85.

Тобольскъ 18-го Декабря 1820.

Теперь остается одного желать для бедной Елисаветы Карловны — смерти и если и на сей разъ предчувствіе мое справедливо: то или ее нетъ уже на свете, или скоро она его оставитъ. Можно быть увереннымъ въ ея счастіи; она заплатила здеть дань свою и Всемилосердый приметъ сію измученную, кроткую душу въ Свои объятія. Исторія ея жизни весьма поучительна; она всегда была жертвою.

Живо представляю себе ваши домашнія смятенія и что бы ты ни го ворила, не могу быть спокойнымъ. Большая школа терпеаія; но я боюсь, чтобъ оно не истощилось. Все упованіе мое на милость Господа. Онъ не попуститъ, чтобъ после столь долговременной и жестокой разлуки нашелъ я умъ твой омраченнымъ или сердце не свободными Не имей никакого личнаго сношенія съ больною; я бы желалъ тебя отъ нее спрятать. Тутъ все благопристойности могутъ быть нарушены. Они и безъ того уже много страждутъ; но переменить нечемъ.

Следовательно Баумъ банкротъ. Вотъ какъ почти обыкновенно кончаются ихъ скорыя пріобретенія. Самый худой и опасный промыслъ, самый неразборчивый и безразсудный бракъ; но они были жертвою своихъ обстоятельствъ, желали можетъ быть поддержать падающій домъ, быть подпорою отцу и матери. Не справедливо-ли после сего, чтобъ они получили свой венецъ въ будущемъ лучшемъ міре.

Прощай моя милая; Господь съ тобою. Ему единому тебя поручаю.

86.

Тобольскъ 25 Декабря 1820.

Христосъ раждается, любезная моя Елисавета; да раждается Онъ въ насъ, да освещаетъ тайнымъ Своимъ присутствіемъ умъ твой и сердце; да устрояется царство Его на земли такъ, какъ некогда оно устроилось на небеси. Какъ малы, какъ странны и смешны представятся намъ съ сей высоты все настоящія наши заботы, радости и безпокойствія. Они могли бы и ныне таковыми намъ казаться, если бы мы умели держать себя всегда въ молитве, которая одна возвышаетъ душу и отрешаетъ ее отъ міра.

Письмо твое отъ 3-го Декабря много меня успокоило; но жизнь Елисаветы К. мне кажется все еще въ опасности. Чахотка есть почти обыкновенное следствіе сего рода болезней. У нихъ же она несколько и природная.

Я всегда вамъ твердилъ о Мерце. Вы мне не верили — мало-ли кто мне не верилъ и после раскаялся. Мы медики издалека другъ друга видимъ. Не удивляюсь чудгсамъ, которыя онъ производить. Онъ первый докторъ въ Петербурге да можетъ быть не по- следній былъ бы и въ Европе, если бы умелъ казаться.

Прощай моя милая, Господь съ тобою.

87.

Тобольскъ 1-го Генваря 1821.

Начинаю новый годъ беседою съ тобою, любезная моя Елисавета и не могу начать его лучше. Желаю тебе, мой другъ, не новаго счастія, но но- ваго благословенія, пріумноженія бла-годати свыше. Желаю, чтобъ проходя путь жизни, ты легкою ногою ка- салася земли, помнила бы всегда, что ты идешь, возвращаешься въ отечество; что все встречающееся съ тобою на пути, собственно для тебя, есть чуждое и постороннее, предметъ любопытства и наблюденія, изученіе языка, коимъ говорить ты будешь въ вечности. Есть Евангельская притча о буіихъ девахъ, кои идучи во сре- теніе жениха, не взяли съ собою масла. Я не знаю ничего точнее сего изображенія. Мы все живемъ въ роде сумасшествія. Знаемъ, что должно будетъ явиться въ вечности, должно къ сему готовиться и въ тленномъ теле изъ свитка червей составленномъ, слагать и возращать другое тело, тело духовное (сіе есть елей), которое одно можетъ гореть и светить въ вечяости и безъ коего мытамъ окружены будемъ сырымъ холоднымъ мра- комъ; знаемъ все сіе более или ме- нее, и каждый день только сбираемся готовиться; время проходитъ въ сихъ сборахъ, часъ бьетъ и ничего не сделано. Ступай въ тьму кромешную! А музыка, а книги, а народы, а надежды, а привязанности? — все прошло, все точитъ червь. Тутъ спрашиваютъ сердца чистаго и тела светлаго. Ступай во тьму, или начинай, буія дева, новую жизнь, новую науку, новыя бедствія, вновь покупай елей купишь несравненно дороже — возвратишься опять ко дверяагь жениха, но двери, можетъ быть, найдешь уже затворенными; бытіе міра кончилось и тебе скажутъ съ другими: не вемъ васъ.

Мне кончилось сегодня пятьдесятъ летъ. По общему счету жизнь довольно долговременная — а готовъ-ли я?— Все упованіе мое на одно милосердіе Вожіе. Одно достоверно, что собственно для себя я не привязанъ къ міру; но слишкомъ много дривязанъ къ твоему счастію и по странному про- тиворечію чего не желаю себе, того желаю тебе. Вотъ тонкая игра само- любія. Но Господь разсыплетъ сіе оболыценіе. Онъ дастъ мне силы ви- деть тебя даже и несчастною и не роптать, если для вечности твоей сіе будетъ нужно, если Ему угодно. Молись!

Чтобъ новый годъ не оставить тебя безъ подарка — прими вместо подарка весть, что съ сего дня остается мне написать къ тебя еще только три письма и более уже не писать.

Твоя Черницына составила ложную спекуляцію. Она вообразила, что я уже въ Петербурге, что въ милостяхъ, что во всемогуществе и раз

даю всемъ пенсіоны; а чтобъ не опоздать: то она решилась писать въ Тобольскъ — а ей совсемъ пенсіонъ и не следуетъ ни по службе мужа, ни по какимъ уваженіямъ. Дело другое милостыня; такъ и проси просто милостыни. Остерегись сихъ раннихъ слёзъ; ты не можешь знать ихъ источника, а между темъ пройдетъ слухъ, что ты даешь уже обещанія; ты чувствуешь, какое употребленіе могутъ изъ сего сделать мои прія- тели. Сверхъ того, я не знаю, известно-ли тебе, что я никакого не имелъ и не имею вкусу выпрашивать милости, считаю ихъ даже вредными. Помогать нищимъ изъ своего кармана, это дело другое; но ходить за симъ въ чужой карманъ, никогда не будетъ моимъ промысломъ. Если бы служба состояла въ сихъ мелкихъ частныхъ чувствительностяхъ: то я не гожусь для службы. Дело другое поправить несправедливость; вступиться за слабаго противъ сильнаго. Тутъ я поспорю съ самимъ Донъ-Кихотомъ, и готовъ принять тебя моимъ Санхою.

Прощай, моя милая, Господь съ тобою.