Фото Олега Нехаева.В читинском храме картину «Восстание 1825 года» повесили на место бывшего иконостаса

На место иконостаса

 

  Возле Старо-Читинской церкви стояла женщина. Молилась. Был вторник, а мне говорили, что верующие приходят сюда только по понедельникам. Собираются и молятся, никогда не переступая порог храма.

— Почему не заходите? – вполголоса спросил я у женщины.

— Нельзя. Оскверненное место…

Я вошел в церковь. Встретили меня приветливо и тут же сказали: «Проходите и знакомьтесь с музеем сами». А минут через десять началась суетливая беготня. Мимо меня сновали смотрительницы с кастрюлями, закусками и исчезали за дверью переоборудованного алтаря. По церковным канонам нахождение там женщины — немыслимо. Но вскоре оттуда стали доносится здравицы и звон посуды. Девичник гудел на весь музей. В бывшем алтаре.

 

Одна из смотрительниц вышла и сказала мне: «На втором этаже никого нет. Но свет для вас мы включили. Вы у нас — единственный посетитель».

Я поднялся. На почерневших бревенчатых стенах висели портреты декабристов-каторжан… И вдруг из полумрака я неожиданно увидел женщину. Она стояла, не двигаясь, посредине ярусной церкви. Мы молча смотрели друг на друга.

— А вы почему не там? – неуверенно спросил я ее.

— Где, «там»? – также неуверенно отреагировала женщина.

— Со всеми… Внизу. На этом пиршестве.

— Зачем мне быть «внизу»?

— …А вы кто? – удивленно спросил я.

— Я – Волконская! – вызывающе ответила она и недовольно смерила меня взглядом.

— Сумасшедшая, какая-то, — подумал я, машинально включая диктофон. Только странность заключалась в том, что женщина действительно была похожа на княгиню Волконскую. День назад я был в Иркутске в ее роскошном доме. И со стен на меня везде смотрели величавые портреты бывших обитателей. В том числе и ее мужа, государственного преступника первого разряда… Но если ей хотелось быть Волконской…

— Как же вы могли бросить в Петербурге грудного ребенка и уехать в Сибирь? — спросил я ее. — Он же умер потом…

— Это – любовь! Вы, просто не понимаете времени, — страстно убеждала меня она. – Оставайтесь! У нас здесь будет спектакль и…

— …В церкви?

— Да… И это – хорошо! Церковь — ветхая. И, пока здесь музей, сюда ведь почти никто не ходит. А когда придут толпы верующих?! Она же рухнет! Понимаете?!

Музей декабристов открыли в Чите в начале перестройки. Экспозицию разместили в самом «намоленном» храме Забайкалья. И тем самым соединили несоединимое. Тех, кого церковь предала проклятию, сделали героическим содержанием древнего храма. Но не одним невежеством был порожден этот конфликт. Сам по себе декабризм уже тогда возвели в ранг своеобразной религии. В читинском храме даже картину «Восстание 1825 года» повесили на место бывшего иконостаса.

Фото Олега Нехаева. До сих пор в этом храме -- музей декабристов, которых церковь предала проклятию.В поездку по декабристским местам отправился после того, как прочитал тома следственных материалов, десятки мемуаров по «возмущению 1825 года». Мне хотелось «пожить» в том времени, ощутить его дух. Но мне и в голову не могло прийти, что большое число музейщиков, краеведов и ученых до сих пор «живут» в эпохе «советского декабристоведения» и вовсе не собираются оттуда возвращаться.

Когда в Чите я спрошу: почему не снимете мемориальную доску с псевдодекабристского дома? Мне резко ответят: не мы вешали, не нам и снимать! При этом, прекрасно зная, что защищают не истину, а лишь декорацию правды.

С чудовищной лжи началось и восстание 14 декабря 1825 года на Сенатской площади.

Еще накануне в ночной обход отправилась роковая троица: братья Бестужевы и Кондратий Рылеев. Они сообщали часовым вранье: что император Александр умер, но при этом, всех «обманули, не показав завещания покойного царя, в котором дана свобода крестьянам и убавлена до 15 лет солдатская служба».

На следующий день казармы встревоженно гудели. «Нельзя представить жадности, с какою слушали нас солдаты, — напишет в своих воспоминаниях декабрист Николай Бестужев, — нельзя изъяснить быстроты, с какою разнеслись наши слова по войскам». Таким способом заговорщики «приготовляли гвардию, питали и возбуждали дух неприязни к Николаю».

Они воспользовались периодом междуцарствия, когда в верхах началась властная неразбериха. В результате цесаревич Константин, находясь в Польше, присягнул братуНиколаю, а в Петербурге организовали присягу Константину. После чего последнийКазус. Такого императора в истории России никогда не было.вынужден был вторично подтвердить свое отречение, не подозревая, что в его честь уже успели выпустить памятный императорский рубль. Однако, декабристы, даже узнав о законности престолонаследия Николая, продолжали убеждать гвардейцев в обратном.

Солдаты манифестов не читали и верили господам офицерам, как отцам родным. С помощью такого обмана и вывели гвардейцев с оружием в руках на площадь. Уже один этот факт ставит под сомнение укоренившееся мнение о «высокой нравственности» декабристов. Как и их действия, которые правильнее называть «военным путчем».

Оправдательное утверждение о «малокровности восстания» мне пришлось услышать от разных собеседников. Одна из сотрудниц музея настойчиво убеждала меня в «ничтожности жертв» и постоянно отвлекалась на звонки, потому что «ребенок заболел и душа не находит места». При этом полностью отрицала самоценность «чужой» жизни и безмерно восхищалась «порядочностью романтических дворян».

Семен  Федорович  Коваль  был  убежден  в  героизме декабристов, но при этом  считал,  что  «если  бы  они  победили, то уже тогда к  власти  в  России  пришли  бы  олигархи-буржуины».И уж совсем в тупике понимания я оказался, когда, теперь уже покойный, Семен Федорович Коваль, известный иркутский историк, более полувека занимавшийся исследованием декабризма, скажет: «Ну а, сколько там погибло? Человек двести… Не больше». При этом он сам прошел через мясорубку Второй мировой войны. Чудом уцелел. И об этом ему всегда напоминала искалеченная рука и его орден Красной Звезды.

Вот и поди, тут разберись, кто больше «кован из стали»? Декабристы или их исследователи?

В 1825 году таких вопросов не задавали. Просто засыпали чистым снегом кровь на Сенатской площади, а писарь имперского Министерства юстиции аккуратно написал об «убитом народе»: «генералов - 1, штаб-офицеров — 1, обер-офицеров разных полков — 17, нижних чинов — 282, во фраках и шинелях — 39, женска пола — 9, малолетних — 19, черни — 903. Общий итог убитых — 1271 человек». Но власть не предаст огласке эту цифру. В газетных сообщениях укажут десятикратно заниженное число «убиенных».

Декабрист Андрей Розен впоследствии напишет о своем участии в восстании: «…по совести скажу, что не помню, чтобы когда-нибудь принес этот грех на святую исповедь. Он не тяготил мою совесть…»

О своем появлении на Сенатской площади, он вспомнит: «Я протиснулся сквозь толпу… и был встречен громким «ура!». В каре стояли князь Д.А. Щепин-Ростовский, опершись на татарской сабле, утомившись и измучавшись от борьбы во дворе казарм». Дальше Розен только упомянет, что это было за «утомление», а материалы следственного дела такой «скромностью» не отличаются. Рано утром Михаил Бестужев начал говорить солдатам: «Царь Константин любит наш полк и прибавит вам жалованья, кто не останется верен ему, того колите». Декабрист Щепин «велел возмущенной им толпе рядовых отнять знамя у гренадеров, бить их прикладами и бросился с обнаженной саблею на генерал-майора Фридрихса, которому уже грозил Александр Бестужев пистолетом. Князь Щепин ранил генерала Фридрихса в голову, и когда он без чувств упал, то бросясь также на бригадного командира генерал-майора Шеншина, тяжело ранил его и лежащего еще долго рубил, потом дал несколько ударов саблею полковнику Хвощинскому, гренадеру Красовскому, унтер-офицеру Мосееву и кричал солдатам: «Зарублю!» Наконец, отняв знамя, повел бунтовщиков на Сенатскую площадь».