Тобольскъ 1-го Октября 1820.
Всеобщій нашъ Отецъ да благословитъ Сонюшку всеми своими благословеніями! Тебе, любезная моя Ели-савета, известны были прежде мои мысли о женихе ея. Тайное некоторое чувство и все, что ты мне о немъ писала, влекло меня къ нему и ты можешь быть уверена, что я буду любить его искренно и душевно.
Понимаю безпорядокъ письма твоего. Но жалею не о тебе, а о Марье Карловне. Ты все перенесешь, а ей все сіи волненія перенесть будетъ трудно. Не думаю, чтобъ тайна ваша долго сохранилась; но если бы ее и узнали: то большой беды тутъ не вижу. Жаль, что вы запретили мне говорить о семъ Жоржу; онъ былъ бы симъ обрадованъ. Я часто съ нимъ стороною говорилъ о Николае Васильевиче* и всегда находилъ въ немъ большое къ нему пристрастіе, разумеется въ его пользу.
Сонюшке сегодня не пишу въ ожиданіи письма ея и письма отъ Марьи Карловны. Но упрекъ, который Сонюшка себе делаетъ, что не ожидали моихъ писемъ, делаетъ честь тонкому ея чувству, въ самомъ же деле онъ не имеетъ никакого основанія: ибо какъ могъ я не одобрить привязанности ея не зная ничего противнаго и видя* что и Марья Карловна ее одобряетъ. Мелкіе расчеты родни ея слишкомъ очевидны, чтобъ можно было на нихъ остановиться. Какъ много должно иметь чистоты въ душе и правильности въ мысляхъ, чтобъ собственные наши виды устранить отъ счастія друзей нашихъ. Неприметно привыкаешь смотреть на все сквозь собственное стекло свое и думать, что все ошибаются, когда видятъ иначе.
Прощай моя милая; Господь съ тотобою.
Тобольскъ 9-го Октября 1820.
Если сердце моей Елисаветы спокойно: то нетъ для меня горестей на свете. Сіе одно существенно; все прочее исчезнетъ, какъ мечта, какъ призракъ при первомъ нашемъ взгляде другъ на друга.
Ты не угадала. Въ числе четырехъ лицъ на сцене, совсемъ не было Ф.
* Поггенполе.
Карл. Сіе четыре лица суть ты, Сонюшка и оба Погг. — О Ф. Карл. я думалъ, какъ о добромъ маломъ, каковы почти все они; но никакъ не далее и не более. Более сего мне и въ мысль не входило и признаюсь, кажется никогда не войдетъ. Кстати о немъ и о связи родственныхъ чувствъ, мне пришло теперь на умъ одно примечаніе. Я не знаю настоящаго тона вашего дома; но въ мое время меж-ду мужчинами и женщинами много было короткости (фамиліарности); это происходило съ одной стороны отъ чистоты женскихъ нравовъ, а съ другой отъ того, что привыкнувъ жить всегда въ одномъ семейственномъ круге, они мало по малу теряли тонкость различій, даже и съ посторонними. Все были друзья, а потому всехъ они считали и своими братьями, и понеже племянница могла гулять одна съ дядею: то не находили страннымъ, чтобъ гуляла съ нимъ и не племянница. Словомъ не было различія между родствомъ и дружбою. Все сіе было въ совершенной невинности; но все сіе не могло быть въ совершенномъ приличіи; а светъ повелительно требуетъ non seulement etre mais paroitre. (*) И сіе требованіе темъ нужнее примечать, что оно различно, само по себе часто неправильно и непостоянно, а иногда и глупо, но всегда повелительно. Въ Англіи девица можетъ гулять одна съ молодымъ мужчиною, сидеть съ нимъ одна въ карете и проч., но молодая женщина , совсемъ не должна и не можетъ. У насъ совсемъ напротивъ: одне только замужнія женщины пользуются сею свободою.
(*) Не только внутренняго, но и внешняго.
Но къ чему вся сія исторія? — Ни къ чему; одно беглое примечаніе къ самой отдаленной предосторожности; примечаніе почти излишнее для всехъ другихъ; но для тебя не безполезное; ибо въ составъ судьбы нашей съ тобою входитъ та странность, что ты более обязана ко всемъ тонкостямъ, ко всей взыскательности самыхъ глупыхъ и стеснительныхъ приличій, нежели все другія. Это есть следствіе твоего и моего положенія и той всеобщей пытливости, которой можно избегнуть, но коей нельзя отразить, ни презрить. Это еще есть жертва, которую ты должна принести моей судьбе. Я объясню тебе сіе однимъ примеромъ. У васъ зимою могутъ быть катанья. Все девицы могутъ быть въ саняхъ съ мужчинами: ты одна не можешь; ты не можешь быть даже съ Жоржемъ. Ты не можешь нигде носу показывать безъ Марьи Карловны. Даже Сонюшка тебе тутъ не защита: ибо нигде не написано, что она тебе сестра; а за вами стоить ея дядя. Вотъ тиранство. По счастью оно не можетъ быть продолжительно. Со мною придетъ къ тебе свобода.
Надежда моя оставить Тобольскъ и Сибирь въ первыхъ числахъ Февраля остается непременна. По счастью ничего я не вижу, что бы могло переменить ее. Жоржъ пишетъ къ своей маменьке, чтобъ прислать ему некоторыя математическія книги. Хотя время остающееся здесь и коротко: но всё еще месяцъ или два онъ можетъ воспользоваться прекраснымъ своимъ математическимъ учителемъ. Съ Вильде онъ переводитъ съ русскаго на французскій; а подъ моимъ руководствомъ читаетъ по латыни. Все идетъ очень хорошо.
Прощай моя милая; Господь съ то-бою.
