В середине прошлого века в Сибири было открыто уникальное Стрельцовское урановое месторождение, которое до сих пор остается единственным в России масштабным местом добычи стратегического металла.

  Перед интервью первооткрыватель урана, ранее засекреченный геолог из Иркутска В.П. Зенченко, попросил дать ему возможность сказать о самом важном. Пояснив перед этим: «Мне 72 года, и я уже - инфарктный рецидивист. Три сердечных «звоночка» прозвенело.

Кончается мой жизненный ресурс. Поэтому хочется быть понятым до конца. Совсем недавно я о многом не мог рассказать, все нужно было согласовывать с Первым отделом. Теперь время пришло». И спросил: «Так вы принимаете мои условия?» Я включил диктофон. 

— Больше пятидесяти лет моей жизни было связано с ураном. Ни один другой элемент за все времена не оказал такого влияния на земное общество, как уран. Когда мы работали, считали, что после наших открытий на Земле будет «светло и тепло». Ведь уран – это та «жар-птица», о которой все время мечтали люди. Но те, кто овладел им, основную его массу использовали для разрушительных целей. На первом месте оказалось зло, в виде ядерных бомб, а уж потом – добро, в виде атомных электростанций. Вот я и думаю: не опережают ли наши атомные открытия медленную эволюцию нашей нравственности?

Уран подвел человечество к грани выбора: быть или не быть цивилизации. И я знаю только одно единственное средство всеобщего спасения – высокая нравственность. Нам нужно суметь не допустить «грязных» людей к ядерной энергии. И, как вам это ни покажется странным, но именно уран должен стать покровителем справедливости. Все. Теперь задавайте свои вопросы.

— Владимир Петрович, говорят, у вас был особенный «нюх» на уран?

— Да не нюх здесь надо иметь, а совесть! Я знаю людей, которые всю жизнь искали и так ничего и не нашли. Ведь геолог в поисках всегда один на один с самим собой. У некоторых даже прибор «трещал», извещая об уране. Но они находили удобное объяснение, что это «ничего не значащая породная аномалия». А нужно было копать, вгрызаться в землю, чтобы действительно убедиться в отрицательном результате. Но, кроме желания, нужны еще и знания, чтобы уметь масштабно мыслить.

— Правда ли, что Стрельцовское месторождение могли открыть значительно раньше?

— Еще в 1955 году я дал оценку урановых проявлений в Стрельцовском прогибе, где расположен сейчас Краснокаменск и работает Приаргунский урановый комбинат. В нашем отчете тогда появилась запись о необходимости сосредоточения там работ. А через год пришли другие люди… И дали отрицательное заключение. Мол, рудопроявление слабое и не заслуживает внимания. Они были тогда более авторитетными, и им поверили.

А в 1962 году меня вновь назначили начальником поисково-разведочной партии в тот самый Приаргунский район. Но теперь у меня в распоряжении были и самолеты, и буровые вышки. Я мог принимать решения. Перед этим я ряд других месторождений уже успел открыть. Правда, работы запланировали вести не в «моем» месте. Я сказал: плевал я на этот проект — и сосредоточил все силы там, где считал нужным. «Забурили» вышку. Керн оказался урановым. Поставили еще две вышки. Забурились. Но в тот же день приходит приказ, и за мою нахрапистость отправляют меня на Север, на подземные работы. Я говорю: как же так? Рудой ведь пахнет! А мне отвечают: ты на Север ехать не хочешь. Трус! Трудностей испугался. Ну я и поехал.

Через неделю в «моем» месте все работы свернули. Трубы из земли вытащили. Участок ликвидировали. И начали работать по прежнему проекту.

А потом, когда все подтвердилось и стало ясно, что найдена хорошая урановая руда, начальник нашей Сосновской экспедиции Степанов вернул меня обратно. Потом он признался, что таким образом восстанавливал справедливость. Была специально создана поисково-разведочная партия номер 32, которую я и возглавил. Это было самая крупная партия Советского Союза. Затем ее усилиями была выявлена целая серия урановых месторождений в Стрельцовском прогибе. И истинно прав Виссарион в своем «Последнем Завете»: «Если есть сомнения, крылья не вырастут».

В 1970 году мне, Алексею Рогожину, Вадиму Степанову, Лидии Ищуковой, Юрию Рогову и Георгию Гагарину вручили за это открытие Ленинскую премию. Пятеро из них – иркутяне, геологи нашей Сосновской экспедиции. Но до сих пор мало кто знает, что на самом деле скрывалось за этим неприметным названием.

— Получается, что вы так и не почувствовали славы первооткрывателей. Ваша сфера деятельности на протяжении десятилетий была закрытой темой?

— Чтобы был понятен существовавший ранее уровень секретности, приведу такой факт. Ленинскую премию нам вручали на закрытом заседании в Кремле. В президиуме было больше народу, чем в зале. Кроме нас, эту высокую награду получали также технологи атомщики и конструкторы космических кораблей. Вызывали к трибуне только по имени отчеству. Фамилий вообще не называли. Примечательно, что в дипломе лауреата нет ни единого слова об уране.

Потом мы вышли из Кремля и растворились в людской сутолоке. Вот и вся известность. Но к тому периоду такая секретность была уже ни к чему.

— Почему?

— Мы уже к этому времени свободно между собой об уране говорили. Это раньше нельзя было произносить даже вслух само слово. Но чиновничий аппарат так и продолжал жить по прежней схеме. Вспоминаю, как в те годы в Краснокаменск приехал глава Средмаша Ефим Павлович Славский. Он выступал на активе, где всегда были люди с особой формой допуска. Но в тот раз на него пригласили и передовых рабочих. А у них только «третья форма». Во всех дверях стояли первоотдельцы. А Славский выступает и вдруг начинает сыпать с трибуны конкретными цифрами по урану. Называя объемы и по комбинату, и по Союзу. Я тогда толкнул соседа по президиуму и говорю: смотри, у режимщиков волосы дыбом встали.

Потом на банкете мы сидели с Ефимом Павловичем напротив. Я у него своеобразным «любимчиком» был. И где-то после пятой чарки решился спросить о неожиданном откровении на активе. А он наклонился ко мне и говорит на ухо: «Знаешь, Володь, вся режимность была нужна, когда у нас урана не было. И необходимо было сделать все, чтобы наши противники не узнали, что его у нас нет. А теперь уже не страшно. Уран теперь есть у нас в достатке».

Кстати, на том активе было вручено около 600 медалей и орденов за уран, полученный на Стрельцовском месторождении. Так что слава наша была без огласки и ограничивалась очень узким кругом людей.

— Поэтому вы их и называете сегодня особенными «урановыми людьми»?

— Это очень сильные люди. Но их вклад в создание ядерного щита был незаслуженно обесценен новой властью. Когда вручали Ленинскую премию, в наш адрес прозвучали слова: «Благодаря вашим открытиям удвоилась оборонная мощь страны. Родина этого не забудет!» А на самом деле очень короткой оказалась память у «родины». Мы работали в тяжелейших условиях. Почти все время «в поле». И для многих тогда несбыточной мечтой казалось иметь свой домик с маленьким садиком. Это потом стало ясно, что вся наша «жизнь» была ориентирована на нужды войны. Настоящая, счастливая жизнь оказалась на втором плане.

Но я ни о чем не жалею. Мне повезло. Моя звезда удачи была ярче. Говорю о тех, кто был на самых тяжелых работах. Говорю о тех, кто уходил на пенсию в 45 лет. А затем они по новым законам остались без стажа. По ним ударили больнее всего. Они вынуждены сегодня работать вахтерами. И это — как раз те, кто строил державу. Кто сделал под землей 24 рекорда СССР по скоростной проходке.

Раньше высочайшим достижением было 300 метров в месяц. А мы прошли 1222. Но никто так и не узнал, что это достижение принадлежало уранщикам. Ведь они творили под землей чудеса. И все это так и осталось под покровом секретности. Кто сегодня знает, что для того чтобы заработало Стрельцовское месторождение, под землей было пройдено расстояние в три московских метрополитена?! И эти люди в результате оказались обворованными государством. С жалкой пенсией.

— Значит это миф, что вы получали баснословные деньги и обеспечивались всем по высшему разряду?

— У «обычных» геологов зарплата была на двадцать процентов меньше, чем у нас. Вот и вся разница. Когда обнаруживали проявления урана, только тогда мы начинали чувствовать свою исключительность. Тут же нам доставляли сервелат, колбасу в бараньем жиру … Начинали строить лагерь и привозить заключенных для быстрого разворота работ. Но как только надежды на уран не оправдывались, все сворачивалось. И нашей традиционной пищей вновь становилась каша с тушенкой. Жили мы все годы плохо. Я долгое время вообще не имел своего угла. Проходную комнату получил, будучи уже начальником партии, когда открыл рудные провинции. К этому времени я уже был семейным человеком и у нас рос ребенок.