64.

Иркутскъ 21-го іюля 1820.

Поздравляю, любезная Елисавета, съ новымъ знакомствомъ Walter Scott. Я думаю у стихотворцовъ то есть у истинныхъ поэтовъ есть предчувствіе; они знаютъ другъ друга никогда не видавшись. Мудрено-ли, что онъ угадалъ и бытіе твое и чувства?

Шатобріанъ есть великій волшебникъ. Франція имела только двухъ истинныхъ поэтовъ; Фенелона и его. Прочіе не исключая и Расина суть остроумные люди; но ни въ одномъ изъ нихъ нетъ искры сильнаго воображенія. Можетъ быть цепи, коими они себя оковали, подавили естественный ихъ талантъ; но то справедливо, что никогда не воспламенятъ они воображенія читателей. Смешиваютъ удовольствіе разума съ восторгомъ; это две вещи совсемъ разныя.

Но сей самый высокій, парящій Шатобріанъ есть простой площадной враль въ политике. Таковъ былъ Нютон за Апокалипсисомъ. Разсудокъ пріобыкшій къ высокимъ созерцаніямъ изящнаго редко можетъ при-способить себя къ грубымъ вещественнымъ формамъ міра Физическаго или политическая. Сдедоватедьно ошибки тутъ происходятъ не отъ не-достатка разудка, но отъ свойствъ его. Есть свой разсудокъ для поэтовъ и свой для политиковъ. Словомъ разсудокъ есть следствіе таланта и имъ образуется. Кстати о Фенелоне; тебе предлежитъ великое удовольствіе, это есть читать Телемака. Ты удивишься, что книга, которую ты верно сто разъ имела въ рукахъ, есть для тебя теперь книга совершенно новая. Такъ по крайней мере было со мною, когда я читалъ ее. Великая книга для всехъ и особенно для государей.

Мы въ хлопотахъ обыкновенныхъ сборовъ къ путешествію. Напишу къ тебе отсюда еще два письма и темъ заключу 11-ти месячное мое пребываніе въ Иркутске.

Прощай моя милая; Господь съ то-бою.

65.

Иркутскъ 28-го Іюля 1820.

Письмо твое, любезная моя Елисавета, исполненное надеждъ близкаго свиданія раздираетъ мою душу. Ты уже знаешь какъ надежды сіи разрушились. Упрекаю себя, что преждевременно и самъ поверилъ и тебе ихъ сообщилъ. Но они казались верными. Я забылъ, что нетъ въ судьбе моей ничего вернаго, кроме вечности. Она одна не зыблется и не зависитъ отъ мненій человеческихъ.

Дядюшка твой действительно поселился въ Пензе; это лучшее, что могъ онъ сделать: ибо опытъ ему показалъ, что лечиться и жить невоздержно, есть мечта: а воздержаніе для него есть вещь невозможная. Онъ очень худо сделалъ, что обратился къ тебе съ требованіемъ долгу на Софье Ивановне. Онъ долженъ былъ знать ея положеніе. Ты весьма умно сделала не сказавъ ей о семъ. Я пе-

ревелъ отсюда къ нему въ Пензу пять тысячь рублей; кажется довольно на обзаведеніе и устройство его дома. Хлебъ и припасы онъ будетъ иметь изъ деревни. Следовательно можетъ жить покойно, если будетъ разсудителенъ и умеренъ. Впрочемъ я запретилъ ему вступаться въ управленіе нашей деревни. Онъ не имеетъ довольно для сего ни разсудка, ни постоянства. Управленіе остается по прежнему у Андрея Сергеича Мартынова и я все причины имею быть имъ довольнымъ.

Песенка твоя къ Мечте прекрасна: есть одна ошибка или описка: тяжка горесть одинако одинокой (т.е. мнъ)\ ибо одинакій и одинокій есть разница; первый есть le meme uniforme, одинакого росту, одинакого цвету; второй есть solitaire isole. Вотъ тебе целая диссертація объ одной букве о. Впрочемъ слово одинокій взято изъ деревни и можетъ быть употребляемо только въ простомъ легкомъ слоге. Много есть деревенскихъ словъ весьма выразительныхъ и жаль что они не приняты въ высшія сообщества. Это есть одна изъ тысячи человеческихъ несправедливостей.

Прощай моя милая; чрезъ два дня еще писать къ тебе буду и темъ заключу письма мои къ тебе изъ Иркутска. Господь съ тобою.

66.

Иркутскъ 1-го Августа 1820.

Одинадцать месяцовъ письма мои къ тебъ, любезная моя Елисавета, имели сію траурную надпись: Иркутскъ. Сіе письмо будетъ отсюда последнее. Пишу въ самый день отъезда въ обыкновенныхъ хлопотахъ и окруженъ народомъ. Падеюсь писать къ тебе съ будущею почтою из Томска.

Все, что есть въ сердце моемъ ве ры и надежды нужно было собрать, чтобъ читать письмо твое отъ 19-го Іюня, въ коемъ твердость упования твоего борется съ вестьми оть меня дошедшими. Надобно, чтобъ новость сія пришла къ тебе изъ Иркутска. Ни одинъ изъ друзей моихъ не имелъ ни разума, ни сердца предупредить и смягчить первое впечатленіе. Я не жалуюсь на нихъ; но поведеніе ихъ весьма поучительно.

Впрочемъ духъ мой не упадаетъ. Мне надобно еще перенесть две, или три почты, когда идеи твои установятся и сладостная улыбка покорности заменитъ место перваго волненія. По счастью я буду въ дороге; а дорога есть лучшее для меня успокоеніе. Тутъ я одинъ съ моими мыслями и сей родъ бытія всегда имелъ для меня прелесть неизъяснимую.

Прощай, моя милая, Господь съ тобою.