Деньги. Невеста

Когда назначенное для нас комендантское управление достигло полного развития, то оно состояло из комендан­та, генерал-лейтенанта (с окладом почти в 30 тысяч руб­лей, что превышало тогда оклад генерал-губернатора), из плац-майора и двух плац-адъютантов, получивших четвер­ное жалованье, или, как тогда говорилось, заграничный оклад, т.е. за рубль ассигнациями рубль серебра, стоивший тогда вчетверо.Сверх того, по условию они должны были получать через каждые три года чин, независимо от про­изводства, за отличие; пользуясь этим, комендант и вы­вел своего племянника в течении 12 лет из подпоручиков в полковники.

На таких же условиях был и прикомандиро­ванный для чтения писем штаб-офицер. Священник и док­тор получили также четверной оклад и сверх того награды, постоянном распоряжении коменданта находилась инвалидная рота с тремя офицерами для занятия караулов и казачий отряд войск с офицером; но коменданту предос­тавлено было право требовать особые наряды от войск и земства, как и было то, когда переходили мы из Читы в Петровский завод. Деньги наши хранились в местных гор­ных управлениях и выдавались через коменданта; от гор­ного же ведомства шло жалованье (1 р. 98 к.) и провиант (2 пуда муки), которые выдавались помесячно; оно назна­чало также прислугу нам, в Чите от земского наряда, а в Петровском заводе из ссыльных, причем развилось мно­жество злоупотреблений со стороны служащих в штабе ко­менданта, так как приписывали будто бы для прислуги к каземату множество таких людей (даже прачек), которых в каземате никогда и не видали, а которые жили у плац-майора и плац-адъютантов. Прислуга состояла вся на наше жалованье и содержание, и ее было очень много. В каземате было 12 отделений, и в каждом по одному сторожу из инвалидов, да по прислужнику из ссыльных, кроме того четыре повара, два хлебопека, два банщика, два огород­ника и работник, смотревший за свиным хлевом. Баня и огороды были устроены на наш счет; мытьем белья зани­мались преимущественно солдатские жены.

Вначале предположено было содержать в каземате толь­ко тех, кто был судим Верховным уголовным судом; но потом, вследствие ложных опасений возмущения, горное начальство выслало в Читу всех, кто только был в заводах сослан из дворян — как по политическим, так и не поли­тическим преступлениям. Поэтому были присланы офице­ры Черниговского полка и два саперных офицера с одним поляком, как члены тайного общества, возникшего в за­падном крае. Те и другие судились обыкновенным воен­ным судом. Прислан был тогда же и брат мой Ипполит, и его товарищи по Оренбургской затее, и майор Кучевский, сосланный за намерение поджечь Астрахань, а потому и прозванный в каземате бранд-майором, личность в выс­шей степени отталкивающая от себя явным ханжеством и последующими своими действиями вполне оправдавшая не­доверие к своему лицемерию. Его звали также «шишка», потому что при земных поклонах он бил лбом в землю и набил себе огромную шишку на лбу; звали также и «пу­чок», потому что он связывал назади в пучок свои воло­сы как делали то церковные причетники. Его особенно долго не хотел комендант ни смешивать с нами, ни при­нимать, но из Петербурга решили, что, хотя никого бы не следовало смешивать с нами, но, если они уже присланы в каземат, то пусть в нем и остаются. Наконец, в Петровс­кий завод был прислан слепой поляк Сосинович, сослан­ный за укрытие польского эмиссара Канарского.

Пока не началось отправление на поселение, то боль­шее число находившихся в каземате доходило до 91 чело­века. Кроме того, с судьбою каземата были связаны и как бы причислялись к нему и жены некоторых товарищей наших. Между последними было много женатых, и почти все жены изъявили желание следовать за мужьями, но иные остались по воле мужей для воспитания детей; другим не позволял ехать недостаток средств. Впрочем, все оставшие­ся в России сохранили верность своим мужьям, и только впоследствии три из них, жены Осипа Поджио, Лихарева и Фаленберга, вышли замуж, воспользовавшись законом, считающим брак расторженным в случае ссылки мужа или жены.

В Иркутские заводы приехала Трубецкая, в Благодатский рудник Волконская; в Читу — Муравьева, Янтальцева, Нарышкина, Давыдова, Фон-Визин и Анненкова; в Петровский завод Юшневская, Розен и Ивашева. Почти все строили себе как в Чите, так и в Петровском заводе собственные дома, и в Чите в каземат допускались только на свидание с мужьями очень короткое время и то при караульном офицере, дополняя это потом свиданием у ча­стокола, что составляло главный источник дохода для на­ружных часовых, которые не дозволяли подходить к час­токолу. Но в Петровском заводе, так как сначала перестали отпускать мужей к женам на дом, как вошло то уже в последнее время в обычай в Чите, жены должны были жить в каземате с мужьями в их номерах, имея, впрочем, свободный выход, что явно противоречило условиям со­держания в каземате, так как через это не только делалось возможным словесное сообщение с посторонними, но и передача всего в каземат и обратно.

Впоследствии наша колония умножилась еще детьми наших товарищей. В Чите родились две дочери у Анненко­ва, из которых старшая впоследствии умерла; дочь у Вол­конского, также умершая при самом рождении; дочь у Трубецкого, сын у Давыдова и дочь у Муравьева. Вообще же число всех родившихся в Чите и Петровском заводе было более 20, но многие там и умерли, так что до зрелого возраста дошла только половина. Старшая дочь Трубецко­го, превосходная девушка, была за сенатором Ребиндером, и умерла; две другие также замужем; дочь Муравьева замужем в Москве; сын Волконского женат, дочь Аннен­кова также замужем; сын его приобрел похвальную извес­тность в Нижнем Новгороде как честный и энергический судебный следователь; дочь Давыдова осталась девицею, сын Розена женат.

В заключение надо сказать, что в числе других выгод, которые обе местности, как Чита, так и Петровский за­вод, извлекали от нашего пребывания в них, было учреж­дение в них почтовых контор, которых до нас не было и которые остались там и после нас.

Каземат наполнялся таким образом, что сначала очис­тили Петропавловскую крепость в Петербурге, где оказа­лась надобность в помещении для членов польского тайно­го общества, привозимых из Варшавы. Затем стали отправ­лять из Шлиссельбурга; отправление же из финляндских крепостей продолжалось до лета 1828 года и так, что са­мую последнюю категорию из числа осужденных в рабо­ту, ту, которой срок был только на один год, привезли последнюю и срок работы сочли ей со дня привоза в Читу. Таким образом, хотя приговор произнесен был 10 июля 1826 года, и не по их вине они так долго не поступали в работу, а держали их в крепостях, на поселение отправля­лись они только летом 1828 года. При этом надобно заме­тить, что и места для их поселения были выбраны самые дурные, как, например, Березов, Туруханск и т.п. Те из наших товарищей, которые находились в Благодатском руд­нике, привезены были в Читу, как и упомянуто выше, в октябре 1827 года.

Между тем, как тех, которые судились Верховным уго­ловным судом и одни исключительно признавались пра­вительством за политических, привозили обыкновенно в Сибирь с фельдъегерями и отправляли из Тобольска также на подводах в сопровождении казачьего офицера или чиновника, — всех других, помещенных также в каземат, но судившихся обыкновенным военным судом (офицеров из Брест-Литовска, лиц, замешанных по делу брата в Орен­бурге и пр.) отправляли, как простых ссыльных, с парти­ями пешком и прямо в Нерчинские заводы.