49.

Иркутскъ 21-го Апреля 1820.

Твой флюсъ привелъ мне на память, любезная моя Елисавета, прежнее мое правило* что въ свете есть три только существенный несчастія: порокъ, бедность и болезнь. Все прочее можно поправить умомъ или терпеніемъ; но болезнь именно лишаетъ насъ сихъ средствъ. Я не верю даже, чтобъ въ болезни можно было иметь терпеніе. Терпеливыми въ болезни кажутся только те, коихъ степень чувствительности Физической различенъ отъ обыкновеннаго, отъ нашего. А различіе сіе столь далеко простирается, что дикій поющій победную песнь въ то время, когда палятъ его на огне, для меня совсемъ не есть предметъ удивленія, но предметъ познанія и опыта, до какаго степени устройство нервъ можетъ быть различно и обстоятельствами изменяемо.

Молодой человекъ отправляющейся съ Китайскою миссіею еще не бывалъ, я его нетерпеливо ожидаю: ибо онъ вероятно привезетъ мне о тебе подробности. Между темъ мы каждую неделю по немножку сбираемся; я дописываю свою Сибирь, люди заботятся о разныхъ мелочахъ и все въ движеніи. Съ сей стороны я счастливее тебя: ибо образъ надежды кажется ближе и живее, когда сборы и мелочи его украшаютъ.

Прощай моя милая, Господь съ то-бою.

 

50.

Иркутскъ 28-го Апреля 1820.

Наконецъ Пекинскій приставъ*) привезъ мне письмо твое, любезная моя Елисавета, привезъ отъ тебя носки и отъ Жерве газеты. Признаюсь первое лучше последнихъ, Продолжителное наблюденіе заблужденій и глупостей человеческихъ делаетъ почти къ нимъ равнодушнымъ.

Съ симъ нарочнымъ я получилъ много писемъ изъ Петербурга—все розовыя и въ томъ числе есть самаго яркаго и положительнаго цвета. Терпенію твоему осенью будетъ конецъ. Но внешніе твои отзывы должны оставаться такъ же неопределенны, какъ и прежде. Надежда бываетъ еще прелестнее, когда таится въ душе и наружу не испаряется. — Поггенполю я непременно буду отвечать на письмо его, но не надеюсь скоро отыскать здесь Толмачева, о коемъ онъ говоритъ. Сибирь не комната; ее скоро не обыщешь; скажи маминьке что я употреблю все способы. Объ Александре подумаемъ осенью: дела сего рода не делаются за 6/т. верстъ; ихъ надобно сделать лично.

Жаль, что я старею, что слишкомъ много въ свете виделъ и наблюдалъ. Духъ твой, любовь твоя къ отечеству сделали бы меня любочестивымъ.

Прощай моя милая; Господь съ тобою.

*) Тимковскій Егоръ Феодоровичь, напечатавшій въ 1824 г» чрезвычайно интересное описаніе своего путешествія въ Китай, подъ заглавиемъ: Путешествіе въ Китай чрезъ Монголію, въ 1820 и 1821 годахъ.

 

Иркутскъ 5-го Мая 1820.

Нетъ, любезная моя Елисавета, не женщины въ томъ виноваты, что молодые люди большею частію суть повесы. Не женщины, а война. Война умудряетъ храбрыхъ, делаетъ ихъ скромными и кроткими; война ничтожныхъ людей делаетъ наглыми и несносными. Война и скороспелое воспитаніе. Когда толпа мальчиковъ, кои должны бы быть еще въ пенсіоне подъ лозою Мюралта*), пущена будетъ на свою волю чего тутъ ждать добраго?

Мысли твои о вдохновеніи такъ привлекательны, что я написалъ бы целое сочиненіе и точно доказалъ бы, что это не мечта, но действительное и весьма существенное свойство нашего духа усыпляемое разсеянностію чувствъ, но возбуждаемое обстоятельствами, местомъ, уединеніемъ, временемъ, воспоминаніями, связію мыслей. Но отложимъ сіе до беседы, или до той большой книги, которую столько летъ я собираюсь написать.

Ты не дома; понимаю любезная Елисавета всю горесть сея мысли; но потерпи еще немного; заря не только занимается, но уже и занялась. Ты верно виделась съ графинею Кочубей? Ты будешь дома; будешь иметь удовольствіе у себя угощать техъ, кои тебя столь добродушна, столь сердечно угощаютъ и добрая твоя душа ни у кого не останется въ долгу.

Я полагаю, что вы уже на даче. Жаль что я васъ, можетъ быть, тамъ уже не застану. Желай чтобъ лето

*) известный реформатский пасторъ, содержатель пансіона въ Петербурге,

было прохладно, а осень самая сухая и продолжительная.

Прощай моя милая; Господь съ тобою.