Дом декабриста А. М. Булатова на Спасской ул., ныне № 1.
Отдавшись ему всей душой, он участвовал в собраниях у Рылеева и, поглощенный идеей свержения „самовластья", сам вербовал новых членов Общества. Из-за своей, однако, бедности, Каховский часто вынужден был пользоваться средствами своих сотоварищей по Обществу. Он опасался вызвать их презрение и все же должен был писать Рылееву: „Спаси меня. Я не имею сил более терпеть все неприятности, которые ежедневно мне встречаются... Я не имею даже чем утолить голод. Вот со вторника до сих пор я ничего не ел".
Когда произошли события 14 декабря и Каховский был арестован, как один из главнейших участников восстания, Софья Михайловна была чрезвычайно подавлена его судьбой. К тому времени она стала женой молодого поэта Дельвига. „Это не пылкая страсть, какую я чувствовала к Каховскому,—писала она,—что привязывает меня к Дельвигу,—это чистая привязанность, спокойствие, восхищение, что-то неземное...",
Каховский же, присужденный к смертной казни, нашел свою смерть в июле 1826 г на кронверкеПетропавловской крепости. Однако, его сотоварищи до конца не изменили своего презрительного отношения к этому нищему, голодному армейцу. Ни события 14 декабря, ни даже предстоящая казнь не соединили их. Осужденные, выведенные на казнь, братски обнялись друг с другом. И только Каховскому, передает легенда, никто, будто, не протянул даже руки.
Когда С. М. Салтыкова вышла замуж за Дельвига, новобрачные первоначально поселились на Миллионной ул., ныне Халтурина, в доме Эбелинг. Они прожили там около года, переехав затем на Загородный пр., в дом купца Кувшинникова (теперь это участок под № 9, близ Пяти углов), где молодой поэт жил еще в свои холостые годы
Отсылая вскоре Бенкендорфу пушкинских „Цыган" « отрывки из „Онегина", Дельвиг уже указал свой новый адрес: „на Владимирской улице, близ Коммерческого училища, в доме Кувшинникова" 89. Дельвиг часто выполнял подобные поручения своего старого друга, Пушкина, с которым его связывали, с юношеских лет, самые сердечные отношения. В годы совместного пребывания в лицее Дельвиг явился первым ценителем дарований юного Пушкина. Этому не препятствовала глубокая разница характеров обоих друзей. Вот слова самого Пушкина:
Но я любил уже рукоплесканья,
Ты, гордый, пел для муз и для души;
Свой дар, как жизнь, я тратил без вниманья;
Ты гений свой воспитывал в тиши,
Любопытную параллель между Пушкиным и Дельвигом провел один современник. „Пушкин,—записал он,—быстрый, сильный, иногда свирепствующий поток, шумно падающий из высоких скал в крутое Ущелье. Дельвиг—ручеек, журчащий тихо через цветущие луга и под сенью тихих ив". Дельвига, прибавлял он, надобно лично знать, чтобы понять его поэзию 89.
Искавший тишины и уединения, флегматичный Дельвиг никогда не скрывал своей истинно поэтической беспечности и лени:
Блажен, о, юноши, кто подражая мне,
Не любит рассылать себя по всем журналам;
Кто час любовников пропустит в сладком сне—
И круг простых друзей предпочитает балам,
„В лицее,—рассказывал Дельвиг,—мне запрещали носить очки: зато все женщины казались мне прекрасны; как я разочаровался после выпуска".
Как сказано было выше, 30 октября 1825 г. Дельвиг соединил свою судьбу с Софьей Салтыковой. Поэт Боратынский, ближайший друг Дельвига, когда-то сосед его по холостой квартире в ротах Семеновского полка, получив известие о предстоящем браке поэта, писал Дельвигу:
Ты распрощался с братством шумным
Бесстыдных, бешенных, но добрых шалунов,
С бесчинством дружеским веселых их пиров,
И с нашим счастьем вольнодумным.
Пушкин, узнав о женитьбе своего старого друга, написал ему: „Цалую руку твоей невесте и заочнолюблю ее, как дочь Салтыкова и жену Дельвига. Однако, явившиеся, после свадьбы, у Дельвига новые интересы, невольно отразились на его отношениях с Пушкиным. Последний писал ему вскоре из Михайловского: „Чорт побери вашу свадьбу, вашу свадьбу чорт побери—когда друзья мои женятся, им смех, а мне горе".
Молодой жене Дельвига было ' тогда около 20 лет.—„Она была очень добрая женщина,—сообщал современник,—очень миловидная, симпатичная, прекрасно образованная, но чрезвычайно вспыльчивая, так что часто делала такие сцены своему мужу, что их можно было выносить только при его хладнокровии. Она много оживляла общество, у них собиравшееся". Действительно, Софья Михайловна была гостеприимной, умелой хозяйкой и салон Дельвига пользовался в литературных кругах столицы значительным весом 90. Два раза в неделю, по средам и воскресеньям, у Дельвигов собирались друзья. Наиболее частыми посетителями являлись лицейские товарищи хозяина дома—Яковлев, Илличевекий, Лангер, Деларю. Тут же бывали и литераторы и писатели, связанные с Дельвигом работой в ряде изданий. Здесь бывали Вяземский и Жуковский. Тут одноглазый Гнедич, разодетый по последней моде, нараспев читал гнусавым голосом свои гекзаметры. В углу мирно дремал Крылов. Рядом зевал Измайлов, с нетерпением поглядывавший на двери столовой, где гостей ожидал всегда вкусный ужин.
Очень короткое время, незадолго до своей смерти, тут запросто бывал молодой поэт Д. Веневитинов. Всегда чрезвычайно любезный с дамами, он оказывалособое внимание А. П. Керн, жившей по соседству в этом же доме Кувшинникова 91. В 1828 г., во время своего пребывания в Петербурге, к Дельвигу несколько раз в неделю являлся Мицкевич. „Вот, кто был постоянно любезен и приятен,—записала Керн. Он был так мягок, благодушен, так ласково приноровлялся ко всякому, что все были от него в восторге. Часто он усаживался подле нас, рассказывал нам сказки, которые он тут же сочинял."—Действительно, как сообщает А. И. Дельвиг, двоюродный брат поэта, Мицкевич целыми вечерами импровизировал тут повести в духе Гофмана 92.
Но все же самым дорогим гостем дома был Пушкин. Когда поэт приезжал в Петербург, он тотчас же бежал к Дельвигу и друзья, при встрече, Плача и смеясь от радости, всегда целовали друг другу руки. Много вечеров провел Пушкин в гостеприимном доме Дельвига. В октябре 1827 г. он явился однажды к своему другу с человеческим черепом в руках и, протянув его Дельвигу, восликнул:
Прими сей череп, Дельвиг: он
Принадлежит тебе по праву;
Тебе поведаю, барон,
Его готическую славу...
Оказалось, что этот череп принадлежал одному из предков Дельвига, погребенному в Риге, и был там похищен поэтом Языковым, тогда еще дерптским студентом. Пушкин добыл его уже у своего приятеля Алексея Вульфа, избравшего череп местом хранения табака. Тут же, за обедом у Дельвига,череп превратили в чашу и изнее присутствующие выпили здоровье праздновавшего в этот день именины двоюродного брата хозяина дома.
В 1830 г. у Дельвига можно было встретить молодого провинциала, только что входившего тогда в столичную литературную семью. На его смешную фигуру смотрели с недоумением. Даже имя его казалось необыкновенным—Гоголь.
Но к этому времени Дельвиг оставил уже дом Кувшинникова. С ноября 1829 г. он жил в стоящем тут же поблизости на Загородном пр., против Владимирской церкви, небольшом доме купца Тычинкина. Тут по-прежнему продолжали собираться друзья и часто бывало шумно и оживленно, так как квартира Дельвига являлась тогда и конторой редакции издававшейся поэтом „Литературной Газеты". Ею руководили Дельвиг и Вяземский. Ближайшее же участие в газете принимал и Пушкин. Сюда приходили подписчики, тут торговались книгопродавцы и спорили авторы статей. Низко склонившись над письменным столом, близорукий Дельвиг, одетый в малиновый шелковый халат, подолгу правил здесь корректуры.
Однако „Литературная Газета" просуществовала недолго. По проискам врагов газеты, Бенкендорф давно уже искал повода закрыть ее. Он воспользовался, наконец, появлением в газете совершенно невинных стихов Делавиня. Вызвав к себе тогда Дельвига, введенного к нему с жандармами, начальник III Отделения крикнул поэту: „Что, ты опять печатаешь недозволенное?.. Вон, вон, я упрячу тебя с твоими друзьями в Сибирь". Эта оскорбительная, ничем не вызванная, выходка так подействовала на Дельвига, что он тяжело заболел, 14 января 1831 г. его не стало.
По словам Анненкова, Дельвиг „заперся в своем Доме, завел карты, дотоле невиданные в нем, никуда не показывался и никого не принимал, кроме своих близких. Под действием такого образа жизни и глубоко почувствованного огорчения, можно было опасаться, что первая серьезная болезнь унесет все его силы. Так и случилось—болезнь не заставила себя ждать и быстро свела его могилу". Большую, однако, роль сыграли тут также и недоразумения, происходившие между супругами, столь несходными по своим характерам, и, конечно, на здоровьи Дельвига гибельно отразились огорчения, так часто причинявшиеся ему Софьей Михайловной.
За три месяца до свадьбы Дельвиг писал своей невесте: „Нет жертв, которых я не принес бы за твое счастье. Для тебя только живу и жить буду. Цель Моей жизни будет одна: до гроба стараться быть тобою любимым. Я уверен, что не изменишь мне... Я отдался тебе на жизнь или на смерть.
Береги меня твоею любовью, употреби все, чтобы сделать высочайшим счастливцем, или скорее скажи: Умри, друг—и я приму это слово, как благословение".—Дельвига не стало.
Прошло немного лет и имя поэта потонуло в лучах славы его великого сотоварища. Но небольшой старинный дом, свидетель последних дней поэта, стоит и поныне на Загородном пр., на углу Щербаковaпер., ныне №1. Характерно, что оба здания, стоящие на Загородном, на углах Щербакова, совершенно одинаковы и, следует полагать, оформлены одним и тем же зодчим. Несмотря на их видимую простоту, обе постройки являются образцом хорошо продуманной архитектуры первых лет XIX века (в доме № 1 часть дворовых построек носит следы значительно более ранней эпохи). Дом, связанный с именем Дельвига, во время мировой войны был приобретен Литературно-художественным Обществом, решившим сломать дом и выстроить на его месте четырехэтажное здание под театр, кинематограф, артистическое кабарэ и т. д., но планы эти не были осуществлены 93.
Расположенные недалеко от Загородного пр. тихие роты Семеновского полка воскрешают перед нами образ ближайшего друга Дельвига—поэта Боратынского. Он жил тут в 5-й роте, в доме придворного кофишенка Ижевского (на нынешней Рузовской ул.). Старик Ежевский знал когда-то еще в Гатчине отца поэта, павловского служаку,и равлекал своего молодого жильца рассказами о былом времени.
Одно время с Боратынским жил здесь и сам Дельвиг и от этого времени сохранилось известное стихотворение, рисующее жизнь молодых поэтов:
Там, где Семеновский полк, в пятой роте, в домике
низком,
Жил поэт Боратынский с Дельвигом, тоже поэтом.
Тихо жили они, за квартиру платили немного,
В лавочку были должны, дома обедали редко.
Часто, когда покрывалось небо осеннею тучей,
Шли они в дождик пешком, в панталонах трикотовых
тонких,
Руки спрятав в карманы (перчаток они не имели).
Шли и твердили шутя: какое в россиянах чувство!
Дом Тычинкина на Загородном пр., ныне № 1. Здесь умер А. А. Дельвиг.
Вскоре с Боратынским поселился Лев Сергеевич Пушкин, также, как известно, не имевший никогда денег. Было время, когда всюду задолжав, друзья питались одним вареньем, которое отпускал им еще в долг соседний доверчивый лавочник. И это варенье, да еще несколько „промысленных" где-то бутылок малаги, являлись тогда всей их пищей.
Но бедный деньгами Боратынский был богат в друзьях.Кюхельбекер, Плетнев, Дельвиг, А. С. Пушкин все они дарили его искренней и глубокой дружбой. По словам современников, все существо поэта было проникнуто неизъяснимой прелестью. Его взор „горел тихим пламенем", бледное" задумчивое лицо было чрезвычайно привлекательно.
Но шумное веселье окружавшей его молодежи мало радовало поэта:
Но я безрадостно с друзьями пел: Восторги их мне чужды были.
Недолго прожил поэт в тихих ротах Семеновского полка. Переведенный унтер-офицером в Финляндию, он расстался в начале 1820 г. с Петербургом. И покидая этот город, где он оставлял много близких своему сердцу, он писал Дельвигу:
Где ты, беспечный друг?
Где ты, о Дельвиг мой.
Товарищ радостей минувших,
Товарищ ясных дней, недавно надо мной
Мечтой веселою мелькнувших?..
Пять лет провел Боратынский в Финляндии и Петербург за это время видел лишь урывками. Произведенный в 1825 г. в офицеры, он вышелв отставку и поселился в Москве. Но когда смерть внезапно настигла поэта во время его путешествия по Италии, его прах был перевезен в Петербург, где и покоится в „городе мертвых" Невского монастыря.
В его груди любила и томилась
Прекрасная душа
И ко всему прекрасному стремилась,
Поэзией дыша.
Воспоминанием о пушкинском Петербурге служил также, всего два десятка лет назад, небольшой старинный двухэтажный желтый дом под красной крышей, в Большом Казачьем пер., близ Гороховой. Этот дом, стоявший на последнем участке, на левой стороне переулка, сменило недавно совершенно новое здание. В пушкинское же время расположенный тут дом принадлежал купцу Дмитриеву и тут четыре года прожила любимая сестра А. С. Пушкина — Ольга Сергеевна Павлищева.
Брак ее свершился тайно, против воли родителей. Следует думать, что на этот шаг Ольгу Сергеевну, главным образом, толкнула совершенно невыносимая домашняя обстановка, созданная матерью, так как сам Павлищев был человек заурядный и мало привлекательный.
Озабоченный, после венчания, приисканием квартиры, Павлищев остановил свой выбор на небольшом доме Дмитриева в Казачьем пер. А. С. Пушкин сначала часто навещал тут свою сестру, но с течением времени его визиты стали все реже. Однако любимую сестру поэта навещали часто его друзья.Я полюбил в тебе сначала брата,—сказал Вяземский,—брат
по сестре еще мне стал милей". Своим умом и любезностью Ольга Сергеевна сумела привлечь в свою небольшую квартиру ряд художников и литераторов. Ее любили и уважали за ее ласку, за обходительность, в ней ценили чуткого, доброго человека.
Тут в маленьком домике Дмитриева целыми вечерами просиживал М. И. Глинка, восхищая всех своей блестящей игрой. Иногда здесь устраивались веселые любительские концерты, оживлявшиеся участием молодого певца Иванова, впоследствии известного европейского тенора. Часто бывал у Павлищевых Мицкевич, долгие часы молча проводивший с хозяином за шахматной доской. Когда же бесконечная партия кончалась, он, уступая просьбам хозяйки, дарил слушателей своими вдохновенными импровизациями. Приходил сюда и Жуковский, читавший здесь свои баллады. Они сменялись скоро стихами Дельвига. Поэт часто привозил к Павлищевым свою жену, Софью Михайловну, и А. П. Керн. Но жене Дельвига померещился здесь однажды в темном коридоре какой-то страшный старик, с хохотом будто-бы преградивший ей дорогу. Она так была напугана этим привидением, что уже никогда не решилась больше переступить порога павлищевского дома.
Добрым гением этого дома являлась милая няня Пушкиных, Арина Радионовна, переехавшая в квартиру Ольги Сергеевны тотчас после замужества своей любимицы. Ей недолго, однако, суждено было прожить в доме Ольги Сергеевны. В середине 1828 г. скромная похоронная процессия проводила прах Доброй старушки к месту ее последнего упокоения на Большеохтенеком кладбище. Когда год спустя до поэта Языкова дошла весть о кончине няни Пушкина, он сказал:
Я отыщу тот крест смиренный.
Под коим, меж чужих гробов,
Твой прах улегся, изнуренный
Трудом и бременем годов.
Но ему не суждено было разыскать эту могилу. Она затерялась и мы так и не знаем в точности места, где покоится прах няни Пушкина, подруги его суровых дней.
Свыше трех с половиной лет прожила еще в доме Дмитриева Ольга Сергеевна. Выезжая в конце июля 1832 г. к родителям в Михайловское, она заливалась слезами, прощаясь с домом, где она оставляла столько милых ее сердцу воспоминаний. Ей казалось, рассказывал ее сын, что комнаты, окна, двери Дмитриевского дома все шептали ей: „Зачем и на что ты нас покидаешь?"