Такой-то член таможни!—важно кричит кучер.

Шлагбаум подняли; и спящий член провез под собой контрабанду — рога изюбрей, нескромно торчавшие из экипажа.

Про серебро же существует несколько рассказов, повторять которые нелов­ко как-то — «чтобы гусей не дразнить». Бывали не раз такие случаи, что ку­пец, отправляя в город экипаж для приехавшего важного лица, приказывал кучеру нагрузить его в городе серебром, и важное лицо, никогда, конечно, не осматриваемое на заставе, провозило под собой в ящике тысяч десять или двадцать. Важное лицо только удивляется, отчего это так кони устали.

Здесь уж, ваше высокородие, климат такой, что лошади, примерно, за­всегда устают.— серьезно отвечает кучер, придерживаясь рукой за шляпу.

Однако, это очень странно — промычит себе под нос важное лицо.

Да-с, оченно это страно, значит.— поддакивает шельмоватый кучер.

Наступило время ревизии гостиного двора, каждогодно производимое та­можней. Работа по купеческим конторам шла горячая. Купцы торопливо ходи­ли из дома в дом, по конторам, и сводили свои счеты.

Послушай, что у тебя, по книгам, лишних товаров нет ли, а?—забот­ливо спрашивают одни.

Есть, мне нужно их сбыть куда-нибудь: возьми, брат, уступлю,— не менее заботливо отвечает другой.

Ладно, ладно, давай... Эй, парень! Беги ко мне в контору, скажи, что­бы принесли сюда книги: узнать, сколько там недочету по товарам.

Сверили свои счеты, купили один у другого товар, существующий на бу­маге, и послали таможне официальное уведомление через контору старшин о совершившейся продаже, с прошением перевести товары по книгам таможни, от одного лица к другому.

Ну, слава тебе, Господи! — вздыхая, говорит купец товарищу.— Те­перь, брат, у нас с тобой чисто... а вон Чернозеров-то чево наделал, запутал контору-то, совсем запустил,— не знаю теперя, как у него и выйдет. С китай­цами, дурак, все ссорится да дерется, теперь вот и надо бы положить для ревизии чаю в пакхаузы, а китайцы не дают: «хо — куй (чорт)—говорят они, — не дадим».

Не беда: у кого-нибудь из наших перехватит; свои люди, как-нибудь сочтемся,— успокаивает товарищ купца.

Мы с Сынковым тоже свели свои счеты.

Ну-с, господин Алабовский купча,— говорил Сынков, залезая по-обыкновению на письменный стол и постукивая каблуками,— один год еще про­шел. Попечительница наша, матерь-таможня, еще за один год накопила в сво­их архивах кучу и большую кучу гербовой исписанной вздором бумаги...

--Скажи, пожалуйста,— спрашивал я,— ведь таможня, я полагаю, знает, что ее обманывают.

Как, поди, не знать.—говорил Сынков тоненьким голоском, приложив руку к щеке, как это делают деревенские бабы.

Для чего же все это делается?

А кто их знает!— пищал он, не отнимая руки.

Седьмого декабря утром таможня, со всем своим штатом, явилась в тор­говой слободе у ворот гостиного двора. Прикащики и хозяева каждый у свое­го пакхауза, дожидались ревизии. Директор, члены таможни, секретарь, бух­галтер, надзиратели, закутанные в шубы и шали и прозябшие до костей, дви­гались от пакхауза к пакхаузу, отмечая в своих книгах крестниками знак, что проверено и оказалось верно. У чиновников в посиневших от холода руках ед­ва держались карандаши; заметно было, что они частенько вздрагивали, про­бираемые декабрьским морозом. Конечно, все оказалось верно, так как куп- пы заранее были приготовлены к этому. Экстренного же свидетельства таможня назначить не может, потому что по закону купцы могут просить трех­дневный срок для окончания рассчетов с китайцами. По окончании ревизии, прозябших таможенных чиновников купцы, конечно, не упускают случай угос­тить пышным обедом с Цветами, фруктами, с шампанским, с речами, тостами и глупо-важной рожей старого солдата, одетого швейцаром с не менее глу­пой булавой в руке.