Чарышев не догадывался, что нужно было пройти вперёд всего лишь метров двести и там начиналась хорошая дорога, ведущая от реки на деревенский угор. Он же пошёл напрямую к дому с красной крышей, возле которого росли два огромных красивых кедра. Ему пришлось пробираться сквозь шероховатый чертополох и обжигающую крапиву. Из-за забора стал явственно слышаться женский голос:

— Бунька, куда прёшь, зараза?! Ну я тебе счас задам!

Вадим почти вплотную подошёл к заросшей ограде. Заметил огромный белый камень и с разгона вскочил на него. И сразу увидел почти перед собой девушку, склонившуюся над капустными грядками. Перед ним предстали её оголённые ноги и розовые рейтузы, в которые были небрежно вобраны полы линялого халатика в голубенький цветочек.

Нахлынувшее смущение от этого неожиданного подглядывания тут же устроило внутри Вадима борьбу с другим, не менее сильным чувством страстного вожделения. Было стыдно смотреть, но в то же время он не мог не смотреть на эти красивые соблазнительные ноги. Они были загоревшими только до коленок. А дальше начиналась белая сочная упругость молодого тела, омытого капельками стекавших росинок. И от этого соблазн становился ещё более желанным и притягательным.

Вадим хотел поздороваться, но его «здравствуйте» застряло где-то на уровне солнечного сплетения. Девушка, услышав позади себя какое-то сопение, прекратила обрывать капустные листья и стала медленно оборачиваться, ища глазами шкодливую козу Буньку. А увидела голову вихрастого парня, который пристально смотрел на неё огромными голубыми глазами.

Девушка резко одёрнула платье и возмущённо закричала:

— Ты чё таращишься?! Ну-ка, пошёл отсюдова! — и с ходу швырнула в бесстыжую голову первое, что попалось под руку. А попался кочан капусты, который она одним махом выдернула с грядки.

Комья земли, словно шрапнелью, ударили по листьям крапивы.

— Урод! Урод! Урод бесстыжий! — негодующе кричала возмущённая девушка. Но уже через несколько секунд она стала осознавать, что человек, рухнувший за ограду, не издаёт ни единого звука.

— Ой, мамочка! — воскликнула она, приложив руки к груди. — Эй?! — спросила дрожащим голосом, с вытаращенными от испуга глазами. — Ты... Ты живой там?

Из лопухов раздалось шуршание.

— Ага! — обиженно промямлил Вадим, поднимаясь. — Я же... Я же только спросить у вас хотел, — неуверенно продолжил он, опасливо залезая на камень.

Потирая раскрасневшийся от удара глаз и зудящее лицо от ожога крапивы, он начал ей рассказывать, что будет работать учителем в местной школе. Что сам выбрал это место...

Девушку звали Натальей. Она слушала и не слышала. Утирала неожиданно выступившие слезы и чувствовала, как приятное тепло начинает растекаться по её телу. Она ещё не понимала, откуда возникает это пульсирующее умиротворение. И почему оно запорхало в ней ласковым мотыльком. Ей просто нравился этот парень. Его спокойный уверенный голос. Ясные, умные глаза... Если бы он позвал её, она уехала бы с ним куда угодно. Прямо сейчас. Лишь бы позвал. Тем более что уже успела приметить: обручального кольца на руке у него не было. И она тоже жила одна.

Вадим всё рассказывал и рассказывал, а Наталья неожиданно представила, что если бы она стала его женой, то деревенские бабы непременно сказали бы: «Натаха-то, смотри, какого прынца отхватила!»

До этого она примеривалась к парням, пытавшимся за ней ухаживать, по одной мерке: сможет ли она полюбить ухажёра. А тут, впервые, ей захотелось быть самой любимой именно этим человеком. И в этот самый момент Наталья покраснела от смущения, потому что вспомнила про выставленные напоказ рейтузы. Чайничек обиды в ней тут же закипел, и её обдало горячим жаром стыда. Один раз натянула на себя обвислые материны панталоны, зная, что её никто не увидит в своём огороде, расположенном на самом отшибе. И вот — на тебе!

Вадим уже во второй раз спрашивал о школе, а Наталья всё корила себя за линялые рейтузы, за застиранный халатик и за стоптанные тапки. Вырядилась — дура!

— Школа? — наконец начала объяснять Наталья. — Школа вон виднеется, где берёзы. Пройдёте по берегу, начнётся дорога... — тут она запнулась и решительно сказала по-простецки. — Круголя — далеко! Давай я тебя напрямки, через огород свой проведу.

Вадим никогда не мог вот так сходу перейти с «вы» на «ты», как это сделала Наталья.

— Давайте! — сказал он. И стал пытаться перебросить через ограду свою тяжеленную сумку.

— Там, дальше, калитка для людей есть, — подбоченясь, смешливо сказала Наталья.

Вадим тащил свою сумку, постоянно попадая в какие-то ямы. Наталья шла рядом и подтрунивала над новым учителем. В то же время она продолжала с интересом его рассматривать. Отметила про себя, что ростом он будет ненамного выше её. Что его рубашку давно пора было бы уже постирать.

Когда стали подходить к дому, Вадим решил передохнуть. Наталья с ходу взялась за ручки его сумки и тут же громко охнула. У неё даже в глазах потемнело от ощущения тяжести, за которую она ухватилась.

— Ты что в ней гири везёшь?

— Не-е-ет! Книжки. Книжки разные... — и, дотронувшись до раскрасневшейся щеки, раздосадованно произнёс. — Ну и жгучая же у вас здесь крапива.

— А у нас тут всё такое, — стала озорно смеяться Наталья. — И крапива — жгучая. И лето — жгучее. И морозы — жгучие. И бабы наши... — тут Наталья осеклась, поняв, что не тот перед ней «фрукт», чтобы вести такие разговоры, и тут же с укоризной, строго сказала. — Тебе тут тулуп и валенки нужны... А ты книжки припёр...

— А у меня есть... Свитер. Мама ещё носки связала... Шерстяные. И куртку я тоже взял...

— На рыбьем меху?!

Вадим утвердительно кивнул:

— Да. Тёплая. Я в ней уже две зимы проходил. Вы же здесь не замерзаете, и я как-нибудь...

— Знаешь, как мне папка говорил: «Сибиряк не тот, кто мороза не боится, а тот, кто умеет от мороза хорониться», — а про себя Наталья подумала: как мальчишка! Но она тут же отметила и его проявившееся достоинство: с виду — хрупкий, а на самом деле — силушки в нём хватает. Мужик!

— А я слышу — крик, а драки... Помощь не нужна? — Вадим обернулся и увидел за оградой совсем седого, бородатого старичка. На его голове вместо шляпы был надет дырявый накомарник.

— Здравствуйте, дедушка Арсений! — поприветствовала его Наталья.

— И тебе здоровья! Так из-за чего крик?

— А это у нас здесь учитель в крапиву свалился, — хохоча, пояснила Наталья.

— Какой учитель?

— А вот он. Только приехал.

— Молодой, — оглядев Вадима, сказал дед Арсений. — Армию-то отслужил?

— Конечно. Я и институт уже окончил. В Москве.

— В Москве? — удивился дед Арсений. — Оттуда у нас ещё никого не было. Это хорошо... Слышь, Натах, я к тебе вечерком забегу? Нога моя опять покоя не даёт.

— Конечно, заходи, — сказала Наталья, подходя к нему поближе. — Подлечим.

Дед Арсений кивнул и не спеша зашагал вверх по тропинке.

Наталья обернулась и чуть было не потеряла дар речи. Её нелюдимая коза Бунька запросто подошла к Вадиму и сразу же позволила себя погладить.

— Гляди-ка! — поразилась она. — Ты не экстрасенс какой-нибудь там?

— Нет, — ответил, мотая головой, Вадим, продолжая гладить Буньку. — Просто подход нужен. Меня вообще-то животные с детства любят.

— Ну уж если к тебе скотина так льнёт, то, наверное, и с детьми поладишь.

Они пришли к дому вместе с козой, сумкой и с ещё сильнее распухшим лицом Вадима. Слева у него начал проступать кровоподтёк от удара капустой. Справа кожа вздулась от ожога крапивой.

— Ох! — с сожалением оценила физиономию Вадима Наталья. — Я счас.

Она сбегала в дом и принесла смоченную чем-то тряпочку:

— Приложи, а то совсем разнесёт... Ты посиди, а я пока к директору сбегаю. Только переоденусь.

Наталья зашла в дом. Закрыла на крючок дверь. Достала из ящика комода кружевные трусики в целлофановом пакете. Внимательно рассмотрела картинку на упаковке. На ней была изображена женщина с лукавым взглядом, демонстрировавшая все свои женские прелести. Наталья глянула на себя в зеркало и попыталась состроить что-то похожее. У неё это получилось не сразу. Но когда получилось, она настолько осталась довольна собой, будто взяла долгожданный и безоговорочный реванш у скомпрометировавших её рейтуз.

К Вадиму Наталья вышла в голубовато-синем платье с белым отложным воротничком. В белых туфельках и с некоторым подобием причёски на голове. За каких-то три-четыре минуты своего отсутствия она успела даже накрасить губы и подвести глаза.

Вадим посмотрел на неё с удивлением. Наталья хотела бросить на него приготовленный «лукавый взгляд» с упаковки, но в этот момент он убрал тряпочку от глаза, и она тут же прыснула со смеху, прикрывая от смущения рот ладошкой:

— Ты уж прости меня за это, — виновато сказала Наталья, показывая на глаз Вадима. — Так уж получилось...

— Что, совсем плохо?

Наталья кивнула. Подошла к Вадиму, потрогала рукой припухлость и многозначительно сказала, улыбаясь:

— Да-а-а... Но до свадьбы за-жи-вёт! Вот! Ладно, я быстро.

— У вас руки ромашками пахнут, — сказал Вадим, когда она закрывала за собой калитку.

Наталье стало приятно, что он обратил на неё внимание. Но все её настроение испортила Скракля. Так за глаза звали в деревне Зинку Скракалёву. Первейшую склочницу и сплетницу. И при этом неплохую совхозную доярку, портрет которой однажды даже висел на «Доске почёта». Она подбежала к ней возле «Бурундука», продуктового магазинчика, завалинка которого была привычным местом местного балабольства:

— И куды ты так вырядилась, Натаха? — стала допрашивать её Скракля. — Вроде и праздника никакого нема, а нафуфырилась как на гульки какие. Или хахаля какого нашла?

— Ты лучше, тёть Зин, скажи: директора школы не видала?

— Видала. Сети трясёт возля дома... Песок так и сыплется... Так и сыплется... То ли из сетей, а может, и ещё откель... А ты чё, к нему та?

— Да по работе, — приврала Наталья, понимая, что если она сейчас заикнётся о приехавшем учителе, то от Скракли ей быстро не отделаться. А может, и того хуже: та найдёт какой-нибудь повод и тут же заявится к ней домой.

Вилен Никифорович Бабашкин в деревне был вечным директором школы. Никто не помнил, кто был до него на этой должности, и никто не верил, что когда-нибудь он её оставит по собственному желанию. Несмотря на дряхлую старость, а ему уже было за восемьдесят, он всё работал и работал.

Примечательно, что обычно люди с возрастом выцветают и высыхают. А Бабашкин оставался коренастым крепышом, с светящимися светло-карими глазами и поседевшими редкими волосами. В отличие от других фронтовиков он всегда носил на пиджаке наградные колодки. Никогда не пил. Не буйствовал. В общем, был в селе почитаемым человеком.

За сорок с лишним лет директорства, в кабинете Бабашкина успели повисеть портреты Сталина, Хрущёва, Брежнева, Черненко, Андропова. Они менялись. А он оставался.

Для него не существовало понятия хорошей или плохой власти. Для него она была силой, которая обеспечивала порядок. И относился он к ней как к погоде: что ни делай, а изменить её все равно не удастся. Можно только приспособиться. И он научился приспосабливаться. Считая, что точно с таким же подходом должны и к нему относиться люди, потому что себя он тоже считал представителем власти.

— Вилен Никифорович! — позвала его Наталья. — Там учитель новый приехал. Во дворе у меня ждёт.

Бабашкин кивнул, дав понять, что все слышит, но по-прежнему продолжал освобождать от мусора сеть, развешанную на кольях.

Наталья прекрасно знала, что директора лучше не торопить. Иначе он начнёт недовольно ворчать и выговаривать. Она присела на лавочку возле ворот и, понюхав руки, внимательно посмотрела на них, вспомнив, что они «пахнут ромашками». Это я, наверное, разные травы в предбаннике перекладывала, обрадовано вспоминала Наталья, отсюда и запах... Чудной, вообще, этот парень... Необычный... — и она улыбнулась сама себе.

— Тёть Наташ?!

— Фу ты, напугал-то как! — встрепенулась Наталья, увидев прямо перед своим лицом две ноги в кедах на деревянных палках. Это Санька Милентьев незаметно подошёл к ней на своих ходулях. Паренёк он был смышлёный, безотказный на помощь, но любопытный и разговорчивый до надоедливости.

— Тёть Наташ, а учитель молодой или старый?

— Услыхал уже! — сказала Наталья, поднимая голову. — Молодой. Красивый. Из самой Москвы к нам приехал. Сильнющий. Ох, он вам, оглоедам, жару задаст!

— Правда?!

— Правда, — уже вдогонку сказала Наталья Саньке, который, как великан, сноровисто шагал по улице на ходулях, торопясь всем рассказать необыкновенную новость.

Наконец вышел Бабашкин:

— Ну, чего тебе?

— Дак, учителя устраивать надо.

— Кому надо? — строго спросил он. — Мне на этот счёт распоряженьев не поступало. Телефонограмм никаких не приходило...

— Так уже три дня как связи нет, — возразила Наталья.

— А я тебе об чём и говорю? Как я его приму?! Вдруг аферист какой или... Или ещё что... С кого спрос потом будет? С меня? Или с тебя? Спросят: на каком основаньи... А я что отвечу? Вот... — и тут же снисходительно попытался выяснить. — А ты его случаем не спрашивала: может, он бумагу там какую из района с собой привёз?

Они подошли к её дому и Бабашкин первым вошёл во двор.

Чарышев сидел на чурбачке и гладил козу. Увидев его, даже Наталья поразилась произошедшей с ним перемене. Его левый глаз совсем заплыл, а правая половина лица опухла ещё больше и покрылась белыми волдырями.

Бабашкин, подозрительно глянув на незнакомца, грозно потребовал предъявить документы. Чарышев тут же стал объяснять, что выданный приказ у него «случайно утонул в Ангаре», и с подобием улыбки протянул паспорт.

Директор, мельком глянув на две первые страницы, тут же вернул его обратно и поморщился от запаха самогона:

— Всё ясно! — и ничего не объясняя, с недовольной гримасой, поспешно вышел за ворота.

Наталья догнала его на улице и удивлённо спросила:

— Вилен Никифорович, так что с ним дальше-то делать?!

— А я почём знаю! Ты что, сама не видишь?! Это же не учитель, а пьянь подзаборная какая-то, — стал ругаться Бабашкин. — От него же сивухой несёт как от забулдыги какого-то... И морда вся побитая. Да и говорю же тебе, мне из районо никаких указаньев не поступало. Может, он аферист какой или жмурик беглый. Я почём знаю...

— И что же мне теперь дальше с ним делать?

— В заезжку сельсоветовску его отведи.

— Так там же связисты с вечера заселились.

— Значит, ничего не поделаешь. Вот откуда пришёл, пусть туда и идёт, — и он недовольно махнул рукой, а затем, наклонившись к Наталье, обеспокоенно спросил. — Ты дом-то заперла? А то обчистит тебя пьянь эта, пока ты тут по селу бегашь...

Вадим встретил Наталью возмущённым криком:

— Спасибо! Я всё слышал... — и он раздосадовано всплеснул руками. — Это кто, директор был?

Наталья кивнула.

— Значит... Значит, вот выходит, как меня здесь встретили. «Как родного!» Приняли. Квартиру дали, как и обещали... Подъёмные выплатили. Дрова привезли. Да?! Ну всё! Хватит с меня! Я... Я обратно уезжаю. Прямо сейчас!

— Не кипятись ты, — спокойно сказала Наталья, присаживаясь на крылечко. — Я, знаешь, когда сюда приехала, так вообще... руки на себя наложить хотела...

— Откуда приехали... — растерянно произнёс Вадим. — Зачем?

— Да нет... Я-то здесь в Шивере родилась и выросла. Просто у меня родители... — Наталья запнулась, горестно вздохнула и продолжила. — Я в медучилище красноярском училась. А они, чтобы мне деньги выслать, поехали в Ковинск рыбу сдавать. Вечером возвращались на моторке... И возле ГЭСа под баржу попали. Мотор у них, говорят, заглох. Рыбаки с берега видели. А капитан на барже пьяный был. Даже и не... — Наталья махнула рукой. — В общем, они до сих пор без вести пропавшими числятся... В Шивере только через неделю всполошились. Приехала я, а из дома многое уже вытащили. И если бы не дед Арсений... Он ружьё взял и говорит: «Раз такой разбой пошёл, буду стрелять без предупреждения. По каждому, кто сунется! И один раз даже пальнул ночью... А утащили и телевизор, и швейную машинку, и... Корова была, и ту увели... Я приехала... Поревела. А ночью пошла на утёс. Топиться. Ночь лунная была. Глянула на Ангару, а внизу будто поплавок белеет... Тут я папку и вспомнила. Он пакенщиком работал.

— Кем? — не понял Вадим, потому что слово «бакенщик» Наталья произнесла так, как говорил её отец: вместо буквы «бэ» что-то похожее на звук лопающихся на лужах пузырей во время слепого дождя.

— Бакенщиком, — поправляясь, произнесла Наталья. — Бакены на реке ставил и следил за ними... Увидела я этот беленький поплавок и вспомнила... Девчонкой ещё совсем была. Прибежала однажды, чем-то обиженная. Говорю ему: зачем вы меня родили?! А он обнял и сказал: «Хотели, чтоб на земле на одного хорошего человека больше стало. А там, глядишь, и ты своего родишь. И может тоже... Так вот хороших человеков и прибавится. И всем лучше на свете жить станет...». Ну вот, а теперь я, возможно, тем, кто у меня всё разворовывал, им перевязки делаю. Жалею их. Я медсестрой в нашей больничке работаю. Успокаиваю... А мне им, может, хочется руки поотрубать! И ничего бы внутри не шевельнулось...

Наталья встала в смущении. Про себя подумала: надо же — чужому человеку рассказала то, что никому не рассказывала. И в то же время она почувствовала в себе такое облегчение, как будто избавилась от тяжести, которую вынуждена была долго-долго тащить, и вот, наконец, сбросила её с себя.

— Пошли в дом, учитель! — сказала Наталья, мимоходом беря его сумку. Она охнула, но понесла её так, как будто в ней уже не было неподъёмного груза. Потому что теперь она уже знала, за какую берётся ношу. Вадим подхватился, чтобы помочь, но не успел и медленно пошёл в дом.

Когда вошёл, тут же начал торопливо снимать свои пыльные башмаки. Дом его встретил обворожительной чистотой. Вадиму показалось, что всё пространство было заполнено каким-то тёплым, лучезарным светом.

Свет шёл от свежевыбеленных стен. От русской печки, которая стояла посреди избы, будто аккуратная церковка. От воздушных занавесок небесного цвета. От светленьких домотканых половичков, расстеленных почти повсюду. А там, где проглядывали огромные плахи-половицы, свет был ещё более лучистым, отражаясь от их поверхности, выскобленной до бархатистой белёсости. Казалось, что солнечной благостью пропитался и деревянный ковшик, свесившийся с охристой бочки. Даже несколько сосновых полешков, сложенных у печки, отсвечивали светлой желтизной из-под янтарной коры. Пахло свежеиспечённым хлебом. На столе лежала поджаристая коврига, накрытая чистым, льняным полотенцем.

— Хорошо у вас как... — протяжно сказал Вадим.

— По-деревенски, — смущённо пожала плечами Наталья. — Ладно, учитель... Гостей, как понимаешь, я не ждала. Маленько перекусим, что есть. Уехать тебе счас всё равно не на чем. «Заря» будет только послезавтра. Если будет. Такие туманы по утрам на реке стоят... Я тебе в той комнате постелю. А сама... Ты молоко пьёшь?

— Пью, — ответил Вадим.

— Ты только не стой. Присаживайся, где удобнее. — Вадим сел на лавку возле двери, почувствовав какую-то робость, чтобы сесть поближе к столу, за которым возилась Наталья.

— Молоко только козье. Ничё?

Они ели яичницу с оранжевыми желтками. Ещё — поджаристую сохатину¹³. А затем Наталья налила из крынки в белую эмалированную кружку холодного молока. И Вадим пил его с жадностью, закусывая краюхой хлеба. А когда выпил, неотрывно стал смотреть на стекающие с боков крынки капельки испарины.

Наталья вновь засмеялась, глянув на его распухшее лицо, и сказала:

— Ты отдохни. А я по делам сбегаю.

Когда она уходила, Вадим в окошко опять пристально её рассмотрел и, когда закрылась калитка, тихонько, с большим удовольствием, протяжно запел: «Я свою Наталию узнаю по талии...». Он неспешно прошёлся по дому и в дальней комнате увидел две книжные полки. На одной из них стояло собрание сочинений Пушкина, академического издания 1937 года. Вадим был поражён этим. В своей сумке он привёз несколько точно таких же томов, только потрёпанных, купленных им за большие деньги. А здесь, в глухомани, это сокровище просто стояло на полке. Вадим взял одну из книг, пролистал и понял по неразрезанным страницам, что она до сих пор так и не познала прикосновения читателя. Он прислонился к притолоке и стал заново читать давно прочитанное.

Наталья тем временем шла по угору к жившей через две улицы Нинке. Подругами они с ней не были. Просто вместе работали. Но Нинка была для Натальи единственным человеком в деревне, у которой она могла попроситься переночевать.

Наталья ещё в проулке услышала шум гулянья. Вначале донеслись гулкие, неразборчивые голоса пьяных мужиков. Затем раздалось горлопанное пение: «Из-за острова на стрежень... На простор речной волны...».

Наталья, увидев идущую ей навстречу уборщицу из сельсовета, спросила:

— Теть Маш, у Нинки, что-ль, гулянье?

— У них. Братья с жёнами приехали. Дня три теперича покоя не дадут.

В окошках отражался багрянец заката. Темнело. Над горизонтом появилась первая звёздочка. Ветрено будет завтра, — подумала Наталья и только сейчас почувствовала нахлынувшую усталость от возни в огороде. Зевнула с удовольствием, во весь рот, с громким «ахом». Совершенно не стесняясь, что её кто-нибудь увидит. И тут же, повернувшись идти обратно, проговорила про себя: «Как будет, так и будет».

Она подоила козу. Нагребла ей сена. Покормила кур. Сделав неотложное, зашла в дом.

Вадим сидел на полу, прислонившись к притолоке, с упоением читая Пушкина. Узорчатый половичок под его ногами собрался в гармошку.

— Мошка сёдня лютует, прям спасу нет! — сказала Наталья и тут же залилась звонким смехом, увидев, как испуганно встрепенулся, среагировав на её голос, этот «чудной парень».

— Зачитался? — продолжала хохотать Наталья.

— Ага! — сказал смущённо Вадим, закрывая книгу.

— Папка этого Пушкина когда-то в Енисейске за десять вёдер харюзов купил. Мамка ругалась тогда... Ох, ругалась! Недели две на него ворчала... — и она горестно вздохнула.

— Пушкин... — Чарышев поднял книгу, как будто показывая её весомость. — Пушкин, он — удивительный. До сих пор до конца неразгаданный... — Наталья подошла к висевшей на стене полке и стала на ней что-то искать. А Вадим продолжал увлечённо говорить. — У него стихотворение есть одно странное... Будто и не его оно. Хотите послушать? — и он, полистав несколько страниц, начал проникновенно читать:

Жизни мышья беготня...

Что тревожишь ты меня?

Что ты значишь, скучный шёпот?

Укоризна или ропот

Мной утраченного дня?

От меня чего ты хочешь?

Ты зовёшь или пророчишь?

Я понять тебя хочу,

Смысла я в тебе ищу...

— Я тебе в дальней комнате постелю, — резко оборвала его Наталья. — А сама в маленькой лягу. Дверь на крючке. Так что ты...

Вадим поднялся. Встал прямо перед ней и так посмотрел ей в глаза, что у неё чуть не подкосились ноги от нахлынувшей блаженной трепетности.

— Вы не волнуйтесь и не бойтесь, — успокоил он её и бережно взял за руку.

И Наталья вновь почувствовала, как нежная волна окатила ласкою всё её тело.

Она доставала простыни. Носила подушки. Порхала из комнаты в комнату. А он сидел за столом, читал книжку, и мельком поглядывал на неё. Наталья ловила эти взгляды и смущённо улыбалась.

Маленькую комнату она не закрючивала. Долго не спала. Прислушивалась к его движениям. Но он не пришёл. Конечно, — думала Наталья, протяжно вздыхая, — ему же покрасивше надо, вон ладный какой. А я ему, значит, совсем не глянулась. И от этого ей стало так обидно, что сначала она сама себя принизила до никчемной страхолюдины, а затем и его про себя обругала, назвав «бесчувственным чурбаком». И была полностью уверена в своей правоте: потому что явился этот парень незваным гостем, так ещё и довёл до ненужных слёз. И в сердцах сказала с обиженной горечью:

— Урод!

Но получилось так громко, что она перепуганно схватилось за рот. А потом долго лежала, боясь даже вздохнуть. И заснула только под утрo...