суриков увидел её страстную, непримиримую. Такую, как описывал боярыню сам знаменитый протопоп Аввакум: «Персты рук твоих тонкостны, очи твои молниеносны, и кидаешься ты на врагов аки лев».

…Неожиданно получаю от Лаптева приглашение заглянуть в избу. Посредине — огромная русская печь. По бокам — лежанки. В уголке — икона. Всё. Полнейший аскетизм. Больше взгляду остановиться не на чем.

Но эта жизнь при лучине, отрешенность от мира — сознательный выбор Лаптева. Он относится к числу самых набожных «староверов», которые в уходе от соблазнов видят своё спасение.

Затесь третья. Ещё вчера ходили в крестный ход по солнцу, а сегодня потребовали двигаться против. Вчера крестились двумя перстами, а сегодня сказали, что нужно щепотью. Приказали менять и другие «ошибочные обряды», которые были незыблемыми веками. Вот из-за такой реформы, если объяснять просто, и произошёл чудовищный русский раскол в 17-ом веке. Против выступили многие во главе с протопопом Аввакумом. А внедрителем нововведений стали царь и патриарх Никон. Последние захотели единообразия в обрядах с другими странами, чтобы стать для них Третьим Римом. «Обличителя неправд» Аввакума, ссылали, мучали, унижали, били кнутом, а затем живым сожгли на костре вместе с ближайшими подвижниками. Над соратницей боярыней Морозовой и её приближёнными, издевались, держали в темнице, а потом уморили голодом. Но непокорных оказалось слишком и слишком много. И по всей стране начались жесточайшие репрессии. Власть не считала число погибших.