Виктор Астафьев Кадр из фильма

Первый рассказ Астафьева вышел в свет со скандалом. Только начал он публиковаться с продолжением в «Чусовском рабочем», как его тут же запретили. Возмутилась одна «блюстительница нравов». Из себя ее вывели слова: «Мало нашего брата осталось в колхозе, вот и стали мы все для баб хороши». Астафьеву «приписали оскорбление советской женщины», названной «некультурно – бабой... Советский солдат, мол, не может так грубо говорить»... Спасла почта читателей. Всех интересовало: чем же закончится рассказ? С задержкой, но продолжение допечатали.

Примечательно, что это была первая «ласточка» из полувековой череды поношений Астафьева за использование «лапотного языка», от которого, по ощущениям некоторых критиков, нестерпимо несло «онучами и щами».

Л.М.Стенина, Москва (из письма Астафьеву): «Достаточно прочесть хотя бы один Ваш рассказ, чтобы понять, что Вы – Человек необыкновенно честный, чистый, много переживший, незамутненный, несмотря на то, что выпало Вам в жизни испытать. А Ваша «колючесть» — от нежного и уязвимого сердца. Когда-то, по-моему, у Гейне, я вычитала такую фразу: «Его сердце было окружено колючками, чтобы его не глодала скотина».

Звучит голос Виктора Астафьева. Запись сделана в Сибири. На Енисее.

— Виктор Петрович, какую роль в Вашем становлении сыграла природная закваска?

Фото Олега Нехаева. Вид на Енисей и Овсянку со Слизневского утеса.— У меня мама очень умной была. Папа, хоть и был всяким, но тоже личностью был. Это — одно. Второе — я очень рано начал читать. И Бог наградил хорошей памятью. Видимо не зря.

Я читал и размышлял. Ведь можно много читать, читать, читать… И как солому: жевать, жевать, жевать… И все, как у коровы, – через кишечник и дальше. А можно и через голову. Вот у меня что-то в ней застревало.

И я теперь понимаю, что с раннего детства во мне здорово «застревало» еще и чувство благодарности. Так сложилось, что рос я сиротой, и каждый доставшийся мне «кусочек» редкой радости запоминался. Во мне до сих пор осталась острая потребность отзываться на добро.

Думаю, что неблагодарность – самый тяжкий грех перед Богом. И могу сказать, что большую часть своего писательского времени я потратил на помощь другим.

Мне тоже помогали в начале моего творческого пути, и я помогал и помогаю другим. Навыпускал, как говорится, из-под своего крыла массу пишущих. Написал также уйму предисловий к «чужим» творениям. Иногда, сегодня признаюсь в этом, писал и предисловия к заведомо плохим книжкам.

— Так было трудно отказывать просящим?

— А как откажешь?! Когда человек больной или так сложилась судьба…У нас-то жизнь тяжкая всегда была, и повод для Фото Олега Нехаева Дом в Овсянкесострадания все время находился… И не в силах я был иногда отказать. Пожалеешь пишущего… А потом мне говорят: что ты такое говно окрылил своим предисловием?! А ты знаешь, что у этого «говна» – душа золотая, да вот талантишка – маленький. Но семье его там, где-то в Рязани, жить не на что… Вот и помогал опять же из-за этих обстоятельств…

Очень многим я дал и рекомендации для вступления в Союз писателей. И по этому поводу плевки в ответ тоже получил. За жизнь – четыре, может – пять.

Примечательно, что Астафьев, свою поддержку другим связывал со своей «безотказностью». Шутил: «Хорошо, что не родился женщиной, а то бы по рукам пошел…». Кое-кто такие его ссылки на «мягкотелость» принимал за чистую монету.

Постыдное письмо против А.И. Солженицына в 1970 году подписали многие знаменитые литераторы. Астафьев (к тому времени он уже был членом правления Союза писателей) это «клеймление позором зарвавшегося отщепенца» не поддержал. Хотя прекрасно знал, что только послушное раболепие могло обеспечить безбедное существование.

Астафьев отправил своим коллегам в Москву возмущенное послание: «…то, что я читал напечатанное в журнале, особенно «Матренин двор» -- убедило меня в том, что Солженицын – дарование большое, редкостное, а его взашей вытолкали из членов Союза и намек дают, чтобы он вообще из «дома нашего» убирался.

А мы сидим и трем в носу, делаем вид, будто и не понимаем вовсе, что это нас припугнуть хотят, ворчим по зауголкам, митингуем в домашнем кругу. Стыд-то какой!..»

И тут Астафьев делает удивительное примечание по поводу этого послания. Нет его в архиве Союза писателей, сообщает он, сам проверял: может и правда, не получали, а может, и Всевышний беду тогда отвел.

Спустя почти четверть века Солженицын, возвращаясь на Родину, заедет в Овсянку и крепко обнимет Астафьева. Одного из немногих, кто не предал истину.

Сергей Залыгин ( из письма Астафьеву 21.04.1984): «Не скоро еще будет понято, что значит Ваша жизнь и значение всего того, что сделано Вами в литературе. Тем более, что Вы и сами об этом значении не шибко думаете, ну просто консерватор какой-то, отсталый элемент. Несознательный!»

Виктор Астафьев (из письма Владимиру Яковлевичу Лакшину) : «Я в святые не прошусь и знаю, что не достоин веры в Бога, а хотелось бы, но столько лжи и «святой» гадости написал, работая в газете, на соврадио, да и в первых «взрослых» опусах, что меня тоже будут жарить на раскаленной сковороде в аду. И поделом!»

Фото Олега Нехаева. Вечер в Енисейске.— Виктор Петрович, многие Вас называют совестью нации, а вы как бы признанием в своих грехах сами себя развенчиваете. Естественнее было бы услышать, как президенты, другие сильные мира сего искали с Вами встречи, домой к Вам в Овсянку приезжали. Ведь, из нынешних писателей никто, кроме Вас, таких визитов больше не удостаивался…

— Ну, ездили, встречались. И Горбачев меня приглашал. И с Ельциным разговаривали. Обедали. Другие хорошие люди наведывались…

Не так давно вот Драчевский (тогдашний полномочный представитель президента России по Сибирскому округу – О.Н.) в больницу приезжал – шороху здесь навели. Машины все вокруг поубирали. Людей своих повсюду понаставили. Всех больных позакрывали в палатах. А Драчевский интеллигентным таким, спокойным мужиком оказался… Познакомиться просто пришел. Поговорить.

— Многие из политиков, приезжавших к Вам «беседовать», на самом деле, искали через Вас, через упоминание Вашего имени, поддержку в народе. А вы сами для себя находили что-то существенное в этих встречах?

— Всегда интересно посмотреть, как чувствует себя человек при большой власти. У меня к этой поре уже была накоплена какая-то внутренняя культура, чтобы и не фиглярничать, и не низкопоклонничать. Да и умный человек никогда не заставит тебя унижаться. НИКОГДА. Если он умен.

А насчет впечатлений могу сказать, что после таких «интеллектуалов» вождей, как безграмотный Хрущев и самовлюбленный Брежнев, Горбачев и Ельцин казались куда как развитыми людьми.

Правда, после одной из таких встреч кое-кто из односельчан на меня обиду затаил. Это когда Ельцин в Овсянку приезжал.

Принимали его хорошо. Блинами накормили. Побеседовали.

Когда шли с президентом к Енисею — народ вокруг ликовал, рукоплескал ему. Проводил я его, возвращаюсь к теплу, в избу, слышу: мужики ропщут и мне претензии как бы высказывать начинают.

Я был утомлен многолюдьем и с раздражением сказал этим храбрецам: «Что же вы, страдая холопским недугом, высказываете храбро все мне, а не только что отбывшему президенту? Из всех вас одна Кулачиха достойна уважения, она умеет бороться за себя!..»

Кулачиха эта оттерла охрану плечом, да как была в куртке из обрезанного дождевика, так и ухватила под руку президента. Милиция и охрана в ужасе! А я слышу, как Кулачиха все твердит и твердит свое: «Пензия! Пензия! Пензия!» Еле ее оторвали от Ельцина.

Ну трудящиеся, после того разговора со мной, жаловались потом, что, вместо того, чтобы «поговорить по-человечески», я их чуть ли не матом крыл. Ну и пусть! Что от них ждать? Годны что ли только орать в бане, в огороде иль за пьяным столом?..

О себе скажу так: жизнь свою прожил — никогда не заносился. Хотя чего только не предлагали мне, и чем только не окружали, и как только не обхаживали…Все равно остался самим собой. Считаю себя человеком самодостаточным.