Неприятно подействовали на все кяхтинское общество слухи о переменах, угрожавших кяхтинской торговле. Московские купцы писали в Кяхту, что поголовно подают Государю прошение и заключают его словами: «Спаси, погибаем». Кяхтинское купечество призадумалось и тоже порешило послать прошение. Старшины назначили для этого чрезвычайное собрание, в котором долго трактовали о том, как писать прошение Государю. Вспотели бедные купцы, но придумать ничего не могли. Послали за управляющим общественной конторы.
Аким Акимыч! Как бы эту бумагу перебелить, да там, значит, насчет этой самой граматики... Вот видите ли, какое время пришло; ведь на высочайшее имя надо...
Слушаю-с, надо будет Егорова-с. Он мастер на эти дела, хорошо пишет, можно-с...— почтительно докладывал управляющий.
Что же, господа, надо полагать, с эстафетой просьбу-то?
Конечно, дело спешное, оборони Бог, не опаздать бы, значит...— говорил Петр Федорович, торопливо набивая нос табаком.
А по пути однако надо-с и генерал-губернатору дать знать, так и так, мол...
Да видно и тово... надо будет... Так и так, дескать, посылаем вот...
Погодите, господа, пусть прочитают нам вслух — каково оно написано.
Аким Акимыч. дай-ко ся сюда бумагу-то... Андрей Иваныч, уж потрудитесь, как там обчество, значит, порешило.
Андрей Иванович начал:
«Ваше императорское величество! Вопрос о кяхтинской торговле...»
Постойте! Постойте!—закричал Андрей Яковлевич, искоса посматривая на собравшихся.— Это не тово... не ловко... Даже неприлично: как же можно,— сейчас «ваше величество» и сейчас: «вопрос!» Нет! Нет! Это, воля ваша, неприлично...
Да, оно точно: как будто неловко чево-то...— поддерживает другой.
Господи помилуй!— вздыхая, шепчет белобрысый купчик.
Да ведь это все равно, что «честь имею» или: «имею честь»,— слышится из угла голос купца Лукошкина.
Нет уж, Алексей Михайлыч, вы всегда либеральничаете; вы уж, пожалуйста, молчите... Тут, видите, какое важное дело.
Позвольте, Андрей Иваныч, я полагаю, лучше написать: «О кяхтинской торговле вопрос рассматриваемый»... Как, господа, вы находите?— говорил, косясь на всех, Андрей Яковлевич.
Нуко-ся, Андрей Иваныч, дальше-то как?