Данный очерк стал победителем конкурсов "Спас на Енисее", "Енисей-РФ", Красноярского Союза журналистов, номинантом литературной премии Павла Бажова.

Красноярск. Больница.

kostil250Он лежал в одноместной палате. Мне нужно было всего-навсего передать ему письмо из Енисейска, откуда я возвращался из командировки. На конверте значилось: «Писателю Астафьеву».

В папке у меня лежали несколько фотографий огнебородых старообрядцев с Бирюсы. Увидев их, Виктор Петрович оживился. Стал расспрашивать. Так сам-собой завязался разговор с знаменитым писателем.

 Proshenie Dozdia 800z

 

ДАР СВЫШЕ

Для него я был совершенно чужим человеком. Но наше общение длилось уже несколько часов и не прекращалось. Он смотрел на мои снимки кедрового стланика, утренней реки в белесом тумане... Смотрел, и рассказывал о тайге так, будто знал в ней каждую травинку, каждое дерево, зверя и птицу. Пояснял, что считает ущербными тех, чьи познания о природе ограничиваются лишь «травой и лесом». По его мнению, человек обязан смотреть на мир шире. Быть самодостаточным. Всегда уметь обеспечивать себя необходимым, чтобы оставаться независимым. Каждый должен из себя представлять маленькое государство. И тут он вновь вспомнил старообрядцев, которые воспринимали жизнь, как особый дар свыше.

— А если не дорожишь этим даром, — сказал Астафьев,    то такая неблагодарность, как мне думается, является самым тяжким грехом перед Богом. Но сам я это понял не сразу. Один раз даже не выдержал и дал слабину… Вышло так, что на войне и той сумел выжить. Хотя дважды был контуженный и трижды раненный. И всё равно с собой справился. А после... Наступило такое время, что не мог прокормить свою семью и собрался застрелиться… Дочка маленькая у нас умерла. Я взял ружьё и… Было такое... Возникло ощущение полной безысходности… Нахлынуло на меня, что никуда я не гожусь, к чёртовой матери… Всё! Кончились тогда мои силы…

Астафьев замолчал. Внутри меня начала твориться какая-то сумятица. Напрочь обескуражило его страшное, неожиданное откровение. Когда он продолжил, я содрогнулся. Думал, что эта тягостная тишина уже никогда не закончится: 

— Как-то я всё-таки взял и выкарабкался. И вот только тогда, когда смог… Смог сам обеспечить своих близких, стал о себе говорить: «Я — мужик». Потому что настоящий сибиряк, когда требовалось, всегда становился под комель, под самую тяжёлую часть бревна. А баба – под вершину. А сейчас не так. Быстро начали стираться, становиться невыразительными черты лица нашей Сибири, как нации. Исчезает её колоритный язык. Характер теряем.

Астафьев подсел к столу, на котором лежали горсткой кедровые орехи. Сгрёб их. Положил в кулёчек. И продолжил:

— Я ведь застал здесь ещё другое отношение к жизни. Бывал в таких деревнях, например, в Балахтинском районе, где обходились без замков на дверях. Трепетно оберегали родники. Луговину всегда в чистоте содержали. Не воровали… Знаю, что кое-где в нашей глухомани, особенно среди старообрядцев, ещё сохранилось такое. Там, слава Богу, законы не колебнулись и традиции остались. Вот с таких сибиряков, может, и начнётся нравственное возрождение России. Они многое сумели сохранить в себе истинного. То, что мы растеряли …

Пришла медсестра делать уколы. Я спохватился, чтобы уйти. Астафьев категорично замахал рукой:

— Подожди!

В палату вновь зашёл, когда медсестра закончила свои процедуры. Астафьев, увидев, что я включил диктофон, взволнованно приподнялся. Почувствовалось, что ему самому было очень важно о чём-то рассказать:

— Мне как-то не довелось говорить об этом раньше, но я ведь тоже из рода старообрядцев. Из тех, которые когда-то вольно жили на Русском Севере. Что там произошло тогда – неизвестно. Но больше века назад, мой прадед пришёл оттуда в Сибирь вместе с бабкой. Почти пять тысяч вёрст пешком они прошагали в поисках лучшей доли. И чем-то им видно приглянулись эти места на Енисее. Так вот здесь и остались.

Мы ещё долго говорили с Астафьевым. Передо мной был человек, проживший невероятную жизнь. Сумевший осмыслить каждый свой шаг и поступок.

Вот так в тот день судьба одарила меня удивительным общением, к которому я мысленно возвращаюсь до сих пор.

Когда Астафьева не стало, его вдова Мария Семёновна, нашла в столе законченную «Автобиографию». Мне было доверено право выбрать общероссийское издание для её публикации. Начал читать и будто где-то рядом зазвучал голос Астафьева: «По деревенскому преданию, мой прадед Яков Максимович Астафьев (Мазов) пришёл в Сибирь из Каргопольского уезда, Архангельской губернии, со слепою бабушкой как поводырь. Происходил он из старообрядческой семьи, не пил горькую, не курил, молился наособицу, был от рождения башковит и в преклонном возрасте тучен телом.

…Будучи еще подростком, прадед мой подался в верховские енисейские села, где нанимался работником на водяные мельницы. …На капиталы, нажитые трудом праведным, Яков Максимович построил мельницу на речке Бадалык за городом Красноярском...»

Затесь первая (затесями в Сибири называют таёжные зарубки на деревьях, чтобы отыскать обратный путь). Недели две назад известный журналист, с которым я давно знаком, опубликовал заметку о случайно найденной старинной иконе, с изображением восьмиконечного креста. Его публичный вывод был поразительным: икона эта – не православная и принадлежала раньше каким-нибудь сектантам, скорее всего — староверам. Мои возражения он отверг напрочь, совершенно не поняв, что выставил на показ не только своё незнание истории России, но и себя самого в обличье «Ивана не помнящего родства».